Николай Панов - Боцман с «Тумана»

Николай Николаевич Панов

Боцман с «Тумана»

Глава первая. Пламя над Муста-Тунтури

Опять под палубой каютБасы турбинные поют.Мы с якоря готовы снятьсяИ выйти в море без огней…Опять в тиши московских днейМне битвы северные снятся.

Опять среди полярных скалЯ путь к землянкам отыскал.Кругом десантники теснятся…Звучит матросский разговор…Опять, вдали от волн и гор,Мне сопки северные снятся.

Я прочитал впервые тамРазведчикам и морякамНаброски «Боцмана с „Тумана“»,Вдыхая волн летящих пыль,Вплетая выдумку и быльВ манящий замысел романа.

Такую вещь создать хотел,Чтоб отблески геройских дел,Как солнце в соляном кристалле,На диких скалах отпылав,В хитросплетенье этих главПравдивой жизнью заблистали,

Чтоб тот, кого ввести я смогВ мир странных встреч,Больших тревог,В мир приключений этой книги,Увидел наяву, как я,Необычайные края,Незабываемые миги.

Героям Севера — привет!Привет друзьям военных лет!Пускай, романтикой овеяв,С читателем заговорятМедведев и его отряд,И боцман-следопыт Агеев.

— Молчание — ограда мудрости, — любил говорить капитан Людов, цитируя старинную восточную поговорку.

И, помолчав, обычно добавлял:

— А попросту это значит — держи язык за зубами. Чем меньше знают о разведчике другие, тем больше знает он сам…

Вполне понятно, что в годы Великой Отечественной войны дела с участием «орлов капитана Людова» не находили почти никакого отражения в печати. И в то время как в определенных кругах имена Людова и старшины первой статьи Сергея Агеева пользуются огромным уважением и даже славой, широкому читателю пока они не говорят ничего.

Не привлек особого внимания и небывалый серебристо-багровый свет, блеснувший над горным хребтом Муста-Тунтури в одну из военных ветреных, ненастных ночей.

А ведь этой вспышкой закончился целый фантастический роман, начавшийся походом торпедного катера старшего лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии в поисках вражеских кораблей. Теперь наконец могу я рассказать подробности этого необычайного дела.

Свет, о котором я говорю, был много ярче бледных трепещущих зарев, то и дело взлетавших тогда со стороны океана над Скандинавским полуостровом, где шла артиллерийская дуэль между нашими кораблями и береговыми батареями немцев.

Но бойцы, просвистанные полярными ветрами, атакующие по ночам неприступные горные вершины, моряки, несшие зоркую вахту на обдаваемых волнами палубах кораблей, приняли эту чудовищную вспышку за огромный пожар на торпедированном транспорте или за излучение какой-то особо мощной осветительной ракеты.

Сам я, правда, был просто потрясен, сбит с толку этим светом.

Я только что вышел из землянки; черная сырая полярная ночь стояла вокруг, непроницаемой сыростью залепляла глаза. Я осторожно ступал с камня на камень, чтобы не провалиться в одну из расселин, наполненных ледяной водой.

И вдруг будто плотная повязка упала с моих глаз. Все вокруг осветилось до мельчайших подробностей: далекая линия синевато-черных окрестных гор, коричневый хаос камней базальтового котлована, двери землянок, замаскированные в скалах, даже красноватые провода полевых телефонов, протянутые по камням.

Мне почудилось, что далеко на весте вздулся дымящийся радужный шар, с огромной быстротой улетавший в черное небо.

Шар уносился вверх, превращаясь в крутящийся столб дымного разноцветного огня. И вновь надвинулся мрак: океан темноты еще плотнее сомкнулся над нами.

— Вот так фейерверк! — сказал тогда рядом со мной морской пехотинец голосом, охрипшим от удивления. — Осветительную, что ли, бросил? Нет, на осветительную не похоже!..

Но когда я вспоминаю эту минуту сейчас, встает передо мной не горный пустынный пейзаж, озаренный фантастическим светом, а жаркий и тесный кубрик корабля, в котором день спустя я встретился с героями нижеописанных событий.

Я вижу обветренные лица моряков, сидящих на койках вокруг узкого корабельного стола; вижу полосы тельняшек, потемневших от пота, под расстегнутыми воротниками ватников… Черным глянцем блестят автоматы, сложенные на одной из коек… Слышен сухой стук костяшек домино, в которое с увлечением играют четверо сидящих за столом.

— Присаживайтесь, товарищ капитан, — сказал мне, потеснившись, пятый моряк, не принимавший участия в игре.

— Скоро пойдем? — опросил я, садясь на койку и с наслаждением вытягивая ноги. Я почти бегом прошагал пять километров от землянки до причала и еще не оправился от разочарования, узнав, что торпедный катер, на который я опешил, ушел в базу за полчаса до того, как я подбежал к дощатому, чуть белевшему в темноте настилу пирса.

Но и мотобот, смутно вздымавшийся над невидимой водой, был переполнен пассажирами. Моряки с автоматами, торчавшими из-под плащ-палаток, занимали всю палубу. При виде офицерской фуражки они молча расступились, пропуская меня к люку, внутрь корабля…

Итак, я сел на койку. Мои ноги в тяжелых кирзовых сапогах уперлись в какой-то прямоугольный предмет.

— Осторожнее, товарищ капитан, — не оборачиваясь, сказал широкоплечий рыжеватый человек, только что с треском опустивший на стол руку с костяшкой. Под примятым подшлемником, сдвинутым на затылок, повязка, как белая тень, пересекала его медно-коричневое лицо. — Я, конечно, извиняюсь, но под койкой у нас пять килограммов взрывчатки. Скучно будет сейчас на воздух взлететь…

Моряки, видимо, разыгрывали меня, и, чтобы поддержать игру, я с достойной неторопливостью поджал ноги. Говоря с моряками, подчас трудно разобрать: когда они серьезны, а когда «травят» — по морской традиции, подшучивают над вами.

Худой длинноносый человек, потеснившийся на койке, когда я уселся с ним рядом, глядел на меня из-под круглых роговых очков. На нем была потрепанная армейская шинель с капитанскими погонами.

— Старшина сказал: «Пойдем, как начнет рассветать». В темноте не хочет рисковать. Вчера немцы опять залив минами забросали.

— А как же катер с разведчиками капитана Людова? — спросил я.

— Катер ушел еще в сумерках, — неторопливо, но очень предупредительно ответил офицер в очках. — Там, где бот идет восемь часов, он проскочит за полтора. У него и маневр другой, и наблюдение…

Говоривший сидел вполоборота, но мне казалось, что он смотрит на меня в упор.

— Мы его специальными пассажирами укомплектовали, — сказал румяный моряк с квадратными усиками, подравнивая на столе домино. — Детишкам на ботишке идти нехорошо. Еще укачает…

— А немецким профессорам тем более, — подхватил маленький боец, сидевший рядом. — Поскольку лаборатория в сопках приказала долго жить…

— Матросы!.. — предостерегающе произнес человек в очках. В его негромком голосе прозвучали нотки, сразу заставившие замолчать маленького бойца.

Смутившись, он так ударил по столу пятерней, что костяшки подпрыгнули, одна свалилась на палубу.

Я видел, что сильнейшее возбуждение владело сидящими в кубрике. Такое возбуждение замечал я у летчиков, вернувшихся из полета, у моряков после трудного боевого похода… Вслед за окликом офицера в очках наступило напряженное молчание.

— Говорят, старший лейтенант Медведев снова командует катером? — опять попытался я завязать разговор.

Все молчали.

— Кстати, разрешите познакомиться! — Офицер в очках бережно сложил и сунул в карман шинели книжку, бывшую у него в руках, и теперь уж действительно в упор взглянул на меня темными, обведенными синевой глазами. Просьба познакомиться очень напоминала вежливый приказ предъявить документы.

Я не обиделся. На фронте случайные спутники должны быть уверены друг в друге. Я вынул редакционное удостоверение.

Настороженность исчезла с лица офицера. С нежданной силой он сжал мою ладонь длинными пальцами.

— Капитан Людов, — сказал он. — А вот мои разведчики — орлы, альбатросы полярных морей. Возвращаемся с операции.

— Вы капитан Людов?! — воскликнул я.

Его впалые, морщинистые щеки слегка порозовели. Застенчивым движением он поправил очки.

Тот человек, с которым я неоднократно пытался встретиться в базе, оказывался моим соседом и спутником на много часов пути.

— …Значит, вы помните старшего лейтенанта Медведева? — спросил задумчиво Людов, когда несколько времени спустя мы вышли из кубрика и присели на палубе, укрывшись от острого ветра на корме, позади рулевой рубки.