Катехон - Сухбат Афлатуни
Сожженный уходит. Она с собаками остается.
Не надо было отпускать его на эту встречу.
Он сам где-то писал, что, когда мужчина вырастает… Уходит из дома и находит женщину. Эта женщина должна медленно и незаметно убить его друзей. Неважно как. Женщина всегда найдет способ, как убить его друзей. Пусть остаются только случайные знакомые и деловые партнеры, они неопасны. Когда все его друзья убиты и оплаканы, она наконец сможет надеть на него серое платье. Для чего, она не знает сама. Он будет стоять в нем, кривоногий, растерянный, а она будет гладить его по твердой спине и что-то говорить. Что друзья у него еще будут, и даже лучше (если они будут, она их тоже убьет).
Зачем она отпустила его на эту встречу? Надо было сказать, что ей плохо. «Слушай, ты не помнишь, как его зовут?»
Она могла бы даже не упоминать о нем. Просто вычистить все эпизоды с ним; это очень просто, Ctrl+С, «Матвей», и везде удалить. Заменить пробелом.
В тот вечер Сожженный вернулся с ним. С этим пробелом. Хотя это был еще не пробел, это был легкий, сразу понравившийся ей человек. Нет, не сразу. Потный, с залысинами. Похожий на этого актера… Сашу Барон Коэна. Все мужчины, о которых ударяла ее жизнь, были похожи на каких-то актеров. Кроме Сожженного, наверное.
«Матвей!» Мягкая ладонь берет ее и приятно сжимает. «Почему не сказал, что вы ждете ребенка?» – смотрит на Сожженного. Тот туманно улыбается. Оба теплые, от обоих пахнет пивом.
Она начинает быстро вытирать со стола.
Вот на этом и должен был закончиться этот эпизод. Вытертый до жесткого блеска стол. Пиалушки, чайник; тяжелая, в седой пыльце и с каплями, кисть винограда. Вскрытый арбуз. Матвей внес его на кухню, нежно поглаживая. Арбуз оказался едва сладким, с бледной мякотью и черными косточками, как все поздние арбузы.
Она боялась, что будет очередной умный разговор. А ей будет отведена роль слушательницы с приоткрытым ртом. Наливальщицы чая, биодекорации.
Но об умном они, кажется, успели уже поговорить без нее.
Чуть наклонившись над арбузом, Матвей говорил об охоте. Он небрит, щеки как будто густо присыпаны перцем. И подбородок. Да, в Израиле он полюбил охоту. Нет, в самом Израиле особенно не поохотишься. Так, на всякую птичку… Матвей артистично поморщился. Дикие голуби, утки, перепелки. Но ведь есть и другие страны.
Пошарил пальцем в хэнди и стал показывать фотки. Что это? Это его трофеи. Да, и эти оленьи черепа с рогами.
– Сам, между прочим, их сделал. – Матвей сидит, откинувшись в плетеном кресле.
– И черепа́? – оживляется Сожженный.
– И черепа… и черепа… – Матвей зубасто улыбается. – Вначале осторожно снимаем шкуру. Шкуру надо снимать пальцами, ножом лишь перерезаешь шею. Ну еще мышцы, сухожилия. Глаза. Это ножом. Остальное всё – только пальцами.
Быстро посмотрел на нее, Анну. На ее живот. И так же быстро отвел глаза.
– Я не впечатлительная, – она поглядела на Сожженного. – А что происходит потом?
Матвей хмыкнул и стал с аппетитом рассказывать. О том, как удаляют через отверстие в затылке мозг специальной крученой проволокой…
Рассказывая, вертел в руках арбузную корку. Другой рукой трепал по загривку Мальвину, одну из собак. Собаки как-то сразу его признали.
– И что, – спросил Сожженный, – весь мозг удается вот так извлечь?
– Ну практически весь. Остаток и мозговую пленку просто сильной струей воды… и пинцетом. Потом где-то на три дня в проточной воде, лучше в какой-нибудь реке, чтобы полностью очистился от крови, и…
– …и готово? – Сожженный слегка поднял брови.
– Не-е, череп еще нужно выварить. Иначе остатки мышц, сухожилий – как по-другому их отделишь? – Отхлебнул чай. – Если рогатый, то чтобы рога не попадали в кипяток.
Она долила ему чая. Стала слушать дальше Матвея.
– Потом снова в проточную воду. Снова на сквознячок, подсохнуть. Удаляем жировые вещества и… – снова пауза и быстрый взгляд на нее. – И отбеливание. В перекиси водорода, в темном месте. Потом полировка, ну и…
Вытер мокрую сладкую ладонь об майку, стал ковыряться в своем хэнди.
Показал еще несколько фоток, громко комментируя. Она из вежливости заглянула. Хотелось немного спать. Сожженный, она заметила, тоже пару раз давил в себе зевки.
– Да, раньше ты… к охоте… не особенно.
– Раньше я охотился за словами, – Матвей улыбнулся, оголив зубы. – Это было как-то оригинально. Здесь. А там этим никого не удивишь. Там все они такие… охотники.
Она поняла, что он говорит об Израиле. Стала убирать остатки их арбузной оргии.
– Ладно, пойду. – Матвей тоже встал. – А у твоей жены крепкие нервы.
– Характер нордический. – Сожженный резко поднялся и направился… куда можно еще направиться после пива и арбуза? И зеленого чая.
Они остались вдвоем.
Она доубрала корки, занялась чашками. Матвей вырос за ее спиной.
– Рад знакомству, – сказал неожиданно тихим, почти детским голосом.
Она хотела ответить, что тоже рада, но не смогла. Сжимала мокрую чашку.
– И с тобой, малыш, тоже. – Он быстро опустился на колени и поцеловал ее в живот.
Так же быстро поднялся.
Вернулся Сожженный, последовало теплое прощание, Сожженный и Матвей обнялись, еще раз обнялись. Кажется, собирались обняться и в третий раз, но она ушла в дом. Легла и стала глядеть в темный потолок.
45
Когда вернулся Сожженный и пристроился рядом, она еще не спала.
Ей хотелось поговорить о Матвее; она чувствовала, что и Сожженному тоже хочется говорить о нем. Но они молчали. В окно тихо влезла луна.
– Полнолуние, – сказал Сожженный.
– Еще нет.
От Сожженного пахло зубной пастой. Она вспомнила, что не умывалась, но сил добираться до ванной не было. Даже просто встать и задернуть занавеску, чтобы луна не светила в лицо. Можно было сказать Сожженному… Но он уже сам поднялся, зашумел занавеской. Как всегда, он читал ее мысли. Хотя и с ошибками. С мелкими синтаксическими ошибками.
– Он женат? – не выдержала она.
– Был.
Она перевернулась на другой бок. Каждый поворот был теперь как подвиг. Как пытка. Что будет дальше? Стала считать, сколько осталось до родов. Сбилась.
– Трое детей, кстати. – Скрипнула кровать, Сожженный снова лег рядом. – Потом развелся.
– Почему?
– Не захотела больше ему рожать. У него какой-то… пунктик на беременных. Он еще здесь, до отъезда, с одной… Причем, не от него… Нашел ее где-то, на третьем месяце, и всё, любовь. – Сожженный зевнул. – Но тут уже родня, мама его учительницей была… Короче, его
