Юнас Бенгтсон - Субмарина

Когда я познакомился с Малуфом, он был хорошим бойцом. Услышишь о кулачном бое на районе — будь уверен, без него не обошлось. Он выставлялся и когда выясняли, может ли Нёребро[6] побить Амагер[7]. Я был знаком с ним только через Кемаля, но никогда против него ничего не имел. Кемаль говорит, на него можно положиться, и он не такой брехун, как иные из местных.

Мы едем на окраину, у Кемаля квартира в Хойе-Гладсаксе[8]. По дороге заезжаем в магазин. Я знаю Набиля, других, кажется, видел раньше, но не уверен, как кого зовут. Набиль пожимает мне руку:

— Здорово, Ник, сколько зим, сколько лет. Кемаль, почему ты не сказал мне, что Ник будет? Плакала моя мечта ночь напролет смотреть старого доброго Аделя Имама!

Кемаль смеется:

— Не будет тебе никакого Аделя Имама… Взял что-нибудь приличное?

— Все нормально. Как заказывали: слэшер, хоррор. Пацанам в самый раз.

Набиль все держит меня за руку: арабская манера, никак не могу привыкнуть.

— Хотел показать им «Ненависть»[9], смотрел? Французский фильм. Думал, они будут в восторге. Ну, там черные со стволами бегают… И знаешь, что они мне говорят? Фильм только начался, они как увидели, что он черно-белый, так сразу спрашивают: а нет ли у меня чего-нибудь с Дольфом Лундгреном.

Лифт весь исписан, Кемаль живет на последнем этаже, так что бо́льшую часть надписей прочесть успеваешь. «Люби!» — намалевано большими черными буквами. Кемаль почесывает затылок ключом.

— Ладно, если б только писа́ли, так ведь они ж еще и пи́сают… Малуф, дурь взял?

— Какую дурь?

— Ты должен был взять.

— Нет, не я.

— Ты чё, охренел?

— А что, как марокканец, так сразу, значит, киф в кармане? Чертов расист. Ты что думаешь, мы все…

— Так ты взял?

— Конечно.

Обстановка квартиры Кемаля представляет собой смесь массивной арабской мебели, углового дивана, кресел и «Икеи». Он бывает здесь редко, а когда бывает, то с друзьями, «плей-стейшн» и дурью или же с телкой. Поэтому спальня обставлена лучше всего.

Мы смотрим фильм, пуская косяк по кругу. Джеки Чан. Набиль рассказывает, в какой сцене Джеки сломал ключицу, в какой — тазовую кость, в какой была травмирована селезенка.

— Травмирована?! Нормальные пацаны говорят «наебнулась», понял?

— Да заткнитесь вы, смотрите давайте!

Кемаль спрашивает, хочу ли я покурить. Довольно странный вопрос, когда вся квартира насквозь провоняла дурью. Мы сидим на белых пластиковых стульях на балкончике. Я прикуриваю две сигареты, одну протягиваю Кемалю. Он делает затяжку, выдыхает, глядя на меня.

— Что с тобой происходит?

Не отвечаю. Шум магистрали отсюда едва слышен.

— Я видел твою тренировку сегодня. Ты пахал как бешеный. Что с тобой? Если надумал свести счеты с жизнью, не мог бы ты поискать для этого какое-нибудь другое место, не мой спортцентр?

Смотрю на него, отпиваю глоток пива.

— Мог бы. Легко…

— Черт тебя раздери, Ник, ты же знаешь, что я имею в виду. Я же вижу… Я тебя таким не помню, с тех пор как…

— Что?

— Перестань… Мне ты можешь сказать, если потребность есть. Именно это я пытаюсь тебе втолковать.

Я киваю. Сидим, курим, молчим. Отсюда видны озера в Тинбьерге. Весь город. Беллахой. Китайская пагода в зоопарке.

— Что значит «Иран — трорист»?

— Террорист?

— Нет, трорист. Я видел надпись.

— Во блин, ты что, не знаешь этой истории?

— Нет.

— Копы как-то ночью взяли парня под железкой. Выглядел он странновато. Черный, а это значит, что его можно обшмонать без всякого повода. Но у него нашли баллончик с краской. Он сказал, что шел домой, собирался красить велосипед. Они, конечно, не поверили и потащили его в участок.

— За то, что у него был с собой баллончик с краской?

— Я же сказал, парень черный. Ты знаешь, я не в восторге от ублюдков, но история — обхохочешься. Притащили они его, значит, в участок и стали допрашивать, зачем ему этот баллончик нужен.

— А он шел домой красить велосипед.

— Да, он просто шел домой красить велосипед. В четыре утра Ну и они попросили его написать «Иран — террорист». Положили перед ним бумагу и карандаш. Угадай, что он написал?

— «Иран — трорист»?

— Ага.

— И что это значит?

— «Иран — террорист», разумеется, но что он этим хотел сказать… Ладно, он не в восторге от Ирана. Но вообще, знаешь, я стараюсь держаться от всего этого подальше. Не все мусульмане — террористы, и не все католические священники — педофилы, и, в сущности, больше мне знать ничего не нужно. Пойдем обратно?

Мы посмотрели еще один фильм, японский слэшер. Большинству он показался слишком уж мерзким. Но Набиль попросил всех заткнуться: вот сейчас будет сцена с пилой, это надо видеть, это охренительно. Я пью пиво, покуриваю, косяк ходит по кругу. Двое решили заночевать на полу, они слишком косые. Мы с Сами уходим. Его машина припаркована на стоянке. По дороге он рассказывает мне о боксе. Говорит, что у тренера насчет него большие планы, что Кемаль должен взять меня как-нибудь посмотреть его бой, что тренер заставляет завязывать с курением. Он как будто и не сильно под кайфом, хотя я видел, курил он много.

Выезжаем на шоссе в районе парка Утерслев-Мосе, и он прибавляет газу.

Только что сделал чип-тюнинг. Посмотрим, сколько выжмет?

Он жмет на педаль, и я прямо-таки всем телом чувствую скорость.

— Быстрее.

— Быстрее?

Он жмет в пол до упора, мотор ревет.

— Ну как, доволен? Прямо чувствуешь, как она рвется, а?

Дорога наша. Фонари проносятся мимо.

— Давай туда.

— Куда?

— На ту сторону.

— Ты о чем?

— Давай на встречку, проедемся немного, давай.

— Твою мать, Ник, ты что?

— Боишься?

— Ну ты полный псих, ну ты даешь!

Он смеется, сбавляет скорость, делает радио погромче. Я тоже смеюсь, я же просто пошутил, да? Просто пошутил.

Толкаю штангу. Сто десять килограммов, почти побил собственный рекорд. Чувствую, как лавка подо мной шатается, руки дрожат. Зажмуриваю глаза, не хватает всего пары сантиметров.

Иван.

Я вдруг вижу его. Темные глаза, черные сальные волосы, скрюченное тело на полу прачечной. Кемаль хватает штангу, и мне не проламывает грудь.

Стою в душе. Пытаюсь ни о чем не думать, слушаю шум воды, чувствую, как она льется на плечи.

Хоть я и посмеялся с Кемалем, а потом пошел тренировать бицепсы и плечи, я зол.

Я больше не думаю о своей семье.

О матери, о ее мужчинах, о ее смерти.

Я не думаю о брате, не таком одиноком, как я.

У него есть сын и героин.

Тогда, в больнице у матери, он обшарил глазами каждый угол, каждый сантиметр палаты, не хотел уходить с пустыми руками.

Я не думаю о младшем брате без имени.

И тут появляется Иван.

Я вижу Ивана.

Прямо как там, у лавки в спортцентре.

Срываю со стены мыльницу. Ударившись о плитки, она издает громкий металлический звук. Кровь течет из руки, смешивается с водой. Цвета жиденького компота, исчезает в стоке.

Я кладу мыльницу на стойку. Кемаль смотрит на меня, но не произносит ни слова.

Я поднимаюсь по лестнице, в сумке звенит: купил больше, чем обычно.

Закрыв дверь, достаю из сумки пиво. Зажав бутылку между ног, пытаюсь открыть ее левой рукой. Не так уж это просто: когда мне наконец удалось снять крышку, я чуть было не залил все вокруг пивом. Подношу бутылку к губам, отпиваю половину. И, открыв еще две, оставляю их дожидаться на комоде.

Захожу в туалет, выпутываю руку из футболки. Ткань приклеилась к ране. Мою руку холодной водой, вытираю более или менее чистым полотенцем, заливаю йодом.

Мне легко представить себя в роли твоего бывшего мужа-психопата, — сказал я Ане. — Короткий, бурный роман, и мы поженились. И вот однажды, в далеком будущем, мы поссорились, и я сталкиваю тебя с лестницы. Ты как раз такого типа… Ну, я прямо вижу, как получаю судебное предписание, запрещающее приближаться к тебе ближе чем на сто метров.

— Судебное предписание? — спросила она.

— Ну, суд запретит мне… Не важно.

Ее лицо просветлело.

— А, — сказала она и произнесла что-то на непонятном мне языке. Засмеялась, сказала: — Если ты столкнешь меня с лестницы, я убью тебя спящего. Обещаю.

Думаю, я ей нравился, поскольку не подавал виду, что обмираю от ее красоты. У меня не было ни единого шанса, это я понимал. Так нечего и обхаживать ее, как другие мужики. Просто красивая девушка, размышлял я. Необыкновенно красивая девушка, ну и что? Спустя какое-то время после того, как она меня выбрала, я уже так не думал. Я бы сделал все, что угодно. Это уже отдельная история. История о том, что бы я сделал. Дайте-ка мне ножик.

В дверь стучат. Не знаю, сколько времени я так просидел, но в комнате тяжелый дух. Телевизор работает без звука, какой-то мультфильм. Снова стук в дверь. Смотрю на экран. Пес стреляет из лазерного пистолета, отстреливает щупальца у спрутов в космических скафандрах. Даже без звука видно, что они издевательски над ним смеются, у них осталась куча щупалец, они жонглируют своими лазерными пистолетами. К антенне космолета привязана собака в мини-юбке. Снова стук в дверь. Поднимаюсь, открываю: в коридоре стоит София. На ней новое летнее платье, тонкие бретельки, видна загорелая грудь. Она была бы рада, скажи я ей это, скажи я хоть что-нибудь. Возвращаюсь к телевизору. Она глазами следит за мной, стоя в дверях. Произносит очень тихо: