Граница горных вил - Тихомирова Ксения

— Все. Остальных не помню, — сказал он подвернувшемуся в эту тяжкую минуту Снорри и уставился в потолок. Даже закурить забыл.

Снорри ответил просто:

— Ну, тогда я тебе поиграю.

И играл часа три. Уж не знаю что — это осталось между ними. Снорри сказал нам потом:

— Мне хотелось, чтобы он понял, что музыка может хотя бы отчасти заменить имена и лица. Но я не знаю, что у меня получилось.

Судьба этих рисунков — отдельный разговор. Бет считала, что их нужно опубликовать, чтобы родные пропавших людей смогли хоть что-нибудь о них узнать. Мы с доном Пабло согласились, но просили немного с этим подождать. У нас обоих было опасение, что после такой публикации во внешнем мире разорвется большая скандальная бомба и художнику носу нельзя будет высунуть из-за границы. За ним начнут гоняться и журналисты, и спецслужбы. У тех и других возникнет гора вопросов, на которые будет очень трудно ответить. А ему пока что нужна была безвестность и развязанные руки.

Андре, и кончив рисовать, как будто не пришел в себя. Нас всех тревожило не только его дыхание, но какое-то сумеречное, безнадежное состояние души. Бет предлагала полечить его на Круге. Наверно, можно даже не говорить, что он от этого наотрез отказался.

— Вы не испортите ему характер? — спросила нас Милица. — Вон с Кэт носились и испортили. Потом жалеть будем, да поздно. Такой был мальчик золотой: покладистый, не упрямый. Он и спорить-то раньше не любил.

Бет улыбнулась чуть насмешливо:

— Ну, это так казалось. Мальчик всегда знал, чего он хочет, и добивался своего. Скандалов он, конечно, не закатывал, но характер у него поупрямей, чем у многих.

— У него был хороший характер, — не сдавалась Милица.

— Хороший, — согласилась Бет, — только мужской. Это все равно со временем бы проявилось.

Тревожнее всего в этой истории была проблема Саньки. Вот где его упрямство проявилось во всей красе. Андре категорически запретил нам сообщать ей о его возвращении и о катастрофе в подземелье. Об этом, между прочим, нигде не объявлялось — мы специально проследили. Франция эту историю постаралась замять. Андре настаивал на той идее, которую я когда-то ему подкинул:

— Я поеду и заберу ее. И сам все расскажу.

Сначала о том, чтобы он куда-то ехал, вопрос, конечно, не поднимался. Никто не знал, сколько может продлиться его мучительное состояние, но мы терпеливо ждали и действительно не пытались возвращать Саньку своими силами (с этим тоже были сложности, я о них еще расскажу). Через месяц Андре стало лучше. Однажды он спокойно продышал целый день и вечер, а ночью хоть и раскашлялся, но все его доктора в один голос сказали: кризис прошел, теперь начнется выздоровление. Зелья ли Петера сыграли тут свою роль, или запах сена и сигаретный дым, а может, воздух Лэнда, но после первого улучшения Андре стал выздоравливать довольно быстро. Однажды у нас выпал снег, и Снорри изловчился залепить в Андре снежком. И тот великолепным образом догнал обидчика (обежав чей-то дом чуть ли не десять раз) и, смеясь громче Снорри, засунул ему за шиворот горсть снега — к восторгу Карин и других немногочисленных свидетелей. Да тут же и осекся — будто ему кто-то ножку подставил. Залез обратно в свой блиндаж.

Он, кстати, не взял у Карин свой маленький шедевр — Санькину головку — и будто не хотел на нее больше смотреть. И для самой Карин тут крылось разочарование. Приехав к нам, она ждала, что вот сейчас появится и эта фея — как появилась Бет. Но Саньки не было.

— Она только в сказке, да? — спросила Карин у Бет как раз в тот снежный вечер.

Бет как-то успокоила Карин (мол, потерпи чуть-чуть, она еще вернется), а потом сказала мне:

— Иди и поговори с ним.

— А у тебя не лучше получится?

— Если у кого и получится, то у тебя. Не нравится мне все это.

И я отправился на восьмой пост, подгадав так, чтобы там никого не было. У меня имелся в кармане один козырь весьма сомнительного свойства, но не хотелось изворачиваться. Я спросил в лоб:

— Когда ты поедешь за Санькой?

— Знаешь, боюсь, что никогда, — сказал он, глядя в потолок.

— Почему?

— А что я ей скажу? «Здравствуй, давай с тобой радоваться: вот я жив. А то, что где-то там из-за меня сгорели люди, — это ничего, это уже неважно. Можно будет со временем забыть». Так, что ли?

— Радоваться по такому поводу она не будет, но и рыдать над тобой тоже — если ты этого боишься.

— Я не то чтобы боюсь… хотя пускай будет «боюсь», какая разница? Я каждый день лежу и думаю: что же я ей скажу? И как мне быть потом? Сам по себе я как-то могу с этим жить. А при Саньке — не знаю. Помнишь, ты говорил про зеркало, про отражение?

— Про зеркало?

— Да, про глаза. Я действительно боюсь Саньки. Я не знаю, что увижу в себе, когда посмотрю на нее.

— Так что же ей теперь, так там и оставаться?

— Зачем? Нет. Ее надо вернуть, я понимаю. И я должен с ней поговорить. А потом в «голландцы», что ли, податься? На мне слишком много крови. А еще слишком много всякой грязи. Я не могу представить себя рядом с Санькой.

— Как знаешь, — сказал я. — Дело, собственно, вот в чем. У нас сейчас нет с нею связи. Санька не пишет нам с октября. И телефон не отвечает. Я вообще не могу пробиться в Москву: все время какие-то помехи. У меня есть там друг — тот, что живет в моей квартире. Он позвонил мне тут не так давно, на той неделе, не из Москвы, а из Твери или Ярославля. Он что-то объяснял, но слышно было плохо. Он мне сказал, что Санька очень беспокоится: к ней не доходят письма, и она не может к нам дозвониться. И еще он сказал (если я правильно расслышал), что она хотела уехать, а ее не выпускают. Я стал кричать и переспрашивать, но нас тут же разъединили. Больше он мне не позвонил. Я знаю нравы родной страны, и мне это все очень не нравится. В общем, если не принимать в расчет то, что ты мне сказал, я бы просто отправил тебя за ней завтра с утра, а так — что же? Она твоя невеста, ты и решай.

— Завтра с утра? — спросил он вдруг спокойно.

— Завтра с утра надо начать готовить эту поездку. Это, знаешь ли, очень непросто. И, пожалуйста, если ты все-таки поедешь, не заикайся там ни о каких «голландцах». Привези ее сюда, здесь и будете выяснять отношения.

— Да, — сказал он, — давно бы так. Ты мне потом еще разочек врежь! Перед отъездом. А то ведь у меня в запасе есть еще пара идей, почему мне не надо с ней видеться.

История восьмая

САНЬКА

Глава 1

САНЬКИНА РАБОТА

Сборы прошли в лихорадочном темпе, хотя я старался следить, чтобы все сделали на совесть. Мне было понятно, что эта экспедиция по-своему стоит нашей вылазки за Андре.

Он ожил сразу, как решился ехать. Дон Пабло сделал ему изумительные документы со множеством самых настоящих виз. Лететь Андре собирался через Испанию, но представляться гражданином Франции. Было у него такое гражданство, его оформили еще во времена экзаменов. Дон Пабло предлагал сделать Андре испанцем: в испанской бюрократии и дипломатии у нас более обширный и могучий блат. С другой стороны, с Францией тоже лишний раз ссориться никто не станет, а я радел за чистоту и неподдельность документов. Анкета у Андре и без того была проблемной, как совершенно правильно сказал когда-то Ивор.

Я инструктировал Андре о мелочах московской жизни: метро, автобусы, милиция; с такси не связывайся, с частником — тем более; денег твоих чтобы никто не видел, разве что замызганные какие-нибудь сто рублей; смотри, чтобы в карман наркотик не подбросили: потом посадят, и не отобьешься; с этим не связывайся, туда не суйся… В общем, он меня понял. Блеснув своей вернувшейся улыбкой, сказал:

— Пожалуй, в подземелье жилось спокойнее и безопаснее, чем у тебя на родине.

Тонио научил его искусству становиться невидимым. Это умение годится на крайний случай: оно достаточно опасно, а главное, делает щит очень заметным для некоторых приборов, поскольку при этом фокусе работает огромная энергия. Здесь, у себя, мы никогда им не пользовались, но там такой трюк вполне мог пригодиться. Дьюла учил Андре азам шпионского искусства, почерпнутым из книжек и кассет. Я, правда, подозревал, что Андре без всяких книжек понимает в этом деле больше Дьюлы. Ференц пригласил его пострелять, хотя стрелять в Москве Андре не собирался.