Анатолий Соболев - Ночная радуга
— Никого нет.
— Я сам видел, не отпирайся.
— Тебе показалось, никого там нет, — слабо защищалась она.
— Это русский! Тот, кого ищут! — Пестрые глаза Людвигсена сузились, недобро повеселели.
— Никого там нет, — жалко улыбалась Альма и попыталась перевести разговор. — Ты почему давно не приходил к нам?
Людвигсен усмехнулся, давая понять, что напрасно пытается она перевести разговор на другую тему.
Альма поняла это.
— Его расстреляют?.. — умоляюще сложила она руки.
— И тебя, — жестко досказал Людвигсен.
Об этом она меньше всего думала.
— Сделай вид, что ничего не знаешь. Что тебе стоит! Его уже скоро не будет.
— Не будет? — прицельно прищурился Людвигсен. Что-то прикинув в уме, вкрадчиво сказал: — Ладно… если… согласишься…
Альма отшатнулась, глаза ее стали огромными.
— Тогда его расстреляют, — спокойно и холодно сказал Людвигсен.
Альма помертвела.
— Подумай, — убедительно и даже сочувственно сказал Людвигсен. — Завтра вечером придешь сюда. А не придешь…
Она не помнила, как бежала домой. Ее встретил отец.
— Ты что? — встревоженно спросил он.
— Людвигсен видел Вяйно! — выпалила она, едва переводя дыхание.
— Знаю.
— Надо спасать!
— Знаю.
Твердыми пальцами Харальд набил трубку, испытующе взглянул на дочь.
— Что еще говорил?
— Сказал, что может и не выдать, — тихо ответила Альма и покраснела.
Харальд понимающе кивнул.
— Сколько дал времени?
— Завтра вечером у ручья.
— Хорошо, дочка, — облегченно вздохнул Харальд. — Времени еще много.
— Как «много»? — воскликнула Альма, недоуменно глядя на отца.
— Много, — твердо сказал Харальд и положил руку на плечо дочери. — Не волнуйся, я все сделаю. Иди к Вяйно.
Светлые северные ночи кончились, и теперь от вечерней до утренней зари стоял над землей плотный сумрак.
Они пришли на озеро, пришли в последний раз. Низко тянулись короткие тучи, то заслоняя, то обнажая глубокий омут неба, где плавали слабо мерцающие звезды. На спокойную гладь озера падал тускло-серебристый отблеск недавно народившейся луны.
Альма смотрела на звезды и страстно, всем сердцем хотела, чтобы упала из них хоть одна. Когда падает звезда, надо только успеть загадать желание — и оно исполнится. Но звезды не падали. Альма показала на самую большую и зеленую, светившую ярче всех.
— Там, где ты родился, там, куда уйдешь, там видно Полярную звезду?
— Видно, — понял Ваня.
— Я буду глядеть на нее здесь, а ты там, и мы будем думать друг о друге. Да?
— Да, — одним дыханием ответил он.
Альма провела пальцем по белому рубчику на его брови.
— Твои глаза как звезды, — тихо сказала она и, привстав на цыпочки, поцеловала их легко и отрешенно.
— И твои, — сказал он.
— Они лучше звезд.
— И у тебя.
Заморосил дождь. Они спрятались под навес скалы. Ваня обнял Альму, и они замерли, боясь расплескать благодарное чувство друг к другу.
Дождь расходился все сильнее, ровно шумел по траве, по кустам, по озеру. Сплошная серая стена воды отгородила их от мира, от всего, что есть на земле. И они стояли, прижавшись друг к другу. Беззащитные дети земли, они могли так простоять вечность, лишь бы быть рядом, чувствовать тепло и жизнь друг друга.
Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Мерный шум стих, пахнуло свежестью, и вдруг откуда-то сверху ударил непонятный свет, и все озарилось вокруг. Заблестели обильно омытые дождем скалы, засверкало озеро, блеклый отсвет лег на траву и листья.
Ваня выглянул из укрытия и замер в восхищении. Над озером сияла радуга. Но совсем не такая, какие привык он видеть на Алтае, радуги-семицветки, размашистые, от края до края неоглядной степи. Эта радуга была невелика, крута и упруго опрокинута только над озером. Она источала ровный матово-серебристый свет, и концы ее, не касаясь земли, расплывчато исчезали в синеватой дымке.
Затаив дыхание, Альма и Ваня смотрели на радугу. Она была совсем рядом, рукой подать, и все вокруг мерцало, переливало призрачно и невесомо. Ночь была напоена серебристо-голубоватым светом, и этот свет становился все ярче и ярче. Глянцевым бело-голубым огнем горело озеро, голубовато отблескивала прибрежная галька, обрызганная дождем трава переливала перламутром. Мир охватили безмолвная ясность и зачарованная тишина. Только слышно было, как с листьев падали отяжелевшие капли и разбивались о траву, и от этого стоял едва внятный шепот. В неясном свете за краями радуги проступали туманно-сизые скалы противоположного берега, расплывчато маячили серые кусты, брезжила мерцающая бездонность неба, слабо подсвеченная звездами.
Ваня и Альма, держась за руки, смотрели на это светлое чудо, которое им подарила природа. Впереди их ждала разлука, тоска, но в этот миг они были счастливы. И они пронесут отблеск этого счастья сквозь годы, через всю жизнь. В памяти останутся и это озеро, и эти скалы, и эта ночная радуга — дар природы, и их любовь — дар жизни.
Харальд сидел перед камином. Он знал, что Альма и Вяйно на озере, и в сердце его были самые противоречивые чувства: и боль за дочь, за ее горькую, не ко времени, любовь, и тревога за Вяйно — как бы не попался немцам в лапы, — и желание помочь им обоим, и глухое недовольство на Вяйно за то, что смутил покой Альмы, нарушил их спокойную жизнь. Они жили с Альмой тихо, мирно. Рано или поздно немцы убрались бы восвояси. Да если говорить откровенно, то не очень-то они и мешали Харальду. Он сам по себе, они сами по себе. Теперь все рухнуло. И не только спокойный распорядок жизни в доме Харальда, но и в сознании что-то изменилось. И все из-за Вяйно. Надо же было ему заползти именно к Харальду во двор, и надо же было Харальду спасать его! «Помоги страждущему!» Эта заповедь вот как оборачивается…
Харальд перебирал годы своей жизни, как монах четки.
В последнее время он стал задумываться о себе, о событиях на родине. Как часто он отступал, уходил подальше от греха, становился в сторону. И сейчас он закрывает глаза на то, что творят немцы. А есть партизаны, и в партизанах друзья Харальда, старые рыбаки, их сыновья. Говорят, в Киркинесе в железорудных копях от гитлеровцев скрывается не одна тысяча людей и ждет часа. А совсем недавно, в мае, в день сто тридцатой годовщины норвежской конституции, в городе были расклеены листовки, где писали, что фашисты должны чувствовать себя на норвежской земле так же, как и на советской. В этот день во многих районах Норвегии взорвались здания с немцами, сошли с рельсов поезда. Харальд знал, что в поселке скрываются несколько русских военнопленных, бежавших из концлагеря. Рыбаки помогают лагерникам: оставляют на дороге хлеб, рыбу. Когда пленных ведут на работу, они подбирают пищу.
На другой день, в сумерках, Харальд пришел к озеру.
Ярко сияла луна, и озеро горело белым отраженным светом. Людвигсен сидел на валуне. Увидев Харальда, он настороженно выпрямился.
— Я пришел поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, — глухо сказал Харальд.
Людвигсен выжидательно молчал, взгляд его скользил понизу.
— Как ты мог предложить Альме такое?
— У вас русский.
Этого Харальд боялся больше всего. Направляясь сюда, он собирался вести разговор только о дочери. Но Людвигсен сразу же оборвал разговор об Альме.
— У вас русский, — повторил Людвигсен.
— Да, — прямо ответил Харальд.
Людвигсен не ожидал, что Харальд так быстро сознается, и растерянно взглянул на старого рыбака.
— Да, у нас русский, — снова сказал Харальд. — И что же?
— Мы давно его ищем.
Он так и сказал: «мы». Людвигсен уже не отделял себя от немцев.
— Неужели ты бы сам не подобрал умирающего? — все еще на что-то надеясь, спросил Харальд, хотя уже понял, что разговор о русском будет тяжелым и бесполезным.
— Он русский, они убили Эдварда.
— Да, — тихо согласился Харальд. — Они убили Эдварда, твоего друга.
— Вот видите, — в голосе Людвигсена послышались торжествующие нотки.
— Они убили Эдварда, — повторил Харальд, — потому что он послушал тебя, а я промолчал тогда. Немцы сами напали на русских.
Прямо и сурово Харальд смотрел на Людвигсена, тот вильнул глазами в сторону.
— В его смерти виноваты ты… и я. А русский… русского сегодня не будет здесь.
— Сегодня? — вырвалось у Людвигсена. — Когда сегодня?
Харальд понял, что зря сболтнул об этом, почувствовал, как Людвигсен забеспокоился.
— Ладно, дядя Харальд, — примирительно сказал Людвигсен, — поговорим потом. Мне надо идти.
— Куда? — насторожился Харальд.
— Тут в одно место. А то опоздаю.
Людвигсен повернулся.
— Стой! — сказал Харальд, поняв, что Людвигсен идет к немцам.
— Некогда, некогда, — отмахнулся Людвигсен.
