Равнинный рейд - Павел Вежинов
Машина свернула с асфальтированного шоссе и остановилась перед двухэтажной виллой. Двор был обнесен высокой оградой, а под аркой горела яркая электрическая лампочка. Какой-то штатский, быстро подбежав, открыл дверцу автомобиля. И хоть генерал, пересекая двор, не оглянулся и не посмотрел в сторону, он ощущал, что и улица, и полуосвещенный сад усиленно охраняются.
Христов, любезный и самоуверенный, с чересчур широкой улыбкой, встретил его на лестнице. Это был рослый, широкоплечий мужчина с грубо высеченными чертами лица, чуть смягченными безбедной жизнью. Костюм безупречного покроя великолепно на нем сидел: каждая складочка, каждый шов, казалось, подчеркивали, что он шился за границей. Было уже около половины одиннадцатого, и все гости собрались. Инженер вежливо представил их министру, хотя тот уже был со многими знаком. Здесь присутствовал секретарь немецкого посольства Шнейдер, пресс-атташе Кениг, корреспондент Германского телеграфного агентства Мерлингер, генерал фон Зиммель, рыжая дама — и не красивая, и не очень хорошо одетая, которая кокетливо улыбнулась ему, и, наконец, маленький розовый человечек, названный просто «доктор Юлиус». Министр незаметно огляделся по сторонам в надежде увидеть таинственного гостя, и это не скрылось от глаз человечка — он слабо улыбнулся.
Инженер пригласил их в зал — очень просторный, почти без мебели, обшитый деревянными панелями и украшенный лишь бледными фресками работы известного профессора. В центре зала под яркими люстрами был накрыт длинный стол с разнообразными холодными закусками. До министра скоро дошло, что гость, в честь которого его пригласили — не кто иной, как доктор Юлиус. Это было легко понять по тому почтительному тону, каким разговаривали с ним штатские немцы, по тому, как щелкал каблуками и сгибался в три погибели фон Зиммель — несгибаемый гитлеровский генерал, и даже по немому обожанию во взгляде некрасивой рыжеволосой дамы, которая, судя по всему, была его секретаршей.
Только сейчас министр сумел разглядеть маленького доктора. Лицо у него было розовым и гладким, с двойным подбородком: жидкие волосы заботливо уложены волосок к волоску, чтобы прикрыть лысину. Ел доктор Юлиус с отменным аппетитом, намазывая сосиски и бутерброды таким густым слоем горчицы, что министру, страдавшему желудком и печенью, просто становилось худо. Говорил доктор Юлиус мало, зато много ел. Одетый в черное официант подал вино, и министр — в который раз — убедился: скромный инженер угощает их такими напитками, о которых он, генерал, может только мечтать.
Лишь насытившись как следует, доктор обратил внимание на генерала. Речь зашла о почтовых марках. Немец выказал себя таким знатоком болгарской филателии, что министр, который тоже собирал марки, пристыженно замолк. Разговор продолжался все в том же легком и чрезвычайно любезном тоне, даже когда все гости перешли в другую — по замыслу хозяина, «болгарскую» комнату, уставленную деревянной резной посудой, медными блюдами и чубуками. Усевшись в жесткие, неудобные кресла и не без некоторой неловкости выставив перед собой длинные чубуки с дымящимися на конце папиросами, собеседники все так же неторопливо заговорили о программах берлинских варьете, и доктор даже неумело напел какую-то новую популярную песенку.
Министру — он был весь вечер начеку — стало это надоедать. Какого черта его сюда позвали? Слушать пустую болтовню? От вина, напряжения и усталости у него побаливал желудок. Он поднялся, но в этот момент патефон в большом зале заиграл веселый тирольский вальс. Генерал фон Зиммель подхватил рыжую даму, а за ними с наигранным оживлением потянулись и другие. В комнате осталось только трое: доктор Юлиус, инженер и военный министр. «Подстроено», — решил про себя генерал, которого все это коробило. Разговор меж тем переменился, и министр, наконец, узнал единственный конкретный факт за этот вечер: доктор Юлиус откровенно стал описывать трудности, возникающие на транспорте из-за постоянных налетов партизан. Лицо его, отметил министр, после того, как они переменили тему, тоже стало другим. Оно не казалось уже розовым и гладким, голубые глаза поблекли. Отложив нелепый чубук, он сказал озабоченным тоном:
— Партизаны — это серьезная опасность…
Генерал учтиво согласился. Доктор Юлиус бросил на него долгий взгляд и произнес раздельно:
— У нашего правительства есть сведения, что и у вас партизаны оживились…
— Да, пожалуй, — без особой охоты согласился министр.
— Это нехорошо, господин военный министр! — с явным неодобрением заметил доктор Юлиус и укоризненно покачал головой. — Наше правительство и в первую очередь генеральный штаб заинтересованы в прочном тыле. Об этом говорилось и царю, но вы как военный министр лучше разбираетесь…
— Мы, герр доктор, делаем, что можем! — с обидой в голосе сказал министр.
— Что можем, что можем… — усмехнулся доктор.
— Разумеется, и то, что нужно!
Доктор Юлиус откинулся назад, и его гладкое, холеное лицо вдруг приобрело выражение жесткости.
— Вы, господин генерал, не только министр, но и государственный деятель. Завтра вы можете и не быть министром, но государственным деятелем, мой друг, обязаны быть всегда. И вопрос с партизанами, мне думается, надо решать по-государственному…
— По-моему, мы решаем его именно по-государственному, — залился краской министр. — Так называемые партизаны — это, в сущности, горстка мальчишек, к тому же плохо вооруженных, единственная забота которых — скрываться от преследования карательных частей. Мне кажется, если мы поднимем шум, вышлем против них и воинские подразделения, мы чего доброго еще посеем сомнения в прочности нашей власти. Люди подумают — и не без основания, что или власть слишком слаба, или партизанам, может, нет числа, раз против них бросают такие силы… Речь, как видите, идет о политике… Но в рамках полиции и жандармерии мы действуем с необходимой твердостью. Министр внутренних дел, надеюсь, познакомил вас с некоторыми нашими новыми методами, которые, надо думать, дадут эффект…
Доктор Юлиус покачал головой.
— Мне кажется, господин генерал, вы просто недооцениваете опасности, создаваемой партизанами. Не знаю уж, как вам втолковать, но я уверен, что в настоящий момент — это ваша главная национальная опасность. Даже такое важнейшее обстоятельство, как исход этой гигантской войны, имеет для вас меньшее значение, чем исход битвы с коммунистами. Это вопрос вашего существования, вопрос жизни и смерти!
Военный министр оторопело посмотрел на собеседника. Он