Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм
— Но все, что написано в ней, правда! — смело говорит Йоханна.
— Очень может быть, милая девушка. Но я предпочитаю забавную ложь. Преступно наводить скуку! Коммунисты в Германии заслужили свою участь, потому что были скучными!
Но не исключено, что доктор, купив газету, все же читает ее. Возможно, он находит в ней кое-что, чем можно подразнить друзей. Во всяком случае, кое-кого бесит, что он держит в своем доме номера коммунистической газеты и открыто, вместе с другими, кладет их в приемной.
Однажды, чтобы смутить своих набожных пациентов, доктор вырезал из «Арбейдербладет» заметку о пасторе Нёррегор-Ольсене. Речь шла о выступлении пастора по радио. Если пастор и недоволен положением у себя в приходе, то в эфире он одержал победу. Он переделывает и литературно обрабатывает свои воскресные проповеди, превращая их в популярные, политически актуальные выступления, однако вполне выдержанные в духе религиозной морали. И пусть число прихожан его уменьшилось. Теперь его проповеди каждую пятницу слушают тысячи людей. В них звучит смелый призыв готовиться к переходу в иной мир и отказаться от материальных благ в этой жизни. Эти выступления организованы по инициативе доктора Хорна, члена совета радиовещания, а председатель совета Каспер Боббель — сам теолог и немного поэт — в восторге от живого народного языка пастора.
Литератор, доктор Хорн — частый гость в пасторской усадьбе. Это старый друг пастора и его товарищ по гимназии, где в условиях здоровой дисциплины свободно развивались природные таланты. Он холостяк, человек независимый, без постоянной должности или определенной занятости, и, когда ему вздумается, он разъезжает по стране и за границей. В усадьбе пастора он желанный гость, может приезжать без предупреждения. Его комната в мезонине всегда ждет его. Дети зовут его дядей.
Мужчины сидят в гостиной пастора, выходящей в сад, и слушают, как Гитлер кричит в радиоприемнике и немцы ревут: «Sieg Heii! Sieg Heil! Sieg Heil!»
— Я преклоняюсь перед его идеализмом, — говорит пастор Нёррегор-Ольсен, — и восхищен его способностью воодушевлять людей. Но меня отталкивает — да, извини меня за прямоту,—меня отталкивает его грубость. В нем есть что-то вульгарное.
— Его надо видеть, когда он выступает, — возражает Харальд Хорн. — Я ведь много раз видел его, когда бывал в Берлине на больших собраниях во Дворце спорта. Нельзя представить себе всю силу его личности, если не видеть его своими глазами. Замечательное зрелище! Он совсем не вульгарен. Он человек вполне светский, широкой натуры.
— Не подумай, что я недооцениваю его, — говорит пастор. — Я поистине прихожу в восторг, когда слышу у себя в комнате шелест крыл мировой истории. Подумать только, если бы люди могли слышать по радио Наполеона, когда он обращался к своим гренадерам! Но Наполеон был личностью иного склада. По крайней мере так говорят. Муссолини тоже не похож на Гитлера, он ярок, величествен; должен признать, что именно ему отдал я свое сердце! Величие Гитлера я тоже признаю — отчасти. Он появился, как сказочный принц, в нужный момент, в минуту грозной опасности. Я преклоняюсь перед его гением. Но есть что-то плебейское в его облике, быть может, это от усиков, а возможно, потому, что он говорит по-немецки.
«Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil!» —орет радио.
— Ты совсем как твой ютландский коллега, пастор и поэт,—говорит литератор.—Он точно так же не может устоять перед Муссолини.
— Я не поэт, — скромничает пастор. — Я только чуточку писатель. Я пишу в нашей церковной газете.
«Я благодарю немецкий народ, сделавший меня своим избранником, фюрером в той борьбе, которая будет творить пятисотлетнюю или тысячелетнюю историю не только Германии, но и Европы, даже историю всего мира!» — орет фюрер по радио.
И оба собеседника на минуту прекращают разговор, чтобы послушать фюрера.
Потом Харальд Хорн продолжает:
— Я не национал-социалист, ты это знаешь. Но я спрашиваю: что было бы с нами, если бы в Европе не было Гитлера? Мы пали бы жертвой коммунизма! Оказались бы в Азии! Он спас не только Германию, но и всех нас!
Пастор кивает головой:
— Да, да. Мы, несомненно, во многом обязаны ему.
— Очень легко критиковать его методы, — продолжает Харальд Хорн. — Наши культуртрегеры найдут, на что пожаловаться. Но без Гитлера коммунизм раздавил бы нас. А что касается методов, то найдется и на собаку палка! Дело идет о нашей культуре, о христианстве!
— Да, — говорит пастор. — А разве Гитлер не католик?
— Католицизм тоже ведь христианство, — улыбается доктор Хорн.
— Вот как? Не знаю, не уверен.
Рев по радио усиливается. Бьют барабаны, раздается громкий топот сапог.
— Но я боюсь войны, — говорит пастор Нёррегор-Ольсен, — Послушай этот рев и барабанный бой! Неужели война неизбежна?
— Только не здесь, не в Европе, — отвечает Харальд Хорн, — Война будет развязана на Востоке. Против большевизма!
— Дай всемогущий боже, чтобы это так и было! — восклицает пастор, молитвенно складывая руки.
7
В этом году уродилось много фруктов и овощей. Яблоки были крупные, блестящие и душистые. Ветви деревьев ломились от их тяжести. У старушки Эммы лук- порей был толще, чем когда-либо, несмотря на разрушения, нанесенные графским трактором. Тыквы у садовника разнесло до невероятных размеров. Всего было гораздо больше, чем нужно.
Жена Мариуса Панталонщика варит варенье, ей осада не страшна.
— Мой муж очень любит варенье, — говорит она. — Больше всего из слив. Хорошо и рябиновое желе и мармелад из шиповника. А компот из груш — самый лучший десерт, если нежданно пожалуют гости.
Гости у Мариуса Панталонщика бывали редко.
Лето затянулось. Даже в конце сентября было по-летнему жарко. И вечера и ночи были теплые. Как чудесна жизнь! Но многим пришлось в этом году сложить головы. Многим молодым, еще не успевшим пожить. А жизнь так хороша, и мир так прекрасен.
Люди ничему не удивлялись. Все ждали войны, она давно уже начала свой путь. Но это ничего не изменило. Дни текли, как обычно. Осень все не наступала.
Предусмотрительный Скьерн-Свенсен в свое время скупал лошадей. Они паслись в больших загонах, а цены на них росли. Теперь граф мог взять хороший куш. Давно уже была подготовлена кардинальная перестройка хозяйства в поместье. Восседая на коне, точно полководец, граф объезжал и осматривал свои владения. Ехал по лесам, сразу подскочившим в цене, обозревал торфяные болота. И охранники приветствовали его, поднимая вверх правую руку и щелкая каблуками.
У Нильса Мадсена тоже было болото, за которое раньше никто бы и гроша не дал. Там росли одни желтые ирисы да рогозы, а весною развратно квакали зеленые белопузые лягушки. Теперь торфяное болото стало целым состоянием. А бесплатная рабочая сила — это тоже богатство. Нильсу Мадсену жаловаться не приходилось. За сельскохозяйственные продукты теперь давали настоящую цену. Не одни англичане устанавливали теперь цену на бекон. Нашлись и другие, кому пришлась по вкусу датская свинина и кто хорошо за нее платил.
В воскресной проповеди пастор Нёррегор-Ольсен возложил ответственность за войну на господа бога. Бог покарал прихожан, изменивших своей церкви. Ведь половина мест пустует! А молодежь играет в футбол возле пруда! И вот результат — страшная война по всей земле. Что посеешь, то и пожнешь. Тяжка кара за безбожие. Нужда скорпионом будет терзать народы, но в юдоли скорби ваши взоры обратятся к тому, чье имя было у вас лишь на устах, но не в сердце. И пастор Нёррегор-Ольсен напомнил об апостоле Иоанне, которому на острове Патмос были пророческие и страшные видения. Разве не сбываются ныне все эти пророчества!
В это воскресное утро доктор Дамсё отказался купить «Арбейдербладет».
— Убирайтесь с вашей газетой! — крикнул он Йоханне. — Я не хочу прикасаться к ней!
Он обращался к ней на «вы», хотя знал ее с минуты рождения, помог ей явиться на свет, а потом делал ей прививки, удалял полипы и лечил от разных болезней. — Вон отсюда, говорю я вам! Не воображаете ли вы, что я куплю такую газету? И буду поддерживать Фрица Клаусена[9]?
— Я не понимаю, — удивилась Йоханна.
— Продавайте ее своим друзьям! —крикнул доктор. — Почему вы не идете к Нильсу Мадсену? Или к Мариусу Панталонщику, раз вы с ними теперь заодно?
Йоханна была не сильна в диалектике и ничего не смогла ответить. Она вообще никогда никому не возражала. Оскар знал бы, что ответить, подумала она. Он ведь знает и разные иностранные слова. Она так и стояла с газетами, не зная, что делать.
— Может, вы все-таки возьмете газету? — наконец спросила она и сама поняла, что сказала глупость.
— Нет, черт возьми! Нет!
Доктор хлопнул дверью перед носом Йоханны, обозлившись на то, что Советский Союз заключил с Германией пакт о ненападении и расстроил стратегические планы доктора и Англии.
