Георгий Ключарев - Конец "Зимней грозы"

Георгий Ключарев

Конец «Зимней грозы»

Предисловие

Через три недели после окружения гитлеровских войск под Сталинградом, на Котельниковском направлении внешнего фронта окружения сложилась драматическая обстановка. 12 декабря 1942 года армейская группировка «Гот», имея в своем составе пятьсот танков и почти триста штурмовых орудий, при поддержке пятисот самолетов, двинулась выручать Паулюса — деблокировать его армию. Танковые дивизии генерала Кирхнера нанесли удар вдоль железной дороги Тихорецк — Сталинград. Им удалось к исходу следующего дня в междуречье притоков Дона Аксай и Мышкова выйти в район Верхне-Кумского. До окруженной группы Паулюса оставалось всего лишь 35–40 километров…

Чем могла закончиться Сталинградская битва, если бы 30 дивизий группы армии «Дон» Манштейна и 22 дивизии Паулюса соединились, — и теперь трудно сказать. Но этого не случилось. Участок прорыва грудью закрыли храбрые и стойкие советские воины. Семь суток они вели кровопролитные бои. И хотя гитлеровцы применили в том районе впервые свои новые танки «тигр», однако прорваться к Сталинграду они не смогли.

Историкам известен исход этого драматического этапа великой битвы, но как он протекал, какие люди выстояли там, что они несли в себе — для широкого читателя многое оставалось неизвестным. Казалось, так и останется недопроявленной драма обороны Верхне-Кумского. По крайней мере так думалось мне каждый раз, когда принимался вспоминать заключительный этап Сталинградской битвы.

Но вот совсем недавно на стол легла рукопись, в которой мне сразу увиделись люди — наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, штабные офицеры, совершающие боевые маневры в тех необозримых степях, создавая упругость обороны против танков Гота. Читаю страницу за страницей, и передо мной вырисовывается довольно внушительная картина хода боевых действий против деблокирующего танкового тарана Манштейна на рубежах рек Аксай и Мышкова. А вот и яростные схватки в районе Верхне-Кумского. Ход этих схваток раскрывается в повести динамично, с переживаниями за судьбы людей, то есть так, как это было на самом деле.

В центре авторского внимания — помощник начальника штаба полка лейтенант Кочергин, которому приходится действовать и в штабе, и в боевых порядках. Он напряженно осмысливает боевую обстановку, ищет и находит решения, презирает трусость… Обычно в книгах о войне штабные офицеры показываются несколько в ироническом плане. О Кочергине этого не скажешь. У него есть чему поучиться молодому поколению — как надо думать, верить и утверждать свое право быть офицером, быть нужным человеком в боевом коллективе.

После прочтения рукописи я встретился с ее автором — Георгием Викторовичем Ключаревым. Предчувствия не обманули меня: он — один из тех, кому удалось выйти из огня боев живым. Вот что сообщено о нем в письме генерал-майора в отставке Н. М. Брижинева, который командовал в ту пору танковым полком. Это в его штабе нес службу лейтенант Ключарев. Прочитав рукопись, генерал пишет: «О Сталинградской битве издано много книг. И все они в больших масштабах — армия, корпус, дивизия, и, конечно, в них мало показана героика простого солдата. Такую книгу написал непосредственный участник этих боев, которого я вывез на последнем танке в числе пяти человек, тяжело раненных. И целых 28 лет считал погибшим. Уж больно он был плох. Но волею судеб он выжил. Это — Ключарев Георгий Викторович».

Мне стало понятно, откуда этот прямой зрительный контакт автора с героями повествования, с ходом боевых действий, за счет чего его повесть обрела выпуклую объемность и читается с большим интересом.

А как она учит умению жить и бороться в круговороте адского огня, читатель ощутит это по ходу ее чтения.

Желаю повести доброго пути к сердцам и разуму подрастающего поколения.

Иван ПАДЕРИН, писатель,

полковник в отставке,

участник Сталинградской битвы

Глава 1

Памяти защитников Сталинграда, павших в боях за Верхне-Кумский

Четко, как на киноленте, в памяти Кочергина отпечатались мелькавшие по сторонам вспаханные гусеницами танков земляные откосы, перевернутые гаубицы, разбитые зарядные ящики, россыпь артиллерийских снарядов, опутанные упряжью белые конские туши, оскалы неестественно вывернутых голов. На откосах, рельсах, у стен станционных строений было серо от множества трупов. Давящее, неприютное, аспидно-серое небо было переполосовано шрамом дымной борозды, размываемой сырым, пронизывающим ветром. Все рождало тревожные чувства, принуждало втягивать голову в люк башенки. Душил горклый запах недавно отгрохотавшего боя, сажи, окалины. Молчание становилось невыносимым.

— Глянь, Шелунцов, ну и «порядочек» навели здесь наши танкисты! — каким-то чужим, с хрипотцой, голосом крикнул вниз водителю Кочергин. — Целая конно-артиллерийская часть дух испустила. И пехота…

— Коней жаль, товарищ помначштаба, красавцы были, — негромко загудело из чрева броневичка.

«Тингута» — мелькнула надпись, выведенная мелом на закопченной стене пакгауза.

— Из эшелона, видать, разгружались! — снова глухо гуднуло снизу. Шелунцов тоже томился неизвестностью.

Навстречу, откуда-то из-за угла разрушенного строения, показалась длинная колонна пленных. Они шли без конвоя. Их гнало счастье плена. Это чувство помогало им бороть и голод, и стужу, и непомерный груз усталости…

Лейтенант Кочергин, выполняя первое боевое задание начальника штаба полка, уже много часов не вылезал из башенки бронированного автомобиля. Броневичок именовался БА-64, а в полку — попросту «бобиком». «И действительно, — впервые увидев его, подумал Кочергин, — на дворнягу смахивает. Кургузый, вроде хвост поджал, маленький… Эх, присесть бы! Топчусь этак целый день. Ноги гудят!»

Снежные полосы сливались вдали с белесой дымкой поземки. Долго маячившие сзади, вдруг растворились в белой мути черные скелеты вагонов, забивших станционные пути Тингуты. Никаких ориентиров. Только качание броневичка и тяжелая тряска подтверждали движение.

Еще на рассвете тридцатьчетверки первой роты тяжело, словно корабли, раскачиваясь на неровностях почвы, исчезли где-то на северо-западе. Куда они подевались? Следя за суетной стрелкой компаса, лейтенант, торопя время, безотчетно постукивал пальцем по стеклу наручных часов. И без того похожий на сумерки короткий ноябрьский день кончался. Впереди ничего не было видно. А приходилось поглядывать еще и назад: беспокоило отставание кортежа — автофургонов полковой РТО (роты технического обеспечения) и замыкавшей колонну тридцатьчетверки. Досадуя, что так и шею отвертеть недолго, Кочергин то и дело снимал и протирал очки, не решаясь снова заговорить с водителем.

После полуторачасового громового раската артподготовки, возвестившей о начале нашего наступления под Сталинградом, вокруг все зловеще затихло. Молчало радио, и вражеское и наше.

«Разыщи-ка теперь в такой необъятности пропавшие танки!» — мысленно клял Кочергин запрет использовать радиосвязь.

Справа, со стороны Волги, перекатываясь как морские волны, слабо давил на уши низкий, басовитый гул. Однажды вроде бы оттуда, куда канула танковая рота, приглушенно часто что-то прогрохотало. Потом снова. Еще и еще раз. Пытаясь угадать направление на звуки далекого боя, Кочергин подал Шелунцову команду остановиться. На вопрос водителя досадливо заметил:

— Слышь, похоже, где-то ковры выбивают. О-огромные ковры!

Оба напряженно замерли. Подтянувшись, лейтенант уперся локтями в острые ребра люка и, не замечая боли, по пояс высунулся из башенки. Но тщетно. Только свист ветра в ушах.

Томительное ожидание чего-то огромного и сокрушительного достигло предела, стало нестерпимым, требовало действий, хоть какой-нибудь развязки. Наконец впереди что-то зачернело. Показались силуэты разбитых бронетранспортеров и накренившихся в разные стороны нескольких средних танков. «Не наши! Немецкие!.. Пушечки с намордниками, — разрешил тягостные сомнения Кочергин. — Коптят еще!»

Следом открылась широкая лощина, заросшая ракитами и кустарником. По пологим склонам, меж голых пирамидальных тополей, в беспорядке карабкались саманные домики с пустыми глазницами окон. Подле них угадывались грузные туши тридцатьчетверок.

— Стоп, Шелунцов… Никак Зеты? Приехали! — радостно выкрикнул Кочергин, спрыгивая на землю.

Он с наслаждением разминал непослушные ноги, хрустел суставами, ища глазами танкистов. И тут рядом, на откосе насыпи заметил кого-то, лежащего в длинной зеленовато-серой шинели. Человек, казалось, спал в спокойной, удобной позе. Фуражка со светлыми крылышками и витыми серебряными шнурами прикрывала глаз. В другом, широко открытом, красной точкой отсвечивал закат. Поодаль, у пулемета МГ, в шинели, задранной на голову, широко раскинув ноги, лежал второй, затем еще один, и еще.