Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Васильев Геннадий Евгеньевич

В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Узловатые петли потертой портупеи лежали на дощатом полу, неровном, сложенном из тонких, карликовых половиц — коротких досок из обшивки гранатных ящиков. Тут же блестели зеркальными боками консервные банки. Бумажные пачки патрон, похожие на пачки махорки, лежали в складках солдатского одеяла.

— Какое свинство! — Андрей Шульгин, лейтенант рейдовой роты отдельного файзабадского полка, прозванный уже «старым лейтенантом» за полугодовую задержку в звании, развел руками перед туго набитым вещевым мешком. — Скажите, пожалуйста, как можно воевать таким навьюченным? Как гоняться за босыми «духами»?

Немногословный Орлов усмехнулся, поправил на спине радиостанцию со скрюченной ревматической антенной, тронул пухлые подушечки перевязочных пакетов:

— Волка ноги кормят.

Со стен за сборами равнодушно следили плакаты, наклеенные вкривь вкось на картонных стенах вместо обоев. Плакатов было в изобилии в убогой тесной комнатенке, сооруженной из обшивки снарядных ящиков и коробочного картона в одном из углов большой брезентовой палатки. За отсутствием обойного материала навязчивой агитацией обклеили все стены командирского кубрика, и небрежно висели косо налепленные опрокинутые трибуны с опрокинутыми графинами и опрокинутым толстощеким оратором, читающим по невидимой, тоже опрокинутой бумажке:

«ЗАВТРА РАБОТАТЬ ЛУЧШЕ, ЧЕМ СЕГОДНЯ!

СЕГОДНЯ — ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЧЕРА!»

Опрокинутые золотые звезды держались крепко, не падали. Бумажные трибуны наплывали на честные бровастые лица, бесцеремонно падали на тучные фигуры в безупречных гуталиновых костюмах, и перевернутый на плакатах размах пятилеток сыпался вниз по чистой голубизне неба, как в песочных часах.

По плакатам изредка бежали косые, веселые, будто пьяные строчки шариковой пастой:

ЭКОНОМЬ САХАР, ПОДЛЕЦ!

ИНАЧЕ БУДЕШЬ ПИТЬ ТОЛЬКО ЧАЙ.

НЕ ДЕЛАЙТЕ ИЗ СНА КУЛЬТ!

МЫСЛЕЙ НЕТ — ОДНИ СЛЮНИ.

Кое-где виднелись и вовсе неприличные словечки, легкомысленно бежавшие по суровой простоте ленинских кепочек.

По толстокожим буквам помидорного цвета — «РЕШЕНИЯ ХХV СЪЕЗДА — В ЖИЗНЬ!» — бежала простенькая будничная мысль:

«В СОЮЗЕ ВОДКА БЕСПЛАТНАЯ. ТРИ РУБЛЯ — НЕ ДЕНЬГИ!»

А на пейзаже среди цветов и бабочек, с частоколом дымящих труб на горизонте, олицетворяющих союз природы и советской промышленности, только что появилась новая надпись:

«26 марта 1984 года. Вырвем у духов «Зуб».

Шульгин, только что намусоливший эту фразу, бросил ручку.

— Не получается из войны балета, — он натянул на плечи горную ветровку с капюшоном. — Что это за война, скажите пожалуйста! Бег в мешках!

Сдавленно взвизгнули лямки вещмешка, стянутые в узел.

— Ну, что это? — развел руками Шульгин. — Мы навьючены до отказа, по тридцать-сорок килограмм валим на плечи, а противник в одной рубашке до пят навыпуск. Он же, зараза, с одной пачкой патрон порхает вокруг нас. А мы броненосцы какие-то против этих козлов горных. И в чем толк — ноль…

Офицеры надели брюки, стянутые резинками на коленях и щиколотках. Нырнули в зеленую чешую бронежилетов. Набросили плащ-накидки. Сверху радиостанции. И венец всему — потрепанные русские ушанки со сваленным серым мехом. Фигуры потеряли изящество, огрубели, будто сработанные топором.

— Грациозен, как снежная баба, — Шульгин шагнул пару раз ватной походкой, неуклюже махнул рукой. — И вообще… Чувствую себя бабочкой, наколотой на булавку.

Ничто уже не задерживало офицеров в разоренной комнатке. Они в последний раз проверили снаряжение, уложили карты, достали по сигарете, размяли тонкие тугие тельца. Тоскливо повисла в воздухе газовая кисея дыма. Офицеры встали и вышли. Пухлый розовый палец с плаката ткнул их в спину:

«Работать лучше, чем вчера!..»

Указующий палец был без мозолей.

В аэропорт рейдовые роты выдвигались пешком. Файзабадский полк стоял на излучине горной реки Кокчи уютной полковой деревенькой. Дымились трубы полковой баньки и пекарни, блестели, словно серебряные, покатые крыши клубного ангара, столовой, складов, хлопали на ветру белые простыни возле госпиталя. Полковая деревенька дышала завидным покоем.

Приятно было возвращаться сюда после изнуряющих рейдов к бражным застольям в прокуренных, тесных, самодельных каморках, где вместо скатертей стелились газеты, вместо тарелок гремели жестью консервные банки, а традиционные полсотки самогона наливались в необъятные солдатские кружки и терялись в их глубине мутной слезой.

Аэропорт, где размещалась вертолетная эскадрилья, сопровождающая все операции полка, стоял на другой стороне реки, и до его территории с полкового берега можно было добросить камнем через кипящие речные буруны. Но вдоль дороги, проложенной от полкового КПП до первого шлагбаума охраны аэропорта, лежал афганский кишлак.

Глухие дувалы кишлака выглядели угрюмо, неприветливо. Афганцы из кишлака держались всегда настороженно и гостеприимством не отличались.

Они жили на опасной черте водораздела этой затянувшейся войны, в нейтральной ее полосе, рискуя оказаться втянутыми на ту или другую сторону. Поэтому отношения с местными у полковых старожилов не складывались. Афганцы других отдаленных кишлаков были гораздо дружелюбнее, приветливее, любопытнее. Местные афганцы смотрели на «шурави» угрюмо.

И наши солдаты опасались проходить вдоль кишлака пешком, в одиночку, терпеливо дожидаясь попутных машин. Это было одно из неписаных полковых правил, продиктованных чувством самосохранения.

Сейчас солдаты шагали вдоль глинобитных дувалов огромной полковой массой, заполнившей каждый метр дороги, и могла эта масса выплеснуть столько огня, что снесло бы огненным смерчем, сравняло с землей любой враждебный кишлак. Страшна была эта масса своей военной мощью. Каждый понимал это, и каждый, слившийся с этой страшной мощью, чувствовал исходящую от нее грозную силу.

Армия, числившаяся в армаде советских войск сороковой…

Ограниченный контингент советских войск в Афганистане.

К сожалению, ограниченный…

За шлагбаумом аэропорта тянулись деревянные модули файзабадских летчиков и длинная взлетная полоса, похожая на обычную пыльную грунтовую дорогу. В Файзабаде взлетную полосу не мостили металлической чешуей или бетонными плитами, как это обычно делалось во многих афганских аэропортах. Все здесь было попроще, естественней…

Перед посадкой на вертолеты всех офицеров вызвали к «Первому». Такой неизменный позывной был на многих операциях у полкового командира, молодого коренастого подполковника с фамилией почти нарицательной — Сидоров. Он сменил недавно перемещенного в Баграм бывшего командира файзабадского полка подполковника Рохлина.

И сейчас стоял этот нарицательный Сидоров перед своими озабоченными офицерами, по-мужицки расставив ноги, набычив шею, переполненный какой-то шальной молодецкой удалью.

— Ну, что, товарищи офицеры, — ухмыльнулся Сидоров и выложил свою привычную формулировку, — пионеры, дипломаты на веревочках, — Сидоров крутанул кулаком, — сегодня мы, наконец, сделаем то, что еще никому не удавалось.

Сидоров нервно повел плечами, энергично прошел вдоль строя, дерзко глядя каждому в глаза.

— Начинаем штурм высоты, обозначенной «Зубом». Штурм самого укрепленного в нашей местности района с семью этажами обороны.

Сидоров сжал пальцы в кулак.

— Вы знаете, что взять боем этот укрепрайон безуспешно пытались все поколения сменного состава нашего полка. Три раза попытки обернулись трагически. Три раза наш полк понес тяжелые кровавые потери живыми, замечу всем, людями и неодушевленной техникой…

Упрямая складка пересекла лоб подполковника.

— Сегодня наступила наша очередь.

Сидоров круто развернулся через плечо и улыбнулся нервной полуулыбкой:

— И первый наш ход противнику очень не понравится. Я, подполковник Сидоров, принял командирское решение предварить нашу операцию неожиданной высадкой вертолетного десанта, который сегодня же, через несколько часов, соединится с десантами всего нашего полка и батальонов соседней кундузской дивизии. Соседи уже в воздухе.

Сидоров вздохнул.

— Так-то, товарищи офицеры. Противник привык к мысли, что мы не десантники, а пехота, приземленная к проходимым частям местности, которая с вертолетов с неба не сыплется, а всегда липнет животами к бронетехнике. Но сегодня, через 15 минут, ровно в 4.30 мы десантируемся без парашютов, без бронетехники, без артподготовки в самое неожиданное для духов место — в тыл вышеназванной высоты, обозначенной на карте отметкой 2.7. Рядом с указанной высотой на площадке, выбранной для десантирования, не имеется ни укреплений, ни близлежащих кишлаков, ни укрепившихся бандформирований. Разворачиваемся всем полком на чистой и обеззараженной от духов местности. Как на собственной ладони… В полной безопасности всему личному составу…