Последняя из Лунных Дев - Барбара Дэвис
Она уже собиралась закрыть дверь, когда увидела, как по дороге к дому медленно и тяжело поднимается потрепанный «универсал» Эвви. Через мгновение та выбралась из машины, нагруженная бандеролями и сумкой с торчащими из нее буханками свежего хлеба. На запястье висела холщовая сумка с короткими ручками.
– Я по дороге домой заехала на фермерский рынок. Как насчет салата из шпината и свежей клубники на ужин?
Лиззи забрала у Эвви посылки и повернулась к двери.
– Звучит чудесно. К тому же сейчас слишком жарко, чтобы готовить что-то горячее.
На кухне Эвви принялась вскрывать полученные на почте пакеты – бусины от ее поставщика в Вермонте, – а Лиззи тем временем достала дуршлаг и стала промывать клубнику. Некоторое время они занимались своими делами в молчании, однако у Лиззи все не выходила из головы Пенни Касл.
– Тут у нас посетительница была, пока вы отлучались, – сказала она наконец. – Женщина, которой очень нужен чай от головной боли.
Эвви вскинула взгляд, сжимая в руке пакетик с бусинами как будто из зеленого агата.
– Да, такое время от времени случается. Люди все надеются, что после твоей бабушки здесь еще завалялись какие-нибудь снадобья.
– Ее зовут Пенни Касл. Она услышала, что я приехала, и надеялась, что я собираюсь снова открыть бабушкин магазин.
– И ты ей сказала, что не собираешься?
Лиззи недоуменно заморгала:
– А что я еще должна была ей сказать? К концу месяца перед фермой будет стоять табличка «Продается». Хотя я чувствую себя теперь ужасно. Она так чудесно отзывалась об Альтее. Сказала, что та помогала людям и никогда никому не отказывала. И Джудит из кофейни мне говорила то же самое.
– Здесь очень многие так считают, детка. Ты просто об этом забываешь. Ты слишком фокусируешься на тех, кто устроил твоей бабушке нелегкую жизнь.
– Тогда не только у Альтеи была нелегкая жизнь.
– Это верно, – покивала Эвви. – Тебе от них тоже досталось. Но ведь далеко не все так относились к вам. От многих людей истекало тепло и доброжелательность. Были такие, которые открыто заступались за Альтею, которые так и не приняли ложь. И твоя бабушка помнила о них до последнего своего дня. Быть может, и тебе пора об этих людях вспомнить?
«Календула… Для избавления от шрамов.
Моя драгоценная девочка!
Ты вновь вернулась к этим страницам, ища ответа или утешения – а может быть, того и другого сразу. Как бы мне хотелось быть рядом, чтобы успокоить тебя, как раньше, когда ты была еще маленькой и глубоко страдала из-за какого-нибудь недоброго слова. Тебе досталось столько чужого бессердечия за твою совсем недолгую жизнь! Но, будучи рожденной в нашем клане, – разве ты имела выбор?
Тебе никогда не хотелось быть такой, как мы. Тем более, когда ты узнала, какова этому цена. И я не могу тебя винить за то, что ты прониклась горечью, ожесточилась. Ты имела на это полное право – и даже большее, чем я предполагала. Изоляция порой бывает ужасна и невыносима. Какая девочка не лелеет розовые мечты! О белом пышном платье. Об убранной цветами церкви. О том, чтобы жить потом долго и счастливо. Но мы уже заведомо знаем, что все эти грезы – для других девушек. Обычных девушек. Никому из нас никогда ничего подобного не предназначалось. Наш путь был очерчен целую вечность назад. Может, это и не лучшая стезя, но определенно исключительная. И большинство из нас этим вполне довольствовались.
Но только не ты, моя Лиззи.
Ты никогда не чувствовала себя в своей тарелке как „дева рода Лун“. Ты жаждала чего-то совсем другого. Хоть чего-нибудь. И мне кажется, я это осознала раньше, чем ты сама это поняла. И хотя я все надеялась, что ты однажды изменишь свое мнение, я решительно настроилась отпустить тебя, дать тебе возможность найти собственный путь. Я никогда не давила на тебя. Твоя мать очень хорошо научила меня, к чему это может привести. Ты была всем, что у меня осталось – моей надеждой, моей гордостью. А потому я дала тебе, как говорится, полную волю, всей душою надеясь, что однажды ты все же вернешься к своим корням… к нашим корням.
А потом пропали те две девушки… Не прошло и суток, как все стали показывать пальцем на меня. На кого же еще! Я лучше всего под это подходила! Старая карга, живущая на окраине города, выращивающая у себя травы и бормочущая заклинания. Дескать, я отравила их, задушила, заколдовала своими злыми чарами. Однако полиции не за что было зацепиться, у нее не было возможности привести меня к их так называемому правосудию. А потому люди наказали меня единственным доступным им способом: они стали распускать про меня черные сплетни и холодно отворачиваться. Повстречав меня в городе, многие переходили на другую сторону улицы. Порой меня даже выгоняли из магазина. И ты наблюдала все это своими глазами. И так день за днем, неделя за неделей. Как будто и без того тебе было недостаточно трудно – так ты еще и оказалась бок о бок с обвиняемой в убийстве бабушкой! Ты никогда об этом не заговаривала – для этого ты была слишком гордой и упрямой, – но ночами я слышала, как ты плакала в подушку, и у меня разрывалось сердце от мысли, как все это действует на тебя.
Время на всех нас оставляет следы и раны, и мы прикладываем массу сил, чтобы скрыть это от посторонних глаз. Но тебе никогда не удавалось от меня это утаить. Я видела все твои раны, ощущала боль от каждого удара, что ты молчаливо сносила ради меня. И я наблюдала, как рубцуются у тебя на душе шрамы и как ты прячешься за ними. Потому что в зарубцевавшихся местах не чувствуется боли – лишь онемение, обещающее защиту от будущих ран. Ты закрылась от происходящего, воздвигла стену вокруг своих наиболее уязвимых мест. И в своем горестном отчаянии я отпустила тебя. Я смотрела, как ты все дальше и дальше ускользаешь от меня – и от себя самой, – пока я едва стала узнавать в тебе то нежное юное создание, которое я любила и воспитывала.
И вот теперь, когда ты поневоле снова оказалась здесь, твои давние раны, боюсь, вскрылись снова. Но ты должна всегда помнить, что именно за этим кроется, откуда оно пошло и почему. Что у недоброжелателей твоих нет, в сущности, ни гнева, ни даже ненависти. И никогда подобного не было. Причина только в страхе. В боязни
