Эмпузион - Ольга Токарчук
Проснувшись, Войнич сразу же занялся написанием сообщения для отца, чтобы успокоить того. Вроде как речь шла о паре простых слов, только дело шло не самым лучшим образом, рука была онемевшей и слабой. Поэтому все свое внимание Мечислав сконцентрировал на своих пальцах, что управляли концом карандаша по кремовой бумаге оправленного в кожу блокнота. Нас увлекает это движение, нам оно нравится. Оно очень похоже на те же крутые линии и спиральные орнаменты, которые прокладывают под землей дождевые черви, и которые в древесном стволе проделывают древоточцы. Войнич сидел в кровати, опершись на две могучие подушки. Перед ним было хитроумное приспособление – нечто вроде столика без ножек. Нижней частью этого приспособления была подушка, набитая горохом – и таким образом она легко устраивалась на коленях пишущего.
Поначалу появились две цифры, образующие число "13", затем прямая черточка и крестик – "IX", н а за ними очередные четыре цифры, складывающиеся в "1913". Потом из загогулин появилась надпись: "Гёрберсдорф", более толстая, чем остальные буквы. С особенной торжественностью был выписан умляут. После того уже карандаш двинулся по бумаге ровно и упорно. Графит трещал, бумага поддавалась под округлыми формами букв.
Комнатка была скромной, но устроена с удобствами. Два окна выходили на улицу и на речку перед домом, но этот вид заслоняли связанные крючком нитяные занавески. Под одним из окон стоял круглый столик и два удобных, с мягкой обшивкой, правда, уже несколько потертых стула, почти кресла – очень милый уголок для чтения, если бы кому захотелось. Слева от двери находилась кровать с деревянным, красиво украшенным изголовьем, а возле нее – шкаф. Туалетный столик был поставлен справа от двери. Стены были покрыты обоями из ткани в широкие светло-голубые полосы, и они делали так, что комната казалась более высокой и просторной, чем была на самом деле. На стене висели гравюры из экзотических краев: стадо зайцев и стая гиен.
Мечислав Войнич коротко описал по-польски свои впечатления от поездки, пересчитывая тысячу девятьсот стоп на метры (у него вышло их почти что пятьсот), и он наносил эти числа на эскиз карты, изображавшей его путешествие из Львова досюда. Краткие комментарии касались, в основном, питания в дороге. Например, к местности "Вроцлав/Бреслау" юноша приписал: "Желтый тыквенный суп, на второе: пюре со шкварками, капуста и котлета, совершенно как наша свиная отбивная. На десерт ванильный пудинг с безе и компот из ежевики, очень вкусный. Снизу прибавил: "Заплатил 5 марок". Он обещал отцу, что ежедневно станет писать ему хотя бы несколько строк, лучше всего – про самочувствие, но, если говорить по сути, он не знал, как себя чувствует, поэтому предпочитал высылать во Львов кулинарные рецепты или географические сведения.
Раздался тихий стук в дверь и, прежде чем юноша успел произнести "прошу", кожаный башмак всунулся в щель между косяком и дверью и осторожно открыл ее; за башмаком появились черные складки юбки, кружево фартука и поднос с завтраком, который быстро очутился на столике. Башмаки, кружева и фартук исчезли точно так же быстро, как и появились, а ошеломленный Войнич успел лишь натянуть на себя плед и пробормотать какое-то приветствие с благодарностью. Он был настолько голоден, что его интересовала исключительно еда.
Сейчас он опишет ее в своей записной книжке: яйца вкрутую, два, в милых фаянсовых рюмочках, прикрытых шапочке в форме кур; украшенные петрушкой ломтики овечьего копченого сыра; шарик желтого-прежелтого масла, поданный на листке хрена; блюдце пахучего смальца с небольшим ножом для намазывания; порезанная на кружочки редиска, корзиночка разного размера булочек, светлых и темных; абрикосовый джем в стеклянной посудине; кружка густого какао и небольшой кофейник с кофе.
После точки блокнот был с треском захлопнут, а Войнич с аппетитом съел все, что было на подносе, и, подкрепившись завтраком, встал. Прикрыв спину пледом, он пошаркал к своему баулу, откуда извлек приличным образом сложенный набор белья, после чего взялся за умывание. И когда он вытирал лицо полотенцем, которое пропиталось присутствующим повсюду в пансионате запахом хвойных деревьев, как живой вернулся к нему образ их дома в деревне, и сушеного зимой на чердаке белья, которое Глицерия заносила туда в ведерках, когда на дворе лил дождь. Вернулся образ чердака, вечно наполненного пылью, и вид из его окошек, называемых бычьими глазами – образ полей и небольшого парка, а еще горьковатый запах гниющей зелени помидоров, кукурузы, фасоли на шестах. И по законам некоей не до конца понятной синестезии он переносил тот образ на телесные впечатления: шероховатость одежды, упругость воротничков, острота свежевыглаженных брюк и прижим жесткого кожаного ремешка. И как раз там, на чердаке, когда только мог, когда оставался сам и на миг находился далеко от отцовской муштры, он раздевался донага и окутывался атласной скатертью, и чувствовал, как чудесно ее бахрома ласкает его бедра и икры, и он думал: как чудесно было бы, если бы они, словно древние греки, могли ходить в таких вот хитонах из скатертей. Сейчас же, вспоминая ту атласную тогу, он одевался и радовался, что наконец-то чувствует себя сильным и отдохнувшим.
Мы свидетели того, как на его худощавом теле слоями появляется одежда, так что в конце его фигура совершенно отличается от вчерашней, кашляющей и серой лицом, стоит с пальцами на дверной ручке, с закрытыми глазами, представляя себе, как она презентовалась бы в глазах кого-нибудь, кто бы мог сейчас глядеть на нее. Выглядит он хорошо – худощавый молодой мужчина со светлыми волосами и с деликатными чертами лица в серых брюках в полоску и шерстяном коричневом жакете. Через мгновение он решительно открывает дверь.
Нет, мы не считаем этого навязчивой идеей, самое большее – невинной гиперчувствительностью. Люди обязаны привыкнуть к тому, что за ними наблюдают.
Войнич спустился вниз около десяти, поскольку ему предстояло обследование в курхаусе1. Во всем доме по причине маленьких окон, весьма редко размещенных в стенах, царил полумрак – это было типичным для горской архитектуры. В большой комнате располагался овальный стол, покрытый толстой узорчатой скатертью, софа и несколько стульев; под стеной стояло пианино, о его редком использовании свидетельствовали следы пальцев на лакированной крышке и стопка пожелтевших нот. Висящая рядом небольшая полочка была наполнена книжками о регионе, окрестных лыжных трассах и памятных местах. В огромном застекленном буфете белел красивый фарфоровый сервиз с кобальтово-синими сентиментальными
