Эмпузион - Ольга Токарчук
- Вы, вроде бы как, атеист, а защищаете серую зону, в которой проживают демоны, - обвинил его Лукас.
- Я ищу им место, чтобы вы могли оттуда их прогонять и подвергать экзорцизмам. Я только лишь говорю так, словно бы это все могло существовать, словно бы должно было существовать… Существование демонов уловить невозможно. Демоны – это армия Протеев, они всегда преображаются и возвращаются в новых телах, в новых сценах и обличьях.
- Я бы сказал, что это, скорее, ничто, у которого имеется власть принимать различные формы, более или менее зловредные, - парировал Лонгин Лукас. – Ничто, которое искушает и соблазняет, совершает подкупы, всегда действует таким странным образом, как будто бы находясь и не находясь в одном и том же месте. Это ничто сложено из наших проекций, опасений, оно охотно питается нашими страхами.
- Я говорил: вот, здесь они, все эти ваши демоны, все эти местные тунчи, эти эмпузы.
Герр Август указал на собственный висок, и вот тут-то ветер ударил в окна с такой силой, что одно из них распахнулось, и с подоконника на пол упал горшок с лимонной полынью. В доме их было расставлено много.
Убирать черепки и землю бросился молчащий до сих пор Опитц.
Через несколько мгновений замешательства вновь отозвался Войнич:
- Вы, герр Лукас, с одной стороны отрицаете существование демонов, а с другой – восхваляете борьбу с ними. Как это? На чьей вы стороне?
- Я считаю, что их необходимо полностью вытеснить из пространства людского разума, сделать так, чтобы они перестали существовать вообще. Человечество обязано избавиться от собственных демонов.
- Как избавиться?
- Перехватить над ними контроль, выполоть…
- Вы же знаете, что это невозможно, - неожиданно заявил Фроммер. – Это бытия, которые пользуются иными, чем земные, законами.
- Нет никаких других законов, кроме земных. Существует лишь Бог.
Прошло несколько дней, вытоптанных нашим Войничем по прямым топам – из пансионата в курхаус и две прогулки ежедневно. Дважды в день он посещал Тило, которому делалось все хуже, так что в конце концов отослали телеграмму в Берлин, но вот то ли родителям, то ли приятелю – этого Войнич не знал. Доктор Семпервайс приходил каждый день утром в пропахшую красками комнату и выходил из нее все более задумчивым. Рассматривалось предложение перевести больного в курхаус, где над ним была бы лучшая опека, но, в конце концов, проблема как-то рассосалась сама. Был нанят еще один санитар, и теперь на этаже стоял специфический запах мыла и дезинфицирующих средств, а крепкую фигуру этого санитара в халате с постоянно закатанными рукавами видели на дворике пансионата, потому что он стоял там и курил папиросы.
Опитц вновь предложил небольшую экскурсию, чтобы проветрить легкие разогнать черные мысли обитателей Пансионата для Мужчин. Необходимо делать свое, нужно жить, повторял он. Ведь здесь постоянно кто-нибудь умирает.
Август частенько выжидал уже в столовой, когда появится Войнич, чтобы перехватить его хотя бы на время прогулки до курхауса. Всегда в легком полуобороте, склоненный к собеседнику, со своими сложенными словно для молитвы ладонями, он провозглашал лекции, окрашенные греческими цитатами, которых Войнич не понимал, но боялся в этом признаться.
В пополуденные часы, предшествующие поездке в Хойригер30, как называл этот деревенский ресторанчик Август, он посетил Войнича в его комнате. Туда он вскользнул свежее побритый, пахнущий одеколоном, запах которого тут же захватил все помещение. Из-за пазухи своей табачкового цвета тужурки он вытащил зеленую бутылку.
- Это я принес маленький аперитив, - произнес он с милой дружеской улыбкой. – Как раз на две рюмочки хватит. Выпьем за дружбу.
Они уселись вокруг столика, за которым Войнич как раз подписывал открытки отцу и дяде. Он сунул их под гербарий, хотя Август и не знал польский язык. Во всяком случае, такое у него было над венцем преимущество. Они разговаривали о том, о сем: о достоинствах гербария, о здоровье Тило, о скором пришествии зимы. Внезапно Август в доверительном жесте склонился к парню и сказал:
- А я ведь раскусил тебя, красивое существо, Мечислав, - имя он произнес так, словно долго-долго его учил. – Я знаю, кто вы такой. Если Юпитер и Венера одновременно дадут свидетельство, появится монстр, которого все станут дарить уважением, с милой внешностью…
То, о чем сначала подумал Войнич, было связано с дырой в стене: что он недостаточно плотно ее заткнул, и что, возможно, не заметил других в стенах и дверях. Внезапно он затосковал по отцу – тот знал бы, что ответить, как себя повести. Мечислав чувствовал, как напряглось его тело, потому, чтобы продлить время для реакции, он потянулся к рюмке и – несмотря на предыдущие решения – опорожнил ее до дна. Август суетливо наполнил ворую.
В течение этих нескольких мгновений, когда говорил Август, когда Schwärmerei стекала из гортани в желудок, чтобы там соединиться с кровью, Войнича охватило спокойствие.
- Нам уже пора собираться, герр Август. Нужно потеплее одеться. – Войнич поднялся и подошел к шкафу за пальто. – Не знал, что вы интересуетесь еще и астрологией. Будет новая тема для дискуссии с герром Лукасом.
Август поглядел на него через плечо, не двигаясь с места.
- А вот это из Плутарха: "То ли женское наслаждение предпочитает, то ли мальчишеское обаяние?", "Где только видит красоту, он двурукий".
Войнич стоял у двери, отвернувшись к гостю спиной. Он всего лишь опустил голову.
- Цицерон об этом говорит, - таинственно сказал Август и прибавил. – А знаешь, что таких как ты топили в море?
Ехали они на смешной повозке местного изобретения, в которой лавки располагались вдоль корпуса, так что сидели они словно пожарные, друг напротив друга, в основном, молча, обмениваясь только одинарными словами, потому что повозка трещала и скрипела. Войнич поглядывал из-под прищуренных век на весь этот разожженный осенними огнями мир, что было новым упражнением в искусстве глядеть – он делал так, как советовал ему Тило. Мир становился плоским, складываясь из пятен и линий, иногда совершенно неожиданных. Там, где взгляд отказывался глядеть давним образом, когда уже предварительно знаешь, на что направляешь глаза, там иногда появлялись совершенно изумительные фигуры. Дорога на Лангвальтерсдорф по направлению к Рёйбницу, которую как раз сейчас они и преодолевали, ведущая через огромные открытые горные луга, казалась треугольником с мягкими линиями, окруженным полосами разных оттенков бронзы, сиены, гнилой зелени и ржавчины. Эти полосы игрались симметрией, повторялись за очередным поворотом и раздражали нерезкие края треугольника неожиданной фактурой обочин, в которые врастали темные штрихи деревьев. Небо запускало зубы в виднеющиеся на горизонте горы,