Граница горных вил - Тихомирова Ксения
— Ну вот. Я, кажется, вывел тебя из царства теней, — сказал Андре, улыбаясь костру.
— А ты уверен, что так можно говорить? — спросила Санька, тоже глядя в огонь. — Конечно, там не жизнь, а трепыханье на липучке. Но бьются ведь не мухи и не тени, а живые люди. Если б не ты, я бы, наверно, там осталась до конца. То есть до смерти — потому что это и не жизнь. Но не пойти за тобой я не могу.
Андре кивнул (будто бы огню):
— Я двадцать раз все это передумал. Мне тоже казалось, что я должен был остаться в подземелье. А когда все взорвалось — что должен был сгореть вместе со всеми… Тем более что все так кончилось из-за меня… Если б не ты, я бы и дальше этим мучился.
— Если б не я?
— Да. Побывав в твоей квартире, я посмотрел на это по-другому. Даже святые, знаешь ли — не нам чета, — жили в своих монастырях, а не спускали с лестниц пьяных мужиков. Большой мир живет так, как ему нравится. А нам нравится жить по-другому, вот и все. Мы одной крови — да, конечно. Но это не значит, что мы во всем заодно.
— Что-то не видела я там людей, которым нравилась бы их жизнь, — сказала Санька недоверчиво. — Все понимают, что им очень плохо. Даже те, кто как-то приспособился.
— И тем не менее они живут, как тени, потому что сами этого хотят. Я знаю. Я ведь тоже был тенью среди теней. Нас строили три раза в день. Все остальное время никто не мешал им жить по одним законам, а мне — по другим.
— И тебя не считали сумасшедшим?
— Считали. А я их жалел. Но мне никто не давал права решать за них, как им жить. А тот, кто сам решится жить иначе, всегда найдет дорогу — дверь открыта. Бет ведь впускает всех, кто просит помощи. Если не хочешь жить, как тень, надо однажды вспомнить, где твой дом, вернуться… И уж за свой мир стоять до конца, хоть насмерть. По крайней мере, это будет не напрасная смерть.
— Легко нам с тобой вспомнить и вернуться.
— Я не сказал бы, что так уж легко. Да нет, я понимаю, что тебя мучит. Мы померились силами с большим миром и потерпели поражение. Набрали там вины — кому сколько досталось. Не хочется вот так… бежать с позором. Может быть, потом мы еще попробуем… отыграться. Только сейчас — я точно знаю — мы должны вернуться к тем, кто нас любит. Домой, к ребятам, к Бет…
— К самим себе, — сказала Санька. — Ты помнишь, какими мы были? То есть — какие мы на самом деле?
Он улыбнулся, по-прежнему глядя в огонь:
— Я не уверен, что мы когда-то раньше это знали. Мне кажется, мы сейчас встретились, как в первый раз.
Санька взглянула на него тревожно. Он снова улыбнулся и поднял глаза — темные, блестящие, отражающие огонь.
— Вот это уже было когда-то, — сказал он тихо. — Страшно давно. С нами или нет?
— А если нет?
— Тогда я должен снова пытаться удержать тебя какими-то словами…
— Слова, мне кажется, не так уж много значат. Ты в чем-то не уверен?
— Да, в общем, только в том, имею ли я право навязывать себя тебе. Мне это поражение дорого стоило… Правда, другим оно стоило еще дороже. Наверно, я теперь не очень-то надежная опора.
— Очень надежная. Даже надежнее, чем раньше: ты теперь понимаешь боль. Но дело не в этом. Ты живой человек со всем, что в тебе есть, — виной и поражением, — это все равно ты, не кто-то другой. Для меня лишь это имеет значение.
— Значит, ты снова скажешь «да»?
— Да.
— И мы рискнем жить дальше?
— Я бы рискнула, если я тебе еще нужна.
Он усмехнулся:
— Ну, если жить… то без тебя я не согласен.
Утром туман добрался и до этой поляны и снова начал играть со звуками: то скрадывать, то приближать. Даже если кто-то хотел выйти на голоса, то трудно было бы определить, откуда они доносятся. Сначала голос Саньки:
— Костер горит… Надо вставать?
— Не надо. Ничего не надо делать. Мы сегодня никуда не пойдем.
— Ну вот, а я уже собралась умываться. Только мне лень завязывать ботинки… Сроду такого не было.
— Хочешь, я завяжу? А где твои ботинки?
— Не знаю. Где-нибудь, наверно, есть.
Тихий смех — или плеск ручья.
— Босиком я вообще никуда не пойду.
— Да вот они. А хочешь, я отнесу вас к воде?
— Кого — нас?
— Тебя, ботинки, полотенце…
— Полотенце само дойдет. Нам с ботинками тебя жалко. Ты же завтрак варишь, да?
— Нет. Я просто жгу костер и не хочу отсюда уходить.
— Значит, останемся здесь.
— Хотя бы до завтра. Но давай поднимемся еще немного вверх. Я хочу осмотреться.
— Ты думаешь, мы что-нибудь увидим в таком тумане? Ну, как хочешь. Давай поднимемся. Тут где-то близко должен быть Порог.
— Тут должна быть хорошая открытая площадка. Может быть, завтра удастся идти выше, над туманом.
— Вот. Мы с ботинками готовы. Только сначала я все-таки умоюсь.
Хорошая площадка нашлась чуть выше их поляны. Там совсем не было тумана, и вид открывался впечатляющий.
— Не может быть, — сказала Санька шепотом. — Мы не могли так высоко подняться. Где мы?
— На Круге.
— Ты знал?
— Я хотел проверить. Сегодня утром я тоже пошел умываться и взглянул на свои руки. Видишь? Шрамы пропали. Иван рассказывал мне о таких колодцах, но вечером как-то было не до того. А еще раньше, в подземелье, меня прикрывал твой щит, хотя теоретически этого быть не могло. Но там я просто верил в чудо и не особенно раздумывал, как это может быть да почему… Я вообще в физику не очень верю, ты же знаешь…
— Посмотри на меня, — потребовала Санька.
— Поздно. Ты все равно моя жена. На самом деле ведь уже лет пять.
— Если бы я знала…
— Ты бы не стала четырежды отвечать мне «да»?
— …что мне не грозит жить без тебя бесконечную человеческую жизнь: до старости — и без тебя… Все было бы так просто и легко. Раз я живу, то и ты жив и не разлюбил меня: а если умер или разлюбил, то никто меня не заставит…
— Санька!
— Слова действительно немного значат. Я никогда не могла рассказать тебе в ответ, как я тебя люблю…
— Ты лучше не рассказывай. У тебя очень страшно получается. Я как-нибудь и без слов обойдусь.
— Да нет, это не страшно. Это просто. Я есть только с тобой и для тебя.
— Не я же тебя выдумал — я только прикарманил. Значит, вот так оно само и разрешилось. Наше место здесь, а не в большом мире. А кто хочет нас видеть, пусть заходит в гости.
Они спустились на стоянку и тут же были настигнуты неожиданностями. Капитан «Козы» предупреждал, что их должны встретить, но туман как будто отрицал возможность встречи. И вот теперь у костра хозяйничал какой-то человек. Огонь, почти угасший перед их уходом, плясал веселыми языками, в канах булькала вода; незнакомец то энергично промешивал палкой содержимое одного из них, то подвигал к центру жара другой, вероятно, предназначенный для чая. Человек был так занят своим делом, что не сразу заметил Саньку и Андре, и те успели его рассмотреть: изрядный рост и серьезный разворот плеч; взрослая уверенность движений — и юная угловатость; коричневый комбинезон с ремнем-щитом, тяжелые походные ботинки; длинные волосы, собранные в хвост и прихваченные зеленой резинкой.
— Дени! — окликнула его Санька.
Он резко выпрямился, сделал пару шагов от костра (то есть от дыма), взглянул на них сверху вниз, как на детишек.
— Гензель и Гретель! — усмехнулся он. — Ребята, вы… Это все-таки вы? Ваш лагерь?
— Наш.
— А я стал думать, что набрел на чье-то чужое стойбище. Вот уж не ожидал от вас такого разгильдяйства: поляна открыта, костер дымит, в палатке кавардак, — проворчал Дени.
Санька рассмеялась, а Андре молча, с улыбкой вглядывался в его лицо. Дени не так сильно изменился. По крайней мере, что-то в нем по-прежнему напоминало ежика, хотя черты лица стали крупнее и определенней. Андре удивило то, что глаза, которые он помнил серыми, теперь казались зеленоватыми, будто Дени смотрел на летнюю траву или листву. Дени от такой встречи растерялся.
— Вы чего так на меня смотрите? — спросил он подозрительно.
— Ах, дяденька, — улыбнулся ему Андре, — с тобой нам теперь нечего бояться. Ты с медведем-то уже мерился силой?
