Владимир Козлов - Попс
Настроение говенное. Последняя репетиция была дурацкой. Глеб орал на Леху — он неровно стучал. Леха нервничал и играл еще хуже. Я пытался разрулить ситуацию, но Глеб меня не слушал. Он пришел поддатый и на репетиции выдул две бутылку пива.
Не знаю, зачем все это надо? Зачем тратить время и деньги на «репы»? Может, ни фига не получится, никто не будет нас слушать? Может, нигде не сыграем вообще, никому не будем нужны?
Иду по лесу. Тропинка засыпана желтыми листьями. По обеим сторонам — пепелища костров и мусор: осколки бутылок, консервные жестянки. Сюда приходят на шашлык из окрестных домов.
* * *Первый раз я был здесь на шашлыке с мамой и ее друзьями. Мне было, наверно, лет десять. Еще были тетя Света с мужем, две учительницы из маминой школы, дядя Витя с женой и какой-то усатый мужик — его я не знал.
Это было зимой, и стемнело довольно рано. За оврагом светились окна домов, а уличные фонари не горели — город экономил на освещении. Взрослые запивали шашлык шампанским, разливая в одноразовые стаканы. Я пил лимонад.
Шашлык быстро съели и разбрелись гулять. Потом я случайно увидел, как мама целовалась с усатым. Ни до, ни после я не видел маминых мужчин. Я знаю, что они у нее были и, наверно, есть до сих пор, но она никогда не приводила их домой — оберегала меня. Иногда они ей звонили, и я звал ее к телефону. Со мной они не разговаривали.
А тогда, на шашлыках, я пошел поссать и увидел маму с усатым. Мама стояла, прислонившись к дереву, а он прижимался к ней, опираясь руками о ствол. Меня они не заметили, и я тихонько ушел и поссал в другом месте.
Позже, когда мы с мамой вернулись домой, она сидела на кухне и плакала. Я стоял рядом и трогал ее за плечо, пытаясь утешить. Она вдруг сказала мне:
— Сашка, я живу только лишь для тебя, понимаешь? Если б не ты, я давно бы покончила со всем этим. Нет, ты еще слишком маленький… Ты не можешь понять, как мне плохо.
Я не понял, почему ей плохо. Она больше ничего подобного не говорила. И больше ни с кем не целовалась при мне.
* * *Я и Леха сидим на полу у железной двери студии, ждем Глеба. Сегодня мы записываем «демо». Студия — на третьем этаже приборостроительного техникума.
Браун — он заведует студией — открывает дверь и смотрит на нас. У него выбрита голова, в ушах серьги, на обеих руках — цветные татуировки.
— Ну что, ваши все?
— Нет, ждем одного, — говорю я.
Глеб поднимается по лестнице. Он — в косухе, черных джинсах и сапогах-«казаках». В руке — бутылка пива, почти пустая. Мы здороваемся, он допивает пиво одним глотком, бросает бутылку в мусорку. Браун спрашивает:
— Ты так и шел через техникум — с пивом на перевес?
— А че тут такого?
— Если видел кто, могут дать мне пизды. Учебное заведение все-таки. С пивом, типа, нельзя.
— Не, вы че? — Глеб глядит с удивлением. — Какой рок-н-ролл без пива? Не, это вы бросьте.
— Ладно, давайте работать. Время уже пошло.
— Готовы? — кричит Браун из соседней комнаты. Мы записываемся «живьем»: не каждый инструмент по отдельности, а все сразу. Потом надо только наложить вокал.
— Готовы, — отвечаю я.
— Ну, поехали.
Глеб сидит на подоконнике, курит, стряхивает пепел в литровую банку. Банка доверху набита окурками.
— Значится, все по плану, — говорит Глеб. — Три песни сделали, да?
Я киваю. Настроения разговаривать нет: Глеб лажал в каждой песне.
— Слушайте, парни, а может вписаться на байк-фест на будущий год? — продолжает Глеб. — Ну да, там стиль вроде не в тему, но это херня, там разные команды играют. Мы в этом году ездили потусить — все было супер. Пиво, бабы и рок-н-ролл. Все как надо.
Я заглядываю к Брауну — спросить, готова ли наша болванка. Сейчас пишется вокалист другой группы. Чувак лет шестнадцати, в черной майке «Exploited», с «ирокезом», орет в микрофон:
Пошли все в жопу, уроды!Не надо учить меня жить!Пошли все в жопу, козлы!Не надо учить меня жить!
Браун со скучающим видом сидит у компьютера. Он поворачивается ко мне, корчит рожу: ну и говно. Думает, я его поддержу. Нет, уж лучше такое, чем тупой хэви-метал, который играет он сам.
* * *— Алло, здравствуйте. Я насчет демо-записи, — говорю я в трубку.
— А какая группа?
— «Угроза жизни».
— И что вы играете?
— Панк-рок. А вы демо-запись не слушали?
— Может, и слушали. Что, я всех помню? Могу вписать вас в концерт на двадцать третье — первыми — или на двадцать второе — последними. Условия в нашем клубе такие: группа выкупает пятнадцать билетов за половину цены. Это шестьдесят рублей. Вход по флаеру — сто двадцать, без флаера — сто пятьдесят. Хотите — продавайте за полную стоимость — тогда еще и наварите. Хотите — дешевле. Это ваше личное дело.
— А какие еще будут группы? Тоже панки?
— Не все. Ставить в концерт одних панков — с ума сойти можно. Разные группы — хард-рок, хеви-метал, альтернатива. Ладно, короче. На какой день вас вписывать?
— А без выкупа невозможно никак? Как-то это… Ну, коммерция явная…
— Нет, никак. Начинающих групп знаешь сколько? Заплатите за билеты — будет стимул народ привести. Кроме того, мы печатаем вам сотню флаеров и пятнадцать человек — с музыкантами вместе — проходят бесплатно.
— Ладно, впишите на двадцать третье.
* * *В клубе пусто — концерты начинаются в семь, а сейчас половина пятого. На заднике сцены нарисован придурочный парень с гитарой, металлист восьмидесятых годов: в лосинах, кожаной куртке и с хаером. Я иду за жопастой девушкой в кофте «Metallica» — она открыла мне дверь.
Мы заходим в тесную комнату. В ней — офисный стол, компьютер и сейф. Девушка берет деньги, выдает мне билеты и флаеры. Заходит волосатый мужик в черной майке, брюхо висит над ремнем черных джинсов.
— Какая группа?
Голос знакомый, это с ним я говорил по телефону.
— «Угроза жизни».
— А помню, помню. Ну что, видел сцену? Видел аппарат? Мы — лучший клуб во всем городе. Я имею в виду, рок-клуб. Попса всякая не в счет. И мы, как видишь, не жадные, нет. Даем выступать молодым командам — вроде вас. На классном аппарате — звук, свет…
— …за выкуп билетов.
— Ну да, а что ты хотел? Нам ведь тоже жить надо. Деньги сами не приходят. Шоу-бизнес есть шоу-бизнес. Если на вас вдруг народ повалит — мы вам с радостью сольник здесь сделаем, без всякого уже выкупа. Наоборот — гонорар заплатим, от количества зрителей. Так что, давайте, дерзайте. Шансы у всех у вас есть. Не то, что раньше, при коммуняках — играть запрещали, за концерты винтили…
Я иду к выходу. В углу полутемного зала блестит бутылками бар. В соседней комнате стоят бильярдные столы.
Везде, во всех клубах, наверно, засели барыги, как этот пузатый. Можно и «демо» не делать, деньги не тратить. Можно вообще не уметь играть. Приди, заплати — и тебе разрешат поиграть. Но только зрителей сам приводи. Клубу ведь это не надо: он свои деньги получил.
* * *Репетируем в «каморке» — крохотной комнатке за актовым залом техникума. В углу составлены один на один старые «нерабочие» усилители. Под потолком горит лампочка без абажура. Стены облеплены флаерами и стикерами с рекламой концертов. Из-за дряхлости аппарата звукосниматели на гитаре постоянно «заводятся», раздается пронзительный свист. Голос слышен едва-едва.
— Что, значится, перекурим? — спрашивает Глеб.
Леха выбирается из-за установки, задвинутой в самый угол.
— Выделишь мне сигаретку, коллега? — спрашивает он у Глеба.
— Ну, раз просишь… А когда у тебя будут свои?
Леха, улыбается, пожимает плечами. Чуваки выходят. В открытую дверь врываются звуки из зала — там тоже репетирует группа. Я выхожу послушать.
Музыканты рубят жесткий хардкор. Вокалирует девушка с длинными темными волосами. Она выкрикивает в микрофон непонятные английские фразы. Голос у нее очень мощный, и она его не жалеет. При переходе на куплет барабанщик лажает, ритм сбивается, все останавливаются. Девушка начинает орать:
— Блядь, Андрей, ты уже заебал. Сколько можно? Или ты, блядь, играешь, или выкинем, на хуй, из группы и найдем нормального человека. Чтобы стучал, а не хуйней занимался!
* * *Над лужайкой в усадьбе Царицыно висит туман. Народу немного: понедельник, дворцы закрыты. У главного дворца без крыши копают канаву мужики в оранжевых жилетах. В пустых оконных проемах растут кусты. На скамейке сидит старик в темно-сером пальто, читает «МК».
— Я не знаю, почему у нас так получается, — говорит Настя. — Я хотела бы строить с тобой отношения, строить любовь, строить будущее, наконец. Но что-то не получается.
— И по-твоему, виноват в этом я?
— Я этого не говорила.
— Но имела в виду?
— Может быть, и имела.
