Алексей Гребиняк - Мятежные крылья

Пролог

 …Теплый летний вечер стремительно таял, словно сливочное мороженое. Солнце уже погрузилось в воды залива, и облака, едва освещенные его последними лучами, из оранжевых быстро превращались в фиолетовые. Казалось, самый воздух, густеет, становясь ночной мглой. Город, однако, не спешил сдаваться сумраку — загорались окна в домах, сияли вывески ресторанов и отелей, сверкали фары автомобилей, а где-то на окраинах вспыхивал в очагах настоящий живой огонь.

Звезды сияли все ярче, словно стараясь помочь людям отпугнуть тьму от своих жилищ. Я неторопливо плутал в лабиринтах улиц своего родного города, шел куда глаза глядят, и с интересом рассматривал дома, прохожих, машины, деревья, памятники — словом, все, что попадалось на пути. Каждый камень вокруг был знаком мне с детства, но все вокруг казалось неуловимо изменившимся. И я как ни старался, не мог понять, что изменилось, и хорошо это или плохо.

Наверное, я слишком давно тут не был…

Задумавшись, я налетел на прохожего, вдруг вынырнувшего из-за угла дома. Неброская одежда, руки в карманах, шляпа надвинута на глаза, в зубах — тлеющая сигарета. И отсутствующий взгляд. Видать, тоже брел куда-то, как и я.

— Эй, поосторожнее! — сердито буркнул он, и я вдруг узнал в нем своего школьного товарища Доменика, весельчака и непоседу. Но теперь он совсем не похож был на того шкоду, каким я знал его раньше. Явно недосыпает, нервничает, затравленно смотрит по сторонам, руки держит в карманах, где, судя по всему, сжимает как минимум кастет. Уж я-то знаю, Доменик с детства любил всякие такие штучки.

— Буду, Браво, — ехидно пообещал я. Доменик напрягся и с удивлением воззрился на меня:

— Откуда ты знаешь мое школьное погоняло?

— Не узнаешь, свиненок? — почти ласково спросил я.

Сумрак скрадывал мои черты, света уличных фонарей не хватало, чтобы разглядеть мое лицо. Наверное, поэтому он и не сразу узнал меня.

— А, Летчик… — наконец с облегчением произнес он. — А я уж думал, кто из полиции…

— Не, мне с ними не по пути, — усмехнулся я. Мы направились к близлежащему парку, откуда доносилось бренчание гитары и чьи-то веселые голоса.

— И слава Богу, — пробормотал он. — Летчик, ты прости, мне надо идти, — он торопливо оглянулся.

— Что стряслось, Браво? — спросил я участливо. Мне бояться было нечего, меня знала вся Гавана. Хотя любили не все, чего греха таить, перешел я кое-кому дорогу… Но все равно, не прийти на помощь парню, с которым вместе учились и дружили, я не мог.

— То же, что и со всеми в нашей стране, — не сразу отозвался он. — Не лезь в политику, это… грязное дело.

И он вдруг исчез в кустах. Я оглянулся — нет, за нами никто не шел. Странно.

— Какая уж тут политика… — хмыкнул я. Мне, конечно, не нравилось, что творил в стране теперешний диктатор Батиста, но мало ли кому чего не нравится… Вон, в Америке до сих пор негров вешают, — и что, увольняется кто-то из армии в знак протеста? Не слыхал такого…

Я был уже совсем рядом с парком, откуда доносилась песня:

Я прошу, целуй меня жарко,Так жарко, как если бы ночь нам осталась одна.Я прошу, целуй меня сладко,Тебя отыскав вновь боюсь потерять навсегда.

Уже совсем стемнело, а свет фонарей не рассеивал ночной мглы. Впрочем, усыпанная гравием дорожка была видна и так, и я двинулся по ней в обход кустов, за которыми раздавалась песня и звучал девичий смех.

Хочу к тебе ближе быть,Видеть в глазах твоихПреданность только лишь мне.Я завтра исчезну,Но эти мгновенияБудут со мною везде.[1]

Заросли неожиданно расступились, и я увидел юношей и девушек, стоявших вокруг небольшого костерка. Света его едва хватало, чтобы осветить лица ребят, и я подошел еще ближе. И вдруг стал узнавать их одного за другим — мои друзья и подруги, мои школьные товарищи, мои девчонки! Как же так вышло, что все они собрались тут, в этот чудный летний вечер?

— Мишель!!! — завопил кто-то, кидаясь мне на шею. — Вернулся, чертяка!!!

Радости моей не было предела. Я обнимал девушек, здоровался с ребятами, что-то спрашивал и невпопад отвечал. А песня все звучала под сенью густых деревьев. Наконец, я увидел того, кто пел ее.

— Хосе! — обрадованно воскликнул я.

— Он самый, — парень с гитарой поднял голову и взглянул мне в глаза. В его взгляде плясали озорные искорки. — Привет, Мишель!

Он снова тронул струны и запел.

Он был лучшим музыкантом в наших краях. Когда он брал в руки гитару, то заслушивались люди и удивленно затихал ветер.

Трещали сухие ветки в костре, плясали вокруг расплывчатые тени, шумел в листве бриз, — а Хосе продолжал играть. А я смотрел на него, — загорелого парня в соломенной шляпе и простой крестьянской одежде, — и как будто пытался что-то вспомнить. Что-то очень важное, связанное с ним, с простым кубинским пареньком… С ним мы вместе росли, вместе охмуряли девчонок и лазили по старинным крепостям…

— Ты же умер, Хосе! — вдруг осенило меня. — Тебя убили на моих глазах! В казармах Санта-Клары! Помнишь?

Пресвятая Дева, что я несу…

— Я не умер! — широко улыбнулся Хосе, подняв на меня глаза. Они были живые. Живее, чем у многих других людей.

И он снова стал перебирать струны своей гитары, которые так волшебно звучали под его пальцами.

— Но это невозможно! — не выдержал я. — Ты мертв! Тебя казнили в Санта-Кларе, помнишь?

Что я несу?! Мне бы радоваться, что он жив, а я упорствую!

Все вокруг продолжали разговаривать и смеяться, будто не слышали нас. Даже те, кто стоял рядом. Я все больше ощущал нереальность происходящего.

— Нет, — мой друг снова посмотрел мне в глаза. Гитарный аккорд дрожал в теплом воздухе, постепенно затихая. — Я жив. Я пою, и девушки танцуют под мою музыку, — разве могу я быть мертв?

— Но я сам видел, как тебя тащили на расстрел!

— Я жив, — мягко, с улыбкой, возразил Хосе. Он всегда так улыбается, словно знает все на свете. Точнее, улыбался и знал. Потому что его расстреляли пять лет назад, и я сам слышал, как прогремел залп, оборвавший его жизнь.

— Хосе… — прошептал я, чувствуя, что сейчас сойду с ума. — Ты все-таки жив…

Какая-то часть меня кричала: это бред, он не мог остаться в живых! А вот поди ж ты! Если человек во что-то верит слепо и искренне, мало что способно разубедить его.

— Меня помнят, обо мне думают, — поэтому я и жив, — пожал он плечами.

В голове у меня все равно царил кавардак. Я ведь сам видел из окна своей камеры, как его хоронили. И вот теперь он стоит передо мной, как ни в чем не бывало, и играет на гитаре, как тогда, в юности. И даже ничуть не постарел.

Совсем рядом раздалось стучание каблучков. Невидимая пока девушка, похоже, очень торопилась присоединиться к нам.

— А вот и Мария, — сказал Хосе. Я обернулся и онемел от удивления. Моя девочка, моя малышка, в платье своего любимого фиолетового цвета, которое ей так шло…

— Привет, Мишель! — улыбнулась она, обвив руками мою шею. Я почувствовал сквозь рубашку тепло ее тела и упругость ее груди, когда она прижалась ко мне. И меня тут же словно волной накрыло — так хорошо мне не было уже много лет…

— Я скучала, — сообщила она мне, заглянув в глаза. — Я хочу танцевать!

Хосе перебирал струны, явно намереваясь сыграть что-то зажигательное.

— Давай танцевать! — капризно наморщила она носик. — Хосе, музыку!

— Конечно, сеньорита! — усмехнулся мой друг. — Танцуйте, друзья, сегодня великая ночь!

И выдал зажигательнейшую мелодию, какую я слышал. А я не ударил в грязь лицом, хоть и не умел танцевать так же хорошо, как моя девочка. Но музыка будто сама подсказывала как двигаться, а тело с легкостью выполняло самые сложные движения и развороты. Я вел, Мария же двигалась, подчиняясь мне, — как всегда легко и раскованно, словно летела над самой землей.

О, этот танец! Он завораживал и сводил с ума, он пьянил и кружил голову получше, чем молодое вино или затяжной прыжок с парашютом. Это был наш танец, — мы танцевали под сенью деревьев, и я видел желание в глазах Марии, видел ее призывно раскрытый ротик, вдыхал аромат ее тела… Мир исчез, растворился в музыке, время перестало иметь значение — были только я и Мария.

На душе у меня было необыкновенно хорошо — впервые за последние годы. Впервые с тех пор, как меня разжаловали и выбросили из армии за то, что произошло теплым летним вечером.

Точнее, вот-вот произойдет.

— О, пляшете, ребятки? — раздался вдруг из темноты чей-то громкий и хриплый голос. — А я тоже хочу… ик!.. танцевать…

Все очарование вечера рассыпалось, как карточный домик от порыва ветра. Я резко остановился, не доведя очередное движение до конца, сбившись с ритма, и Мария удивленно спросила: