Брет Эллис - Гламорама
Тело Дина швыряет на отделяющую тротуар от собственно бульвара металлическую решетку, оканчивающуюся прутьями с заточенными концами, на которых оно и повисает, сложившись пополам.
Шрапнель разлетается во всех направлениях, она впивается в шею, грудную клетку и лицо женщины средних лет, сидящей в глубине кафе, убивая ее практически на месте.
Японка, которая сидела за соседним с Брэдом столом, пошатываясь как пьяная появляется из дыма с руками оборванными по локоть, и делает несколько шагов перед тем, как упасть на кучу обломков.
Молодой армянин лежит наполовину на тротуаре, наполовину на проезжей части дороги с оторванной головой, но по-прежнему сжимая мопед между ногами.
Оторванная рука свисает с белого навеса над входом в кафе, а вся вывеска заляпана человеческим фаршем.
Через видоискатели камер и из окон многочисленных фургонов все это выглядит весьма привычно: окровавленные люди, выбегающие из густого черного дыма, крики раненых и умирающих, человек, ползущий вдоль бульвара, блюя кровью и хрипло дыша, обугленные тела, торчащие из автомобилей, которым случилось проезжать мимо кафе «Flore» в то мгновение, когда взорвалась бомба, пакеты с покупками, стоящие в лужах крови у входа в кафе. Шок, сирены, сотни раненых — все это так привычно. Режиссер приходит к выводу, что монтажеру высшего разряда удастся склеить из всего этого материала что-то приличное, и он дает команду двигаться дальше. В то время как «рэнджровер» быстро проносится мимо черного «ситроена», покидая место происшествия, Бентли мельком замечает женщину, которая кричит, лежа на тротуаре, с ногой, оторванной по самое бедро, и тогда он, закурив сигарету, говорит режиссеру: «Отвезите меня обратно в „Les Bains“, s' il vous plait», где он садится и слушает, как Джин Триппльхорн в течение битого часа распространяется о сырном суфле, которое готовят в ресторане «Taillevent», и Бентли в ответ заявляет ей, что не одобряет половых связей между представителями различных рас.
34
Люди разъезжаются. Бобби уехал утром, Тамми отправилась к Жаку Леви на уик-энд, Брюс отправился проверять планы терминалов в аэропорт Орли, Бентли — отдохнуть «может, в Грецию, может, еще куда», и поэтому мне выпадает сопровождать Джейми в салон «Carita» на рю дю Фобур-Сент-Оноре, где Джейми покрасят волосы, сделают массаж, проведут сеансы ароматерапии и профилактики стресса, сбалансируют жизненную энергию с помощью магнитного поля — необязательно именно в этом порядке, а затем ее направят к консультантше по нью-эйджу (восемнадцать лет, шикарная фигура), которая введет ее в транс на «пляже спокойствия», где она будет наслаждаться фонограммой с записью шума, который производят резвящиеся где-то на коралловом рифе ракообразные. Я убиваю время в холле в компании телохранителей, которые поджидают своих бразильских миллионерш, пару-другую императриц, принцессу Монако и Джудит Годрич, и мы все пьем «Chateau de Bellet» урожая 1992 года, а я еще и под ксанаксом, съемочная группа снимает, как я мрачно перелистываю фотоальбом, посвященный кинематографу шестидесятых, пока ассистент звукооператора не ударяет подвесным микрофоном по голове одного из телохранителей, после чего режиссер начинает скучать, и вся бригада отправляется на ранний ужин, чтобы после этого отправиться на новую площадку.
В «Opиra Gamier» мнения по поводу японского либретто расходятся, но вообще-то мы пришли сюда исключительно ради папарацци, которые толпятся внизу у лестницы, когда мы с Джейми начинаем спускаться по ней. Кристиана Брандолини пришла тоже, а Сао Шлюмберегер потерял свои контактные линзы, и Ирэн Амик шипит: «Вы наступили мне на подол платья!», но тут она поворачивается и видит в свете люстры мое перепуганное лицо, смягчается и дарит мне улыбку, прошептав что-то насчет моей красоты, а затем Кэнди Спеллинг машет рукой Джейми, и Амира Казар и Астрид Коль рассказывают мне о вечеринке неделю назад в «Les Bains», на которую меня не пригласили.
Я замечаю того самого двойника Кристиана Бэйла, с которым я столкнулся в Лондоне на Бонд-стрит, он сегодня в смокинге и вежливо кивает мне, заметив, что я не свожу с него глаз. Мы с Джейми решаем уйти во время первого антракта.
Черный «ситроен» доставляет нас в «Buddha Bar», и мы садимся за стол, и от волнения не говорим ничего, только смотрим в глаза друг другу, и Джейми запускает руку в свою сумочку от Prada и звонит в «Hфtel Costes», и, поскольку она знакома с Жаном-Луи и Жильбером, комната нас уже ждет к моменту нашего прибытия по адресу: 239, рю Сент-Оноре. Первый ассистент режиссера смотрит в график съемок и просит нас вернуться к девяти утра на главную площадку. Уже полночь, и Джейми проносится по коридору, набросив на плечи шубку из жеребка от Helmut Lang, и теперь моя очередь догонять ее.
Дверь в нашу комнату захлопывается у меня за спиной, мы с Джейми падаем на кровать, я целую ее в губы, а она обнимает меня за плечи, а потом я в постели уже голый, но меня так колотит, что ей приходится слегка меня успокаивать. Затем кто-то стучится в дверь.
Джейми встает, по-прежнему голая, набрасывает халат от Helmut Lang и лениво направляется к двери.
Съемочная группа, которую я никогда прежде не видел, входит в комнату. Они вкатывают огромную камеру Panavision, устанавливают осветительные приборы. Первый ассистент режиссера показывает мне, где я должен лежать, в то время как Джейми совещается с режиссером и ассистентом по сценарию. Реквизитор открывает бутылку шампанского, наливает два бокала. Нам подносят косяк — настоящий, не бутафорский, а затем Джейми ложится рядом со мной, и я его закуриваю. Кто-то поправляет одеяла на кровати, режиссер кричит «Звук!», и Джейн Биркин начинает петь «Je t'aime» с компакт-диска, а съемочная группа превращается в толпу смутных теней, скрытую завесой огней, а в комнате стоит такой холод, что наше дыхание тут же превращается в пар.
Джейми ложится на спину и с наслаждением затягивается косяком, который я ей вручил, задерживая дым в легких до тех пор, пока тот сам не начинает вытекать изо рта, что служит ей сигналом для того, чтобы начать говорить с закрытыми глазами запинающимся, медленным голосом, хриплым и сонным.
— Бобби… забрел… в «Суперстудио Индустрия»… съемки все никак не могли начаться… что снимали-то, рекламу для Анн Кляйн?… не помню… Люди зарабатывали по сто тысяч долларов в день, так зачем допытываться… времени было часов десять, может, половина одиннадцатого и… в декабре 1990-го… четыре года назад?., пять?… а потом куда-то пропало электричество… свет погас… повсюду зажгли свечи, но ничего все равно не было видно, и стоял жуткий холод… сразу буквально за пару минут стало очень холодно… в ту ночь в «Industrie» у меня все тело было покрыто гусиной кожей… и тут в темноте появилась чья-то тень… чья-то фигура… высокая… она надвигалась на меня, а я была совсем одна… а затем она начала… ходить кругами вокруг меня… эта масса… этот силуэт… насвистывая мелодию… знакомую мелодию. «On The Sunny Side Of The Street», затем запел… и тут я заметила съемочную группу… я пошла за ним следом на приличном расстоянии… но у них не было света… и тогда они принялись снимать это… эту форму, эту тень… а затем он закурил сигарету… и в этот миг я увидела его лицо и сразу вспомнила, кто это… Он отвез меня в VIP-зал в клубе Xerox… и рядом все время околачивалась съемочная группа… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Я не смогу объяснить точно, почему я так поступила… вряд ли я смогу подробно вспомнить… Это был очень печальный период в моей жизни… Я ненавидела мое тело… мою внешность… Я глотала таблетки, ходила по психиатрам, занималась на тренажерах только потому, что знала — иначе я никому не буду нравиться… Подумывала даже о пластической операции… Мне было двадцать три.. Отец и мать только что развелись со скандалом, и у матери… было что-то вроде легкого помешательства… а ночью мне почему-то снилась одна темнота целыми часами… а еще изредка мне снились кости и песня, которую Бобби насвистывал той ночью в «Industria»… Я только что рассталась с одним знаменитым фотографом, и еще у меня был мимолетный роман с парнем, который снимался в клипе Aerosmith… Я хотела очень многого… Я хотела, чтобы мои фотографии появились на обложках как можно большего количества журналов… Я хотела быть прекрасной… Я хотела быть богатой, быть знаменитой… Я хотела, чтобы меня фотографировали Линдберг, Эльгорт и Демаршелье и… показы, я выходила на подиум столько раз… но так и не поднялась выше среднего уровня… Мое огорчение было бесконечным… Я хотела чего-то совсем другого… а у Бобби были совсем другие желания… и после нашей встречи… я эволюционировала… Бобби пришел и показал мне, как убог мой мирок… и он показал мне путь… Мне все время казалось, что я уродина, но он научил меня… как быть привлекательной… он был ко мне снисходительным… а я, в свою очередь, снова научилась радоваться… Он убедил меня в том, что в физическом отношении я — само совершенство… и я решила, что буду следовать за ним… повсюду… я провела весну вместе с ним в Лос-Анджелесе, и он познакомил меня со своим другом… он называл его «мой гений», а вообще-то его фамилия была Лейзер… через него я познакомилась со Стивеном Майзелем, и тут моя карьера сразу стронулась с мертвой точки… но эта часть, Виктор, тебе уже, наверное, известна… Я была совсем не в курсе, чем занимается Бобби… Он не посвящал меня в свои планы… Все, что я знала о нем, это то, что он не «жаворонок»… и я тоже не «жаворонок»… и вот на открытии «МОСА»… кто-то пригласил туда играть «The History of the Polka Dot»… когда…
