Последняя из Лунных Дев - Барбара Дэвис
– Я даже не представляла, насколько здесь все плохо. И подозреваю, все, что ты сейчас перечислил, стоит не дешево. А я вовсе не купаюсь в деньгах.
Эндрю криво усмехнулся, взглянув на нее.
– Боюсь, что нет. Но я знаю одного парня. Друг семьи. Живет тут по соседству. Готов работать за еду и за хорошее отношение.
Лиззи расправила плечи.
– Спасибо, но я не могу это принять. Заменить несколько стекол в теплице – это одно. Но я не могу допустить, чтобы ты менял в доме проводку и переделывал водопровод с канализацией.
– Реставрация исторической недвижимости – это мой профиль. Так почему бы не помочь?…
Но Лиззи вскинула ладонь, обрывая его:
– Нет. Спасибо. Я что-нибудь придумаю. Может, я смогу найти покупателя, готового принять имение в таком виде. – Она вскинула подбородок, решительно посмотрев ему в глаза. – Не хочу показаться грубой и бестактной, но зачем тебе здесь тратить свое время? Мы ведь едва друг с другом знакомы.
Эндрю слегка пожал плечом, изобразив полуулыбку:
– Потому что я обещал это сделать твоей бабушке. А обещание есть обещание. Я перед ней в долгу.
– Ты не можешь быть ей что-то должен. Ее больше нет.
– Тогда, вероятно, я должен тебе.
На это Лиззи не нашла что сказать. В этот момент она не могла не вспомнить свой разговор с Люком пару дней назад и его самодовольное утверждение, будто, унаследовав «Chenier Fragrances, Ltd», он получил в наследство также и ее – как будто Лиззи была какой-нибудь блестящей безделушкой в шкатулке с драгоценностями его матери. И вот перед ней стоял Эндрю, утверждающий, что обещание, которое он дал умирающей Альтее, теперь обязан исполнить перед ней. Столь очевидный контраст трудно было оставить без внимания.
– Обещания по наследству не передаются, – тихо произнесла Лиззи. – Это так не работает.
Но он лишь пожал плечами, снова улыбнувшись:
– Мое обещание, мои правила. Я, пожалуй, перед уходом заколочу тут дверь. Просто ради безопасности. На следующей неделе мне доставят пиломатериалы. Как только закончу с теплицей – возьмусь за кровлю и чердак.
– Я же только что сказала: у меня нет денег, чтобы платить тебе за работу. И я не могу просить тебя работать бесплатно.
– Твоя бабушка была особенной, необыкновенной женщиной, Лиззи. Она была величайшей души человеком и поэтому всегда заботилась о людях. Не все, к сожалению, это понимали, а в конце ее жизни даже те, кто хорошо ее знал, об этом как-то позабыли. Но я не из тех забывчивых людей. Я чиню теплицу и амбар по той же самой причине, по которой ты сейчас несешь вилы к этим несчастным остаткам некогда цветущего сада. Я не в силах вернуть Альтею или как-то изменить то, что уже случилось, – но я могу позаботиться о том, что она так любила при жизни.
Лиззи едва справилась с желанием отвернуться, спрятать взгляд, потрясенная столь внезапным накалом в его голосе. Или, может быть, именно его доброта и сердечность заставляли ее принять такую оборонительную позицию? Он был рядом с Альтеей у самого смертного одра – там, где должна была бы быть сама Лиззи. И он вправе иметь свое мнение на этот счет.
– Не то чтобы мне было это безразлично, Эндрю. Мне на самом деле совсем не все равно. Но я не могу здесь остаться. Я догадываюсь, что ты об этом думаешь. И знаю, что Эвви думает по этому поводу. Но у меня есть работа – и она в Нью-Йорке. – Она покачала головой, негодуя на себя за то, что чувствует потребность защищаться и оправдываться. – Альтея жила и дышала «Фермой Лунных Дев». А я – нет. Вот почему я ее и продаю. Потому что она должна принадлежать тому, кто будет ее любить так же, как любила она.
Эндрю почесал костяшками пальцев по щетине на подбородке, как будто тщательно взвешивал то, что собирался сказать.
– А Ранна? Ей ферма тоже не нужна?
Услышав имя матери, Лиззи сразу напряглась.
– Мы уже много лет ничего о ней не слышали. Думаю, смело можно сказать, что ей это не интересно.
– Прости, я не знал. Альтея редко о ней упоминала.
– Последнее, что нам о ней было известно, – это что она где-то в Калифорнии и пением зарабатывает себе на ужин.
«И бог знает на что еще», – добавила про себя Лиззи, однако озвучивать не стала. К тому же в этом не было и надобности: все в городе знали про Ранну. Про пьянки и наркотики. Про карусель свиданий на одну ночь. Про частые приводы в полицию. И Эндрю знал это лучше, чем кто-либо другой, поскольку по-соседски наблюдал все это собственными глазами.
Лиззи покрепче сжала рукой черенок вил, стараясь избавиться от воспоминаний. Но они все равно подступали.
Жаркий летний вечер. Толпа перед «Молочным баром». Семейства с детьми. Ребята из их старшей школы, ищущие, где бы затусить в ночь на субботу. Вдруг в конце очереди – суматоха. Народ встрепенулся, засуетился и, точно косяк мелкой рыбешки, поплыл через парковку, потом за угол.
Лиззи последовала за ними – поскольку именно это обычно делаешь, когда вся толпа куда-то устремляется. Когда она тоже свернула за угол, то увидела перед зданием мэрии полицейскую машину с головокружительно мелькающими синими огнями. Послышался взрыв смеха, приглушенный свист. Когда толпа раздвинулась, по коже пробежал холодок ужаса. Она увидела Ранну, которая, раздевшись до трусов, стояла по колено в чаше фонтана, во всю силу легких распевая «Я и Бобби МакГи»[5].
Один из полицейских скинул обувь и тоже шагнул в воду, принявшись кругами гоняться за Ранной вокруг фонтана. Минут через пятнадцать, запыхавшийся и красный, он выловил наконец ее из чаши. Под кайфом до одури и продолжающую орать песню, Ранну завернули в плед и усадили в патрульную машину. Увидев, как черно-белый полицейский автомобиль уехал, Лиззи испытала огромное облегчение. Представление, казалось бы, закончилось.
Однако не тут-то было!
Там оказался парень из ее школы – футболист по имени то ли Бред, то ли Бретт, – который заметил Лиззи в толпе. Он тут же встрепенулся, вытянув в ее сторону руку:
– Эй, народ! А вон и ее дочка! Может, она тоже что-нибудь изобразит? Что ты нам споешь, красотка?
Снова раздался хохот. Все на нее стали показывать пальцем. В тот миг ей хотелось немедленно испариться на тротуаре. Или убежать. Или умереть. Однако ноги у нее просто отказывались двигаться. И в
