Сергей Антонов - На военных дорогах

А удивительного ничего нет: просто, как и все мы, верили эти три солдата в нашу силу народную, в нашу общую дружбу и согласие, в мудрую нашу родину. И, что бы там ни было, кроме победы, они ничего не ждали и ждать не могли.

Конечно, они понимали, что разговоры разговорами, а победу надо добывать своими руками. На дядю надеяться не приходится. Я уже упоминал, как они работали, но это увидать надо своими глазами, об этом рассказать невозможно. С легкой руки командира роты прозвали их тремя богатырями, и, когда приходилось наводить мосты или там переправы, самое хитрое дело поручали Васильеву, Ишкову и Хлебникову. Работу друг друга узнавали они, как говорится, по почерку. Подошел раз Хлебников к отесанному бревну, глянул одним глазом и сказал: «Половину бревна Васильев тесал, а половину кто-то другой. Вон они, как заусеницы пошли».

Вот про этот случай, который никогда не забыть мне, я и хочу рассказать вам, ребята.

А дело было на Волховском фронте. Пришлось нам однажды прокладывать колейную дорогу к передовой. Говорили, будто в ночь начнется наступление наших частей и без этой дороги ничего не выйдет, потому что должны проехать тяжелые «катюши», как только танки прорвут оборону противника.

Сами понимаете, как стали работать в такой ситуации. Задание было срочное; пока не кончим, приказано домой не уходить. Да мы бы и сами не пошли, раз такое дело. Нашей роте достался крайний участок, километрах в полутора от переднего края, поскольку рота была первая. Командиры велели работать аккуратно и по возможности соблюдать маскировку. Ну, вы небось сами понимаете, какая тут может быть маскировка, когда лес валишь да дорогу кладешь.

Взялись за работу, как говорится, по-гвардейски. Наши три богатыря отбили себе каждый по участку и давай тюкать наперегонки. Издали было слышно, как разговаривают ихние три топора…

Война есть война, и противник, конечно, тоже не в шашки играл. Не понравилась, видно, ему наша затея. Закапризничал, начал мины кидать.

Скоро стало ясно, что кидали не куда попало — по графику. Минут двадцать ведет огонь по лесу, где сосну валим, потом, опять двадцать минут, кладет мины вдоль трассы. Мы быстро освоились и повели дело так: пока он по лесу лупит — дорогу настилаем, а как трассу обстреливает — лес заготовляем. У него график, и у нас график. Тем более лес рядом.

Однако работа, конечно, тише пошла. Отвлекал он людей от работы. Трех лошадей пришлось снять с трелевки — раненых эвакуировать. Одна мина в термос попала. Был во втором взводе термос, и тот испортил, зараза.

К вечеру, когда потише стало, пошел я вдоль трассы поглядеть, какое у нас положение. Оказалось, не больно хорошее: человек пятнадцать выбыло из строя. Готовая колея в трех местах попорчена. Кроме того, термос.

Иду по деревянной колее, проверяю народ. Гляжу, Жилкин грязный сидит, ерши заколачивает. Мина его осколком не достала, так хоть грязью заляпала. Иду дальше. Вижу, Ишков разбитую миной слегу меняет и Хлебников вдалеке, у самого конца трассы работает. Гимнастерки поснимали, настил укладывают. А Васильева нет нигде. «Может, думаю, на заготовку материала ушел?» Спрашиваю ездовых: «Не видали Васильева?» — «Нет, товарищ старшина, не видали». Что за чудеса? Главное, знаю, что его в госпиталь не увозили. Все раненые через мои руки прошли. Где же он все-таки?

«Ладно, думаю, вернусь, у Хлебникова спрошу». Только подумал, вижу, почти что у самой дороги из кустов сапоги торчат. Отвел кусты, гляжу — Васильев. Лежит белый, как мел, и правый бок весь в крови.

— Чего, — говорю, — ты тут лежишь?

— Убили. Я сюда и заполз.

— Эх ты, — говорю, — голова! Надо людей звать, санитаров. А не в кустах прятаться.

— Санитарам тут нечего делать… Больно дыра глубока.

— Давно ты здесь?

— Не знаю. Только проснулся… Ишкову, Хлебникову не говори… Не сбивай с дела…

Тут я и понял, что он убрался с глаз долой, чтобы не отвлекать друзей от работы. А заключение он себе поставил правильное. Рана у него была недоступная медицине, и в госпитале сказали, что до утра он не дожил.

Но это уж после узнали. А в тот вечер поспешил я отправить Васильева к лекарям. Увезли его потихоньку от земляков, а я пошел по трассе, обдумывая про себя, что такое за штука — война и когда все-таки от этакой напасти навсегда избавятся люди…

Шагал я, шагал и незаметно для себя дошагал до Хлебникова. Так — он стоит, а так — против него — Ишков. Стоят они возле колесоотбойного бруса и удивляются: «Что это такое, — говорит Хлебников. — Половину Васильев тесал, а половину — другой. Гляди, какие заусеницы… Почему так получилось. Куда Васильев девался?»

Выслушали мой короткий отчет, переглянулись, молча пошли за топорами и, вернувшись, за один час кончили настилать участок Васильева.

И через два дня, когда стало известно, что никому не придется больше увидать нашего Васильева, снова ничего не сказали ни Ишков, ни Хлебников. Только за ужином Ишков поперхнулся и проговорил вроде самому себе:

— Такой борщ Васильев любил…

И не стал доедать, и ушел куда-то.

А потом, на другой трассе, получился такой случай. Дает командир взвода задание: столько-то человек направить в лес на заготовку материала, столько-то на выстилку гати. Развели отделения, начали гать настилать. И вдруг подходит к командиру взвода Хлебников, становится как положено и говорит:

— Что Васильева с довольства сняли, — это правильно. А со счету его сбрасывать не надо.

— Почему так?

— Мы с Ишковым сделаем его норму.

Так и повелось. Разбираемся, к примеру, мост ставить. Командир взвода командует: «Десять человек на заготовку леса» — и выходят десять человек. «Три человека ряжи рубить» — и выходят двое: Ишков и Хлебников. А как они работали, рассказать я вам не могу — это поглядеть надо. Часто глядел я на них, часто слушал, как разговаривают ихние два топора, и думал: «Да как же нам в победу не верить, когда враг стреляет, стреляет, а сила наша не убывает».

А название «три богатыря» так и припечаталось к Ишкову и Хлебникову. И когда молодые ребята из вновь прибывающего пополнения удивлялись, почему это двух солдат называют «три богатыря», я им полностью рассказывал всю историю так же, как сейчас вам, и они начинали понимать, что такое настоящая солдатская дружба.

ЛЕВОФЛАНГОВЫЙ

Одного из наших курсантов направили вне очереди на кухню за то, что на его гимнастерке была оборвана пуговица.

И вот вся кухонная команда стала обсуждать: не слишком ли строгое наказание получил курсант? Если, мол, за такой пустяк, как пуговица, наряд вне очереди, то сколько давать, например, за самовольную отлучку?

Генералиссимус Суворов (1730–1800) учит: «Чистота. Здоровье. Опрятность. Бодрость. Смелость. Храбрость. Победа!». Известно также, что только высокая требовательность в сочетании с кропотливой воспитательной работой помогает добиться успеха в боевой подготовке. Курсанты, видимо, недоучитывали эту воинскую заповедь, и я собрался поправить товарищей, но Степан Иванович перехватил инициативу.

— Тут, ребята, дело не в пропорции, — перебил он. — А вот я вам сейчас скажу, в чем дело…

Не помню, говорил я вам про рядового Жилкина или нет. Прислали нам его в начале сорок второго года, когда мы на Волховском фронте клали лежневые дороги.

Работать тогда приходилось крепко, спать удавалось мало, и подымались мы не то что чуть свет, а прямо среди ночи.

Незадолго до того, как поставили меня старшиной, к нам и прислали Жилкина. Я его крепко запомнил, поскольку тянул этот Жилкин наш четвертый взвод вниз по всем показателям. Долго мне пришлось с ним маяться и терпеть за него неприятности от командования.

Бывало, после подъема построю роту и гляжу. Все тут, а Жилкина нет. И в самый последний момент вылезает из землянки фигура и норовит под покровом темноты потихоньку пристроиться с краю. А у меня глаз острый, я и ночью все пуговицы вижу. Первое время подзывал его, ставил в положение «смирно» и читал нотацию. Приказывал подойти, как положено, и спросить разрешения встать в строй. Но эти репетиции никакой пользы не приносили: солдаты смеялись, да и я тоже грешил — не мог удержаться, чтобы не хмыкнуть. Больно он чудно поворачивался кругом. Словно у него одна нога на другую сердилась.

Да что — я! Сам командир батальона товарищ Алексеенко за него принимался, вызывал к себе на беседу, сулил и плохое и хорошее, а и он ничего с этим Жилкиным поделать не мог.

По причине короткого роста Жилкин стоял на левом фланге, и, когда взвод разбирался в походную колонну, он всегда оставался довеском и шел позади всех, сам себе и направляющий и замыкающий. Бредет кое-как, глядит в землю и высчитывает, когда война кончится. Подашь ему команду: «Жилкин, подтянись!» — загремит котелком, подбежит шага на три и снова плетется сам по себе.