Александр Коротенко - Осколки. 12 удивительных ситуаций

Мы обменялись понимающими взглядами и попрощались. Я пошел дальше. И вдруг минут через десять-пятнадцать я начал ощущать тревогу. Без видимых причин. Слова директора как будто превратились в плотный комок, который начал давить на правый висок. Боль становилась пульсирующей и усиливалась. Пришлось вернуться домой и лечь. Но сознание упорно возвращалось к услышанному от директора. Я почувствовал сильнейшее волнение. Наверное, это заставило меня вспомнить девочку, о которой шла речь.

Из смутных образов и обрывков каких-то фраз я постепенно вспомнил девочку лет, как мне кажется, шести-семи, с коляской для кукол, с длинными черными волосами, в белых носках. Я не был уверен, что вспомнил именно ее и пытался вытащить из воспоминаний еще что-то, но постепенно заснул и спал долго, почти до вечера.

Проснулся я с тревожным чувством и попытался вспомнить сон. Но, кроме ощущения тревоги и даже страха, ничего не мог вспомнить.

Я продолжал лежать с закрытыми глазами, когда пришло воспоминание о случившемся. Не знаю, где оно было. Не знаю, почему я забыл. Не знаю, почему вспомнил. Но это было ужасно. Просто ужасно.

Я наблюдал за этой девочкой, искал возможности увидеть ее, пройти мимо или услышать ее голос. Наверное, это была любовь. Она обычно одна катала свою коляску и разговаривала с кем-то. Как только кто-то показывался, она тут же стремилась отойти в менее заметное место, скрыться. Подойти к ней я не мог, так как не хотел умирать, но и оторвать взгляд от нее я тоже не мог. Это было счастье. По-другому, наверное, не скажешь.

Ее очень опекали медсестры и врачи. Очень часто, я видел, подходил директор. Но она все время находилась как будто в другом мире. Не знаю где, но не здесь. Ее любили, наверное, все, но никто не нарушал ее уединения. Я испытывал очень противоречивые чувства, когда с ней общался кто-то из сестер или врачей. Это была радость, наверное, перемешанная с ревностью и завистью, потому что кто бы с ней ни разговаривал, все ей улыбались. Я хотел быть с ней, и я хотел бы разделять с ней тепло, которое она получала.

Однажды. Удивительное это слово однажды. Я наблюдал за Санной из-за деревьев. Она сидела на ступеньке беседки, в которой редко кто-то бывал, естественно, со своей куклой в коляске, и тихо плакала, склонив голову на колени. К ней подошел директор и, присев напротив нее на корточки, что-то тихо говорил. Затем он начал гладить ее по голове, обнял ее, и я ясно услышал его рыдания. Он уже стоял на коленях перед ней и, рыдая, что-то говорил ей. Причем одной рукой он ее продолжал обнимать, а левой все время вытирал со своего лица слезы.

Я превратился тогда в камень, и только ручеек слез из моих глаз говорил о том, что внутри меня еще есть жизнь.

Закончилась эта сцена тем, что директор взял ее на руки и унес, забыв коляску с куклой.

Именно тогда я украл ее.

От страха я действовал быстро. Засунул куклу под рубашку и побежал в лес. Там было мое тайное место. Дупло, в котором я часто прятался.

В нем я просидел, долго держа в руках куклу и не глядя на нее. Именно там я замотал ее в тряпки, принесенные мною раньше для обустройства своего жилища.

Как во сне я вернулся в интернат. Меня искали. Меня опять ругали. Меня отвели к директору. Он что-то говорил, и в наказание мне запретили выходить из комнаты неделю.

Девочку я больше не видел. И воспоминание о ней постепенно стерлись из моей памяти.

Все это я вспомнил очень отчетливо, а вот дальнейшую свою жизнь в интернате, кроме отдельных малозначимых эпизодов вспомнить не мог.

Казалось невероятным, что через столько лет я нашел дупло, в котором проводил много времени, и где мне было уютно и хорошо. Как я мог о нем забыть, не понимаю.

Достав из кладовой свою большую сумку, с которой я обычно ходил в лес для записей звуков, я вытащил куклу. Ту самую, которую украл, спрятал и непонятным образом забыл на такое долгое время. Держа ее в руках, второй раз в жизни я не знал, что с ней делать. Отдать некому. Оставить у себя – постоянно вспоминать эту ужасную ситуацию. Просто выкинуть жалко. За какой-то час она стала частью меня самого. В общем, что делать, я не знаю.

После небольшого перерыва, вызванного занятостью на работе, я был в лесу и решил продолжить работу с деревьями, но к моему удивлению я не мог зафиксировать звуки. Я был рассеянным и чувствовал раздражительность, поэтому собрался и пошел домой. Конечно, сознание возвращалось к старой истории, но я заставлял себя переключаться на более приятные или обыденные вещи.

На следующий день с утра я был в лесу, но, провозившись несколько часов и не получив ни одного сигнала, я был не только удивлен, но и разозлен.

Найдя дуб, я прикрепил на него около двадцати датчиков, но и он молчал. Почти неделю я предпринимал попытку за попыткой. Ничего. Абсолютно никаких звуков. Я в отчаянии. Я бы мог решить, что мне это лишь только казалось, если бы не было предыдущих записей.

На следующий день после смерти Эрика я зашел на студию и без объяснений отдал диск. Думаю, если бы я его не вернул, никто бы этого не заметил.

Не возвращаясь в павильон, я направился в сторону леса и уже за забором студии спросил у прохожего, как найти интернат. Мне пришлось пройти минут двадцать быстрым шагом. И ступив на территорию, я направился к аккуратному двухэтажному зданию.

Найти кабинет директора было нетрудно, но он оказался на занятиях. Ожидая, я прохаживался по коридору и разглядывал портреты разных людей. На одном из них я и увидел удивительно похожее на Энштейна лицо. Действительно, Эрик был прав. Но тут же до меня дошло, что внизу портрета стояли даты рождения и смерти. Конечно, я был шокирован, полагая, что смогу увидеться с живым человеком. Более того, что-то подсказывало, что последняя встреча Эрика с директором была совсем недавно.

Из замешательства меня вывел средних лет господин. Он – директор, и его предупредили о моем ожидании. Когда же я в растерянности посмотрел на портрет вновь, он сказал, что это его предшественник. Легендарная личность и крайне трагическая судьба.

На мой вопрос он продолжил. Оказывается, директор был выдающимся ученым психотерапевтом. Поздно женился. У него была молодая жена. Первый брак, первый ребенок. Казалось, все как нельзя лучше. И тут как-то он уехал довольно далеко, на какой-то симпозиум, и жена его в этот же день и тоже утром поехала с дочкой в город. Он работал в клинике недалеко, и они там же жили. Что там произошло, не знаю, но машина съехала с дороги и перевернулась. Женщина погибла сразу, а девочке пришлось находиться в этой ужасной ситуации больше двух суток. Когда ее нашли, она без конца пела матери колыбельную.

После этого он бросил все и приехал в наш интернат с девочкой. Она училась тут же. Очень замкнутая была. Он ею занимался почти постоянно. Но не получилось. В какой-то момент ей стало совсем плохо. Положили в больницу. В общем, умерла. Говорили, правда, про какую-то куклу, которую она якобы потеряла. Но я не думаю, чтобы из-за какой-то куклы человек мог умереть. Ну, я, конечно, не психолог. Эти-то умеют придумать всякое. Ну, а директор еще лет десять работал здесь. До самой смерти. А я здесь уже пять лет.

Скомкав разговор, я ушел из интерната. По дороге до меня стало доходить, что Эрик возможно просто свихнулся. Иначе как он мог встретиться с директором? Эти и другие мысли мучили меня некоторое время.

На студии я видел портрет Эрика с черной лентой и сообщением о похоронах. Но как раз тогда мне предложили самостоятельно отснять и смонтировать небольшой эпизод. Я ушел в работу. А потом все как-то забыл.

Я вспомнил эту историю, наверное, потому, что нет уже необходимости придумывать и дорабатывать сюжеты. Я окончил свою профессиональную деятельность и не хочу больше слышать о людях и судьбах, о драмах и трагедиях. Я сыт этим по горло. Я хочу ничего не делать, я хочу ни о чем не думать. А история Эрика все время возвращалась и возвращалась. Наверное, это мог быть хороший сюжет. Его только надо было кое-где доработать. Вот я и записал его. Может быть, кому-то пригодится.

Ситуация № 6. Непричастная вовлеченность

Думаете, если я ограничен этой комнатой и неподвижен, то меня надо жалеть? Думаете, если я не могу передвигаться самостоятельно, то я лишен впечатлений? Напротив. Вообразите себе театр, где вы сидите в первых рядах, а на сцене происходят всякие действа. Лица, события и костюмы сменяют друг друга безостановочно, непрерывно. Смею вас уверить, после такой круговерти, антракт вы будете воспринимать с облегчением, как дар, как отдых, как ваше время, а не чье-то.

На самом деле, именно после действ антракт, если хотите, является наиболее важной частью вашей жизни. Именно в это время в вас происходят изменения, если они вообще происходят. Ни первый поцелуй, ни самое участие в дуэли так не важны, как время после этого. Ибо то была работа по большей части телесного, но не духовного. Душа же наша требует, в конце концов, покоя для нахождения возвышенного. Оттого она, эта душа, алчущая.