Эмпузион - Ольга Токарчук
Войнич не знал, что сказать, у него не было никакого отношения к вопросу всеобзей собственности, ну а про Маркса слышал мало чего.
Он узнал о Германне Бремере, основателе санатория, который, как он понял, имел здесь статус практически божественный, потому что родился где-то в деревне под Бреслау и как раз в Бреслау начал изучать естественные науки. Когда, как большинство уроженцев Бреслау, он выехал в Берлин, там его охватил "революционный дух" и он присоединился к "демократии" с такой страстью, что его поведение вызвало всеобщее осуждение, так что ему уже не разрешили сдавать экзамены в Бреслау. Поэтому он остался в Берлине, учился и мечтал, чтобы, как и Маркс, выехать в Англию, что ему, впрочем, удалось. Хотя и ненадолго. С Марксом он познакомился лично и ходил на его небольшие лекции в замкнутом кругу. Но тут – здесь герр Август сложил руки, словно для молитвы, как и всегда, когда желал обратить особенное внимание на то, что он говорил – он получил предложение от британского правительства на должность ботаника в британских колониях, ему даже предоставили место на судне, но, подталкиваемый своим ничем не сдерживаемым любопытством, в вечер, предшествующий выходу в море, он пошел на лекцию какого-то физиолога, которая его настолько заинтересовала и увлекла, что ради физиологии он бросил и Маркса, и колонии, и стал врачом. Разве не великолепная биография?
Войнич выразил свое удивление. Портреты серьезного бородатого мужчины висели здесь повсюду, доктора Бремера здесь окружали каким-то необычным почитанием.
Доктор ГерманнБремер
- А знаете ли, - продолжал Август, - после этого своего флирта с коммунистами ему было нелегко вернуться на учебу. Только лишь его золовка, обладавшая нужными связями, выпросила протекцию у самого Гумбольдта, - тут он снова сложил ладони и повторил: - Гумбольдта, чтобы юный Германн Бремер мог вернуться в университет, за что тому великому ученому был поставлен павильон, носящий его имя. Сейчас вы понимаете?
Да, да, Войнич настолько внимательно вслушивался в рассказ герра Августа, что время от времени довольно опасно сходил с тропы.
- Вы глядите на меня своими большими голубыми глазами, и, судя по вашему взгляду, у меня возникает чувство, словно бы меня сильно трогали политические и экономические дела. – Герр Август остановился и долгое время глядел на Войнича. – На самом же деле они не стоят большего внимания, чем сегодняшний ужин.
Им пришлось на какое-то время задержаться, потому что Фроммер остался далеко позади, да и герру Августу следовало бы отдышаться.
- Видите ли, молодой человек, традиция бесплатного лечения здесь коммунистов осталась до нынешнего дня, хотя взгляды доктора Семпервайса и руководства санатория ничего общего с коммунизмом не имеют. Хотя несколько из этих разболтанных русских получило легочную болезнь в Сибири. – Теперь герр Август снизил голос и зашептал Войничу прямо в ухо: - У приятеля нашего Тило, как раз коммуниста, здесь тоже имеются хорошие отношения, так что санаторий лечит нашего парня даром. Он оплачивает только пансионат. И даже не сам он, а этот его приятель из Берлина. Философ, - сообщил он, вновь сложив ладони, что выглядело, будто бы он желал помолиться самому слову "философ".
Войнич заметил что голос Августа на мгновение сделался каким-то другим, словно бы гортанным, а молчание, которое потом повисло, должно было завершиться хмыканьем, хотя Войнич никак не мог понять, почему.
Когда Август наконец-то хмыкнул и какое-то время покашлял, отхаркиваясь в платочек, Мечислав еще узнал, что у юного Тило почти что не осталось времени, и осознание близкой смерти его сильно "нервировало". Войнич в очередной раз услышал из его уст это модное слово.
Шокированный этим известием, Мечислав остановился, и вот тут его догнал Опитц с покрасневшим лицом.
- Видите ли, я не пренебрегаю своими обязанностями в качестве хозяина Пансионата для мужчин, - произнес он, тяжело дыша от усилия. – Что бы ни произошло, я стараюсь исполнить собственные обязанности, а не дать понести себя чувствам. Мужчина обязан быть выше всех этих проявлений типа отчаяния, слез… Вот женщины это обожают…
Войнич мельком глянул на него и тут же отвел взгляд; ему вспомнился стул на чердаке.
- Весьма сочувствую вам.
- Не надо мне сочувствовать, герр Войнич. Я сам напрашивался. Зачем вообще было жениться?
Опитц хлопнул его по-приятельски по плечу, и они пошли дальше. Хозяин рассказал, что у него было четыре жены. Одна бросила его, не сказав ни слова, и вернулась к матери. Вторая скончалась родами вместе с ребенком. Третья заболела. Это он сообщил как-то мимоходом и замолчал. Войнич не спрашивал, что с ней произошло дальше, посчитав, что с его стороны это было бы слишком настырным. Четвертая – это как раз здесь и сейчас. Никогда он их не понимал, да, говоря честно, и не хотел понимать. Не чувствовал он себя хорошо ни с одной из них. Поначалу они вечно сражались, кто будет править, только он собой править не даст. Они всегда либо слабые и скулящие, либо пытаются перехватить власть в их паре и манипулировать. Точно лишь одно: каждая из них высосала из него куч жизни, за каждую из них ему пришлось заплатить своей жизненной энергией. Все это Опитц говорил с какой-то неожиданной горечью. Все паразитировали на нем, испытывая свои штучки, чтобы размягчить его и ослабить внимание.
- Нет, больше никогда уже не женюсь, - сказал он громко и стукнул себя в грудь. – Можно иметь то же самое, если нанять служанку, одну из тех бедных, ищущих работы девиц из окрестных деревушек. Или же… - тот Опитц снизил голос и поглядел на Войнича, не мигая. И Войничу показалось, будто бы тот удерживает это мигание, что охотно бы мигнул. Ну да, Войнич был уверен, будто бы Опитц что-то скрывает.
Мечислав совершенно не знал, как ему отнестись ко всему этому, потому он молчал.
- К сожалению, все эти девицы очень слабо готовят, - прибавил Опитцц, когда они уже подходили к головному тракту, гораздо более удобному.
Опитц при всяком случае повторял, что он, вообще-то,
