Эмпузион - Ольга Токарчук

Тило лег рядом с ним и принял ту же позицию: оба глядели в темное отверстие, которое вело куда-то вглубь.

- Эй-эй! – крикнул Тило в дыру, наверняка ожидая, что ему ответит эхо, но дыра была слишком узкой, слишком заросла мхом, чтобы голос мог отразиться от стенок бездны.

А за спинами у них уже пошла в ход бутылка с наливкой Опитца, с чудесной Schwärmerei – ради подкрепления, чтобы прибавить бодрости в этом громадном, коварном мире, в котором убийственные микроскопические твари атаковали их невинные легкие и постановили их убить. Чтоб все палочки Коха издохли! Все подняли кружки в этом тосте и закусили вкусностями из корзины Раймунда.

Войнич заметил, что Тило, похоже, куда-то сбежал. Сам он лежал на боку, глаза у него были закрыты, дышал он ровно, а беспокойное лицо распогодилось.

Потому он присоединился к полулежащим на пледах мужчинам, которые с кружками, наполненными Schwärmerei в руках, обсуждали проблемы преданий о колдуньях. Седой Лев утверждал, что первым упомянул о колдуньях Апулей в Метаморфозах, но герр Август стоял на том, что о них писал уже Аристофан в Лягушках.

- Batrachoi, - произнес он, хвастаясь своим греческим языком, - это означает "лягушки" или "жабы". Акцент в оригинале надо ставить на последнем слоге. Там имеется такой разговор, когда Дионис с Ксанфием, перебравшись через озеро Ахерузия, очутились на пустоши, где видят нечто странное.

Войнич поглядел на него с неожиданным интересом. Герр Август, снимая свой уже несколько поношенный шерстяной сюртучок, поднялся и, какое-то время шевеля губами, словно бы повторяя какую-то старую лекцию, начал цитировать. Делал он это великолепно, меняя голос, принимая иной тон для каждого из участников этого диалога:

Ксанфий

Какой-то шум и странный шорох слышится.

Дионис

(испуганно)

Где, где?

Герр Август приложил ладонь к уху.

Ксанфий

Да сзади.

Здесь герр Август в смешных подскоках сменил место, чтобы получше выразить замешательство персонажей, и продолжил дальше:

Дионис

Ну, так позади иди!

Ксанфий

Нет, спереди как будто.

Дионис

Впереди иди!

Внезапно лицо герра Августа изменилось, губы искривились в гримасе страха, глаза сделались круглыми, а щеки задрожали.

Ксанфий

О боги, вижу чудище ужасное.

Дионис

Какое?

Ксанфий

Дивное. Оно меняется.

То бык, то мул, а то – как будто женщина

Прелестная.

Дионис

(обрадованно)

Но где же? Я прижму ее.

Ксанфий

И вот уже не женщина, а страшный пес.

Дионис

(в ужасе)

Эмпуса7, верно.

Ксанфий

Да, ужасным пламенем

Лицо пылает.

Дионис

Да, а ноги медные?

Ксанфий

Одна. Другая же нога – навозная.

Чудовищно!

Дионис

Куда бежать?

Ксанфий

А мне куда?8

Герр Август замолчал и скромно поклонился, чем дал понять, что это уже конец спонтанного выступления. Румянец на его лице вызвал, что этот невысокий, рыжеватый мужчина показался Войничу красивым и статным.

- А что было дальше, герр Август? – спросил заинтересовавшийся Опитц.

- Ох, больше не помню, у меня слабая память… - стал с ужимками пояснять герр Август, тем временем, проснувшийся Тило начал аплодировать. Ну кто бы мог подумать, что герр Август такой актер? У Седого Льва на этом поле уже не будет никакого перевеса. Впрочем, тот тоже аплодировал и смеялся с выражением своеобразного великодушия на лице, словно бы сам дал разрешение на этот показ.

Герр Август, зарумянившийся и счастливый, знал, что завоевал их сердца, по крайней мере – сейчас, во время этого небольшого выхода в горы, по крайней мере здесь обрел он триумф и словно бы пустил в беспамятство все те аллюзии и унижении, которые пришлось сносить по причине, хм, невеликого телосложения и психической конституции (мы бы не назвали этого недугом), и объяснял, что это всего лишь перевод, что он мог бы то же самое процитировать по-гречески, в оригинале, хотя сам давно уже греческих текстов не читал, и кое-какие выражения у него путаются.

- Вы слишком скромны, - прибавил ему ценности Войнич, на которого небольшая драма герра Августа произвела огромное впечатление.

Ему и самому когда-то хотелось что-нибудь прочитать по памяти, но в голову пришло лишь "Литва! Моя Отчизна…"9. Греческий язык у них в школе был, но учитель бил их линейкой по рукам, так что этот язык у него ассоциировался с неожиданной болью, жгучей, пронзающей до мозга костей, хотя и кратковременной. Так в его теле записалась поэзия Гомера. Он искал чего-нибудь интересного в своей любимой латыни, только в голову приходили лишь помпезные речи Цицерона. Хотелось бы иметь такого учителя, как герр Август. Он задумался над собственным образованием, а глоточек горьковато-сладкой наливки пробудил воспоминания.

Их квартира на Панской улице во Львове была уютной и солнечной. Окна салона и столовой выходили на улицу, довольно-таки шумную, потому что вымощенные булыжниками улицы превращали всяческое движение в громыхание, в барабанный бой. Но через несколько лет мозг настолько привык к этому грохоту, что отец считал их жилище тихим. Мечися записали в немецкоязычную гимназию, которая находилась на Губернаторских Валах. Два раза в день он преодолевал трассу между домом и школой, проходя мимо монастыря бернардинцев, а после присматриваясь к витринам на улицах Цловэй и Чарнецкого. После этого он проходил рядом со зданием пожарной части и к этому учреждению испытывал явно большее уважение, чем к монастырю. Несколько раз он становился свидетелем сбора пожарников на выезд, то ли в связи с учениями, то ли на реальный пожар, и всегда координация ловких мужчин в мундирах пробуждала в нем восхищение. Короткие команды, окрики, жесты напоминали ему танцы, которые мальчик видел в деревне, с притопываниями и странными фигурами, которые исполняли людские тела. Здесь пожарники стремились в танце к чему-то, к какому-то возможному огню, против разрушений и даже смерти. Их натренированные движения были замечательно отмерены и до совершенства эффективны. То, что одни начинали, другие заканчивали. Они подавали друг другу шланги, ведра, рапортовали, подпрыгивали, и-раз-и-два-и-точка – и пожарная машина была готова к дороге и борьбе со стихией, они же застывали на сидениях словно оловянные фигурки. Тогда один из них запускал сирену, которая втягивала весь мир в орбиту их службы. У маленького Мечислава от впечатления по телу ползли мурашки. В течение двух минут пожарный автомобиль, готовый к бою, обвязанный шлангами, снабженный ломами, топориками, инкрустированный блестящими латунными шлемами, выезжал через открытые ворота в город.

Дальше он шел через тенистый парк старых деревьев на Валах и доходил до школы, которая высилась над городом, вытянутая вверх, подобно стоящей напротив Волошской церкви с тремя куполами. В этой церкви – иногда он туда заглядывал – был нарисован ангел, вид которого доставлял ему особенную радость. Для себя он даже назвал его Четырехпалым Ангелом, игнорируя выписанное тут же имя: Гавриил – все потому, что художник так представил вытянутую в жесте благословления ладонь, что та казалась лишенной большого пальца, да