Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»
Шульгин отмахивался от этой совершенной глупости, беспокойно ворочался, но взгляд неожиданно натыкался на черные глинистые стены окопа, и перед глазами вставали обгоревшие и смрадно пахнущие останки погибших солдат в черных потеках свернувшейся крови.
Вот ракета пошла,Начинаем мы работу.Лезем прямо с бортаПод огонь их пулеметов.Вот теперь поглядим,Кто умеет воевать?ДэШэКа, твою афгано мать.
Абсолютная нелепица лезла Андрею в душу. Красная, похожая на лопнувший помидор щека летчика. Тела солдат, катающиеся по бугристому днищу вертолета. Пустое дымное небо в иллюминаторах. Но самое страшное — расстеленная на пашне палатка, почерневшая от крови.
Шульгин и раньше знал, что погибшие ребята часто возвращаются к «афганцам» в кошмарных их снах. Знал, как невыносимо тяжелы эти удручающие свидания. Это мгновенная испарина у спящих солдат. Пропасть без дна. Долгая изнуряющая бессонница. Может поэтому, сколько бы Шульгин не закрывал глаза, сдавливая их до рези, — сон не шел.
Так что ты, кукушка, погодиОтмерять чужую долю чью-то.У солдата вечность впереди.Ты ее со старостью не путай.
Андрей приподнялся. Разглядел длинную фигуру дежурного по окопу Матиевского. Тот продолжал бормотать песню, перемешивая слова с раздирающей скулы зевотой.
— Виноват, товарищ лейтенант… Я, наверно, мешаю, — раздался из темноты голос Матиевского. — А наши ребята любят. Они мгновенно засыпают под мою тягомотину. Говорят, что я не пою, а хрипло плачу. Говорят, лучше забыться сном, чем на мои вопли уши развешивать…
Шульгин махнул рукой:
— Пой дальше. Терпимые вопли.
Закурил. Привычно спрятал огонек в кулак. Здесь даже по крохотному сигаретному огоньку могла прийти в гости снайперская пуля. Запрокинул голову в небо. Надолго ли эта бессонница?
Со стороны полка из далекой непроглядной темноты послышался тяжелый гул. Константин угадал залп полковых гаубиц. Дыхание бога войны. Не спали артиллеристы. Начали обстрел соседних вершин. Сооружали вокруг полкового десанта огневой заслон. Если где-то рядом бродили «духи» враждебными ночными приведениями, то для них сейчас выпадет освежающий осколочный дождь.
Действительно, над соседними скалами повис первый прицельный осветительный снаряд. Желтый негаснущий шар. И через некоторое время на эти скалы посыпались снаряды. Протяжное эхо взрывов понеслось над вершинами. Ветер пахнул горьким дымом.
Солдаты на дне окопа спали невозмутимо крепко. Матиевский поглядывал вокруг с удовольствием.
— Какая приятная музыка! Дома по ней скучать буду. Что за ночь без взрывов, выстрелов? Из домашней подушки перья в ноздри полезут. Живот, конечно же, будет полный, аж вспучит его. Во рту котлета недожеванная, тьфу-у… — Матиевский сплюнул, — спать не захочется.
Над соседними скалами воздух рвало, как простыню. Беспокойно колыхались среди вспышек огня черные тени. Шульгин почему-то машинально нащупал рукой радиостанцию. Безотчетно пододвинул ее поближе. В груди шевельнулась неясная тревога, будто влажной холодной рукой провели по спине.
А в следующее мгновение он увидел прямо над своей головой вспыхнувший желтый светящийся грибок на невидимом парашютике. Такой же желтый немигающий шар горел несколько минут назад над соседними вершинами. Прицельный осветительный снаряд.
Шульгин рванул к себе радиостанцию и крикнул поверх спящей высоты так, что у Матиевского заложило уши:
— В окопы… Всем в окопы…
Матиевский ничком свалился вниз. А Шульгин наоборот высунулся наверх, и, натягивая наушники на голову, продолжал кричать зычно и раскатисто. Когда последнюю фигурку дежурных солдат слизало на дно окопов, и попрятались повсюду черные пятна голов, лейтенант и сам нырнул вниз, уткнувшись в теплые ожившие тела солдат. И вовремя. В то же мгновение вершина вздрогнула, и землистые стены окопа развернулись и осыпались вниз. С барабанным грохотом полетели на плащпалатку крупные комья земли. Засвистело, запело над головой звенящими струнами летящих осколков. Отозвалось со всех сторон лающей солдатской руганью.
Шульгин стряхнул с лица землю и немедленно вышел на связь:
— Первый. Я, Метель-один. Прием. Нахожусь под артобстрелом нашего полкового дивизиона. Прошу немедленного прекращения огня. Мои люди под обстрелом. Прикажите прекратить огонь. Я, Метель-один… Прием…
В наушниках тут же отозвался скрипящий сердитый голос:
— Первый на связи. Людей срочно в укрытие. Доложите о раненых. Пострадавшим оказать первую помощь. Как понял меня, прием…
Шульгин хотел ответить, что люди, слава Богу, в укрытии, что о раненых доложить невозможно, и что если хоть один ранен, или, не дай Бог… — то этим артиллеристам… Но в это время земля рядом вздрогнула, стены окопа вздыбились, поднялись в воздух и рухнули прямо на лежащих людей. Окоп смяло, как пустой бумажный стаканчик, сравняло с землей, завалило рваными дымящимися глыбами. Снаряд разорвался в полуметре от окопа. Из развороченной земли над бывшим окопом старослужащих торчала только погнутая безжизненная антенна.
11.В дачной электричке Анна Ивановна, озябшая на сквозных весенних ветрах, долго не могла согреться. Дуло из оконных щелей пронзительно и сыро. Хлопало дверью в тамбуре. Тянуло по вагону прогорклым сигаретным дымом.
Но все это внезапно отодвинулось, ушло на второй план. Потому что послышалось позади в шорохе неудачной магнитофонной записи:
Вот ракета пошла.Начинаем мы работу.Лезем прямо с бортаПод огонь их пулеметов…
Анна Ивановна напряженно скосила глаза и увидела молодых лейтенантов в распахнутых шинелях. Обыкновенные лейтенанты, только загоревшие по-южному и с какой-то затаенной грустью в глазах.
Утро звезды прогонит,Навеет неясный туман.И неясный в туманеПоднимется Афганистан.Кишлаков, караванов далекий послышится гул…И давно уж афганец сердитый костер наш задул…
— Что еще за Афганистан? — недоуменно подумала Анна Ивановна. — Где это? Это же, вроде бы, очень далеко, за туркменскими пустынями, за таджикскими горами, в неведомой русскому сердцу дали… Почему эти молоденькие лейтенанты так грустят над этой странной песней?
И Анна Ивановна хотела уже расспросить их, преодолевая смущение, как услышала за спиной чей-то мальчишеский голосок:
— А это у вас ордена? Настоящие? Можно потрогать… Ого-о-о!..
И послышался забытый звон наград, который Анна Ивановна когда-то слышала на груди своего отца.
— Это Красная Звезда? Ух ты!.. А эта с танком за что? За отвагу? Ого-о-о!.. Это тоже орден?
— Это солдатский орден, — послышался добродушный голос. — И тебе может достаться. Пойдешь в армию, а там «за речку» и получай свои награды…
— За какую речку?
— Это выражение такое… За речку — это за границу. В Афганистан…
— А что там?
— Война там, братишка…
И тут Анна Ивановна услышала басовитый кашель.
— Вы бы, товарищи, поменьше распространялись, — проскрипело с соседней лавки. — Все-таки, офицеры. При погонах, при звездах. Понимать должны. Советский Союз войн не развязывает… Мы демонстрируем только мирное сосуществование… Мы не агрессоры. Так-то вот! А ваша информация дискредитирует… И вообще… Вы бы запахнули шинельки-то. В вагоне не жарко…
И тут добродушный голос, отвечавший только что мальчугану, налился сталью.
— Это точно вы, папаша, заметили… Все мы мирно сосуществуем. Никакой войны нет… Ордена нам за строевую подготовку дали. За вытянутый на параде носочек. За подбородочки, скошенные на трибуну… И вот эту деревяшку, дядя, — лейтенант вдруг задрал брючину и стукнул костяшками пальцев о деревянный костыль, — я тоже на параде получил. Прямо на Красной площади…
Его пытались остановить, тянули за полу шинели, тряхнули за лейтенантский погон, но он все же закончил:
— Удобно вам всем ничего не знать… Глаза закрыли, уши заткнули… Нет войны…Ничего не видим, ничего не слышим. Ни цинковых гробов матери не получают, ни валяются в госпиталях калеки. Ничего такого нет? А эту деревяшку вам подарить на память?
Лейтенант стукнул ногой оглушительно громко на весь вагон и вдруг крутанул до отказа ручкой магнитофона:
Я тоскую по родной стране,По ее рассветам и закатам.На афганской выжженной землеСпят тревожно русские солдаты…
И солидный басок зашипел:
— Да они же все пьяные… Доложить надо… Куда следует…
И горохом посыпались горячие реплики:
— Вовсе они не пьяные…
— С войны ребята едут…
