Дверь в зиму - Генри Лайон Олди
Первым сниму бородатого, решил он. Как назло, тот сунулся в машину. Не в задницу же ему стрелять? Ничего, сейчас выберется. Ну, давай, давай, чего копаешься? Да, вот так. Hasta la vista, baby.
Снайпер нажал на спуск.
* * *
Тошка поднял перед собой дядин подарок, чтобы получше рассмотреть. Легкий-то какой! Неужели и правда шестой класс? Резкий толчок бросил его на открытую дверцу «Ниссана». Бронежилет едва не вырвало из рук. Тошка потерял равновесие, грохнулся наземь.
— Снайпер! — заорал кто-то.
Валёк с волонтерами попáдали в траву. Тошка тоже вжался в землю, прикрылся бронежилетом.
«Подарок! — стучало в висках. — Подарок…»
* * *
Паника и ненависть — родные сестры. Обе вынуждают суетиться, дёргаться, совершать ошибки. Обе лишают разума, толкают на глупости.
Да, я живой человек. Паникую, боюсь, случается, ненавижу. И давлю это в себе по мере возможностей, когда надо что-то делать. К сожалению, получается не всегда.
Ну, я стараюсь.
Открылась дверь подъезда.
Санитары на носилках вынесли человека, небрежно прикрытого простыней: ветхой, застиранной. Рядом с носилками шла хрупкая молодая женщина. Плакала, зажимала рот ладонью. Небритый врач зевал, часто-часто моргал красными от бессонницы глазами.
Женятся на девчонках, думал он. Потом бац, инсульт.
Перед тем, как носилки начали грузить в «скорую», больной попытался сесть и не смог. Тело не слушалось, он чуть не сверзился на землю. Тогда он попытался заговорить и тоже не смог. Левый глаз наполовину закрылся, между веками тускло блестела полоска белка. Угол рта опустился вниз, лицо исказила болезненная гримаса.
— Что? — спросил врач. — Вы хотите что-то сказать?
И услышал:
— Малый…
— Малый? Это ваша фамилия?
— К-х… к’у-у…
— Круг? Какой круг?
— Малый круг… маленький…
Больной пытался совладать с непослушным ртом. Боролся с ним насмерть, как с врагом. Губы дрогнули, дернулись. Улыбается, с профессиональным равнодушием понял врач.
Это он так улыбается.
Июнь 2022 г.
Идущие за мной
Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнём.
От Матфея 3:11
1
Степан
Когда-нибудь. Когда эти твари закончатся. В последнее время он сомневался, что доживет до этого безнадежного «когда-нибудь».
Степан подрéзал дёрн, отложил в сторону жесткий травяной «коврик». Земля сыпалась с корней. Он налег на заступ, вывернул пласт жирного чернозема, в котором отчаянно извивался дождевой червяк. Хорошая земля. Родючая. Здесь бы рожь посеять или картошку посадить. Однажды Рубежный луг станет просто лугом…
Ну да. Однажды. Когда-нибудь.
Он прищурился, критически оглядел вырытую ямку. Зрение шалило: то ничего, то слепой, как крот. Вроде порядок. Он всякий раз сомневался — и всякий раз ямка оказывалась точнехонько по размеру. Крякнув, поднял мешок с огненным зельем, уложил в ямку. В спине хрустнуло, словно на сухую ветку наступили. Мешок был городской, с алхимической фактории: мутновато-прозрачный, как бычий пузырь. Сквозь него просматривалось содержимое — комковатая бурая грязь. Зелье Степан готовил сам, добавляя в порошок Белого Волка печную сажу, земляное масло и древесную муку. Перемешивал, растирал: долго, тщательно. Когда Степан жил в городе, он и сам был неплохим алхимиком.
Те времена припоминались с трудом. Чужая жизнь.
Присев над котомкой, которую заранее пристроил меж оголившихся корней старого вяза, Степан с превеликой осторожностью извлек наружу обрезок высушенного пустотелого стебля борщевика — шершавую трубку длиной в ладонь. Трубка была плотно набита иным зельем — куда более чувствительным, что требовало бережного обращения.
Из гремучей трубки торчал тёрочный штырь-насторожник.
Засапожным ножом Степан пробил мешок и воткнул трубку в прореху — насторожником вверх, с наклоном в сторону Гиблых Болот. Логово огнеплюйных черепах и клопов-смердунов от Подсолнечного мира — мира людей — отделяла Мглистая Стена. Серое туманное лезвие в незапамятные времена полоснуло по земле с запада на восток и отсекло северную оконечность Рубежного луга. Потом через Буреломный лес, мелкую речку Вертлявку — и дальше, дальше: поля, луга, дубовые рощи, меловые холмы у Верхнекаменки…
Стена уходила в далекую даль, исчезая за небокраем.
Сейчас стена, истекавшая волглыми прядями, выглядела спокойной. Не бурлила забытым на огне казанком, не вспучивалась пузырями, не тянула жадные щупальца.
Есть время, есть.
Он залепил смолой разрез в мешке — на случай дождя, чтобы зелье не промокло. Забросал мешок землей, прикрыл дерном. И побрел копать следующую ямку.
* * *
Смолистая щепа занялась сразу.
Березовые полешки, до звона просушенные июльским солнцем, тоже не стали артачиться. Скоро в печи уже гудело пламя. Булькал закопченный казанок, наполняя хату сытным духом кулеша. Обедать Степан сел голым по пояс, в одних холщовых штанах, и все равно, пока ел, обливался пóтом. Жара, печь и кулеш — знатная троица! Того и гляди, вспыхнет кудлатая, давно не стриженая шевелюра.
Змей ты огнедышащий, усмехнулся он.
А хорошо бы и вправду научиться огнем дышать! Уж тогда бы он нечисть мигом извел, без всяких ловушек. Вот только не стал бы он и сам чудищем, как те, что с Гиблых Болот лезут? Ответа у Степана не было. Да и что гадать попусту? Хоть стручками перец жуй, огонь все равно не выдохнешь.
После сытной трапезы клонило в сон. Нет, Степан позволил себе лишь посидеть на скамеечке под старой грушей и выкурить трубку табаку. Дел сегодня невпроворот.
В погребе было прохладней, чем снаружи. Его вновь бросило в пот — так со Степаном бывало всегда, когда из сухой жары он нырял во влажную прохладу мастерской. Здесь он смешивал огненное зелье. Перегонный куб, реторты с жаровнями и змеевиками, запасы ядовитых и едких субстанций — все это пряталось в дальнем флигеле, который летом и зимой тщательно проветривался. Перегонять такое в погребе — верная гибель. Степан и во флигеле-то заходился надсадным кашлем, как при чахотке, спеша поскорее выскочить наружу.
Затеплив масляную лампу, он проверил запасы готового зелья. На три дня хватит. И гремучего снадобья для трубок тоже хватит: вчера трудился до полуночи. А вот снаряженных трубок осталось полдюжины. Надо озаботиться. Тем паче, дело это долгое, кропотливое.
Степан с сожалением выбрался наверх. Уселся на заднем дворе, разложил на чистых тряпицах инструменты и заготовки, отдельно — склянку с чувствительной гремучкой — и приступил к работе.
Он зарядил чертову дюжину трубок, когда
