Последняя из Лунных Дев - Барбара Дэвис
Знание этого, конечно, не делает их ножи легче, но это помогает нам понять их – и, возможно, даже простить. И тебе следует простить их, любимая моя девочка, и наконец расстаться со своими шрамами. Ожесточение – коварный яд. Оно усыпляет праведным негодованием и ложным ощущением силы – чтобы потом обернуться против тебя же и сжечь твою душу дотла. В то время как прощение – бальзам для израненного сердца.
А еще – любовь. Никогда не стоит забывать и о любви.
Не только как о чувстве, которое мы к кому-либо испытываем, – но и как о том, кем мы являемся в самой своей сути.
Вот почему страх никогда не должен затмевать любовь. Как и многое в моей жизни, я узнала это на своем горьком опыте, и, к сожалению, мне довелось узнать это не единожды. Любить по-настоящему – значит рисковать получить самую что ни на есть глубокую рану. И все же этот риск всегда стоит того, чтобы на него пойти.
Прости, моя милая Лиззи, что снова даю тебе наставления – спустя уже столько лет! Есть вещи, о которых мы никогда с тобой не говорили, которые, возможно, немного облегчили бы сейчас твою жизнь. Но в ту пору я еще боролась с собственными шрамами и с собственными страхами. И потому я должна сказать это сейчас, в надежде, что ты вспомнишь мои слова, когда снова возникнет искушение замкнуть от всех и сделать бесчувственным сердце. Врачуй свои рубцы любовью, моя девочка, – что бы ни случилось, – и держи душу открытой. Любовь – пусть даже та, что не способна стать взаимной, – никогда не вызовет сожаления.
Неизменно с любовью,
А.»
Глава 16
28 июля
Лиззи посмотрела на высушенный цветок, лежащий на ее колене, – некогда золотисто-рыжий, а теперь почти лишившийся красок.
«Календула… для избавления от шрамов».
И снова Альтея точно знала, что именно надо ей сказать – и в какой момент это сказать. Бабушка с самого начала предупредила, чтобы Лиззи не торопилась читать книгу, чтобы она возвращалась к ней, лишь когда будет к этому готова. И вот сегодня утром, едва открыв глаза, Лиззи почувствовала уже знакомую необъяснимую тягу, так и манящую ее почитать дальше. И вспомнить, что страх часто маскируется под ненависть и что прощение – это целебный бальзам для раненой души.
А смогла бы она простить?
Эвви была права. Далеко не все в Сейлем-Крике повернулись спиной к Лун. Были и такие – как Пенни Касл, например, или Джудит Шрум, или Эндрю и его отец, – кто отказывался верить пересудам. Однако тот давний неиссякающий поток безосновательной и подлой лжи все же неизгладимо врезался в память Лиззи. И то, что люди, знавшие бабушку всю свою жизнь, так легко смогли от нее отвернуться, по-прежнему было для нее непостижимо. Они бросали Альтею один за другим, оставляя ее на милость общественного мнения. Только вот милостью там даже и не пахло.
А остальные? Те, что с презрением отвергали слухи – но тем не менее выдерживали безопасную дистанцию? У которых ни разу не хватило мужества высказаться в ее защиту открыто? Которые попросту оставались незаметными. К какой отметке они опустились по шкале предательства? И до чего опустилась она сама?
Мучимая этим вопросом, Лиззи закрыла книжку и сошла вниз, на кухню, сделать себе кофе. Эвви вскинула на нее взгляд от стола, где она с большим старанием расклеивала этикетки примерно на пару десятков маленьких баночек с медом.
– Завтрак? – предложила она.
– Нет, спасибо. Все, что мне нужно – это кофе. – Лиззи заправила кофеварку, нажала нужную кнопку и осталась ждать, опершись боком о кухонную тумбу. – А что это за баночки?
– Готовлю очередную партию меда, чтобы отнести Бену в его скобяную лавку.
– Разве вы не носили туда мед всего несколько дней назад?
Эвви опустила глаза.
– Ну, может, и носила.
Лиззи склонила голову набок и, прищурившись, оглядела Эвви повнимательнее. На губах у той была коралловая с блестками помада, красиво оттеняющая ее глаза, а в ушах покачивались нефритовые серьги.
– Вы ничего не хотите мне рассказать?
– Например?
– Например, почему вы вдруг стали прятать взгляд? Или почему сразу так сконфузились, едва упомянули Бена?
Эвви вскинула глаза, выставила подбородок:
– Да ничего подобного!
Лиззи уперла руки в бока и лукаво улыбнулась:
– Если бы я вас не знала, я бы решила, что вы влюбились в старину Бена. Иначе с чего бы вам опять к нему идти?
– Никто ни в кого не влюбился, – раздраженно проворчала Эвви. – Он выставляет мои баночки к себе на прилавок, и покупатели их быстро разбирают. Что я могу поделать, если народ, распробовав, понимает, что это стоящая вещь.
– А помада на губах – просто совпадение?
– Ладно, отстань уже и пей этот свой кофе!
Подавив ухмылку, Лиззи достала из буфета кружку и немного выждала, пока последние капли кофе упадут в кувшинчик.
– А вы давно не бывали в бабушкиной лавке?
Эвви, казалось, порядком удивил ее вопрос.
– В лавке? Была недавно. А что?
– Да просто интересно, что там еще осталось.
– А, ты все думаешь про чай от мигрени для Пенни Касл? – понимающе произнесла Эвви. – Может, что-то и есть. Насколько мне известно, там все так и лежит, как осталось после твоей бабули. Она обычно каждый день туда ходила, чего-то там шебуршала. Хотя не скажу, чтобы много было покупателей. Но она все равно каждое утро отправлялась в свою лавку, даже когда уже была больна. А через какое-то время ей это было уже не по силам. И однажды она заперла дверь, повесила ключ, и на этом все закончилось. Мы никогда с ней об этом не говорили, но я чувствовала, что то, что она не может заниматься любимым делом, разбивает ей сердце. Эта ферма, этот магазинчик, ее любимые травы – она этим жила. Ну, и тобой, разумеется. Но ты к тому времени уже давно уехала. Магазин был последним, что у нее оставалось.
Лиззи положила в кружку
