Юнас Бенгтсон - Субмарина
В дверь стучат. Не знаю, сколько времени я так просидел, но в комнате тяжелый дух. Телевизор работает без звука, какой-то мультфильм. Снова стук в дверь. Смотрю на экран. Пес стреляет из лазерного пистолета, отстреливает щупальца у спрутов в космических скафандрах. Даже без звука видно, что они издевательски над ним смеются, у них осталась куча щупалец, они жонглируют своими лазерными пистолетами. К антенне космолета привязана собака в мини-юбке. Снова стук в дверь. Поднимаюсь, открываю: в коридоре стоит София. На ней новое летнее платье, тонкие бретельки, видна загорелая грудь. Она была бы рада, скажи я ей это, скажи я хоть что-нибудь. Возвращаюсь к телевизору. Она глазами следит за мной, стоя в дверях. Произносит очень тихо:
— Ты ко мне не приходишь… очень давно.
Пес с палкой и космическим пистолетом продолжает драться, осталось всего три спрута. Они порядком подрастеряли свою уверенность. Отпиваю глоток пива.
— Я подумала, что…
Она делает робкий шаг, не переступает порога, но близка к этому. Я смотрю на нее или, точнее, рядом с ней:
— Ты не…
— Да.
Готова, всегда готова. Чего бы я ни потребовал. Голос у меня хриплый. Я несколько дней не говорил ни с кем: когда покупал пиво, просто молча положил деньги на прилавок.
— Ты не вздумай переступить порог.
— Ник?..
— Просто не входи… Не входи.
— Ник, я подумала, может, тебе… может, ты?..
— Не переступай порога, не переступай долбаного порога. Не смей.
— Ник, рука… Что с твоей…
— Если ты переступишь порог…
Она тихо закрывает за собой дверь. Я достаю еще пиво из холодильника. Пес в телевизоре дерется с самым большим спрутом, с главным. Каждый раз, когда пес откусывает одно щупальце, на месте того вырастает два новых.
Рана на руке никак не заживает. Сочится, а края воспаленные.
Был в спортцентре, руку туго забинтовал. После полутора рывков я сдался, почувствовав, как намокает внутренняя поверхность кисти. И с той поры я хожу.
По многу часов, каждый день. И все равно не могу спать, вернувшись домой. Лежу, прикрывшись одним пододеяльником. Вот уже скоро неделя, как стоит ясная погода. Воздух застоялся, душно. Люди стали беспокойными, агрессивными. Я видел, как один мужчина лупил свою собаку. Они стояли на светофоре, и она никак не хотела садиться. Он на нее орет, а та все виляет хвостом. Он уже охрип, а собака так и стоит, высунув язык, и тут он принялся пинать ее. Держит поводок, чтобы та не убежала, и лупит в бок. Что ей стоило покусать его, здоровая собачища с огромными зубами. Да она могла целиком его проглотить, но нет, стояла и терпела.
Люди совершают странные поступки, стали больше сигналить. Я прочитал в газете, что один таксист подрался клиентом, который не хотел платить. Таксист вытащил его из машины и ударил отверткой, пробил легкое.
Я не чувствую руки.
Иду по Нёреброгаде, дело к ночи. Город не спит, народ тусуется на улице, перед шаверма-барами, сидят на скамеечках, на ящиках. Воняет мочой, гнилыми овощами и горелым маслом. Хожу по улице, по переулкам и снова по Нёреброгаде. Хожу. Смотрю. Я смотрю им прямо в глаза, молодым парням, чем больше компания, тем сильнее я их гипнотизирую. Еще немного, и я начну обзывать темноволосых девушек шлюхами, усядусь рядом и буду ждать, когда же прибегут их братья. Я бы подрался прямо сейчас. Мне не нужна победа. Бить, бить парня в футболке фирмы «Фубу», пока мозги из башки не полезут. У меня есть только одна рука. Но мне все равно, мне не нужна победа.
Я не чувствую руки.
У меня в кармане номер телефона. Не знаю чей. Просто номер. Может, даже мой почерк. Кидаю монетки в автомат, набираю.
Он говорит: вы в курсе, который сейчас час?
Я отвечаю: нет. Три дня назад я растоптал свои часы. И выкинул в пруд.
Я говорю, что стою на углу Нёреброгаде и Ягтвай. В телефонной будке на площади.
Он: с кем я разговариваю?
Я: приходи сюда, ко мне. Захвати пустую бутылку.
Он: с кем я говорю?
Я: разбей ее об мою голову.
Пивную, винную, решай сам.
Он говорит: по-моему…
Выбей донышко и воткни в меня острый конец.
Он говорит: вы, наверное, ошиблись…
Я говорю: у тебя есть футболка фирмы «Фубу»? Надень и приходи. У меня есть деньги, я дам тебе денег, я на себя их не трачу.
Я говорю в трубку, говорю с громкими короткими гудками.
Возвращаюсь в общагу. Накачался крепким пивом. До отказа. По дороге кидал бутылки и смотрел, как они разбиваются. Я больше не чувствую руки. Это хорошо? Я должен ее чувствовать? Она что, прошла? Когда я что-то беру, мне больно. А так руки просто нет, будто затекла. Я пьяный и тяжелый, ноги несут меня домой. Иду, шатаюсь, ноги плетутся отдельно, где-то позади, дохожу на автопилоте. Я думаю: смотрите на него, он такой жалкий, бейте его. Повеселитесь, бейте пьяную свинью. Бейте его.
Лежу на спине в постели, на потолке начинается кино. Всем известно, что себя нельзя пощекотать, так вот, нокаутировать тоже нельзя. Трудно, я пробовал.
Я не чувствую руки.
Когда я сижу дома, то покупаю столько пива, сколько мне требуется, чтобы уснуть. Тове еще не вернулась из больницы. Мои сны полны абортов и мертвых зверей.
Пару раз мне показалось, что я вижу Ивана. На другой стороне улицы. В толпе людей. Вижу его спину. Его сальные темные волосы. Сомневаюсь. Думаю, может, он умер, я бил так сильно, в нем что-то сломалось. Собираясь спать, поворачиваюсь к стене, а он лежит там, и его мертвое лицо так близко к моему. Я знаю, его там нет, но боюсь протянуть руку и потрогать, боюсь почувствовать пальцами мертвую кожу.
Не знаю, что скажу, если снова его увижу. Может, извинюсь. А может, снова пошлю в нокаут. Или наору на него, как тот мужик на собаку. Я потерял покой. Знаю, это его вина. Пусть вернет мне покой.
14Кемаль, откинувшись, сидит за стойкой и читает журнал. Доносится громкий шум от тренажеров. Стою, смотрю.
Меня не было пару недель, а для того, кто приходит сюда каждый день, это целая вечность. Я больше не чувствую себя здесь дома, с тех пор как повредил руку. Кемаль поднимает глаза:
— Черт возьми, Ник. Скажи уже что-нибудь.
— Как дела?
— Где ты пропадал?! Я прямо испереживался весь. Вместо ответа я поднимаю перевязанную руку.
— Да что за говно, с такой фигней мог и зайти.
Он откидывается и тянется к холодильнику, ставит передо мной на стойку банку колы.
— Кемаль?
— Да.
— Тот парень с куревом…
— Кто?
— Ну тот, с сигаретами, твой знакомый…
— Он не мой знакомый, а что?
— Я тут подумал, может, у тебя есть его номер.
Кемаль открывает мне колу, сует банку в здоровую руку.
— Постой-ка, дай я разберусь. Ты приходишь в спортцентр, фитнес-центр, потому что тебе нужны сигареты. Я правильно понял? А в аптеке ты уже был?
— Да. У тебя есть его телефон?
— Где-то есть.
Кемаль смотрит на бумаги, лежащие перед ним, открывает ящик, снова закрывает.
— Так сразу не найти. Поболтайся тут до закрытия. Через полтора часа номер будет.
— Я вернусь.
— Нет, черт подери. Сядь на велосипед. Или покачай пресс, давай, поработай над квадратиками. Ты растолстел.
— И что дальше? Солярий, а? И бровь проколоть?
— О, а ты, похоже, вникаешь. А как же еще добиться популярности в тюрьме?
— Я вернусь.
Беру колу с собой, сажусь на старую покрышку, лежащую в гравии на площадке перед центром. Пью медленно, смотрю прямо перед собой. Отсюда видно, как центр пустеет, кое-кто из ребят мне кивает. Я возвращаюсь, почти все разошлись, в душе еще стоит пар. Кемаль кричит:
— Немедленно, Хеннинг, повторять больше не буду!
Хеннинг — здоровый парень, вышибала на дискотеке, откладывает штангу. Берет сумку и идет к двери.
— До завтра.
Кемаль не отвечает, он подсчитывает выручку.
— Номер нашел?
— Две минуты. Возьми колу.
Я не беру колу, стою и смотрю на него. Кемаль поднимает глаза, широко улыбается:
— Знаешь, что тебе нужно?
— Телефонный номер?
— На хер его.
— Но у тебя он есть?
— Да-да, конечно.
— И все время был, да?
— Да.
— И когда ты сказал, что его нужно поискать, ты врал?
— Да.
— И на это у тебя была причина?
— Да, потому что я знаю, что именно тебе нужно.
— И что мне нужно?
— Тебе нужно оторваться по-черному, Ник. Шаверма и дурь. Коррида, или дрэг, или можем просто кого-нибудь отмутузить.
Коррида — это собачьи бои. Последний раз, когда ходил туда, в одно местечко на Амагере, во дворике за авторемонтом, Кемаль кричал: собака должна внушать ненависть, а вы наприводили этих вонючих шавок, гребаных Лэсси. Дрэг — не улица, а автогонка, дрэг-рейсинг. Происходит в разных местах, за городом, эсэмэски рассылаются в тот же день. Молодые пацаны убиваются на своих тюнингованных дизелях и нафаршированных «хондах-сивик».
