Чак Паланик - Обреченные
Узрев внебрачные проделки отца, я потрясенно удаляюсь. Я кровоточу обратно по медной проводке «Райнлендера». Нарвавшись на эту сцену, я быстро возвращаюсь прежним путем в холл пентхауса, мое призрачное «я» пузырем возникает из розетки. Процесс включает расширение, раздувание шара эктоплазмы приблизительно до моих обычных размеров пухлой тринадцатилетки. Складываются черты лица, потом очки в роговой оправе, за ними школьные кардиган и юбка-шорты. Последними принимают форму мокасины «басс виджун», а с ними из розетки вытекают остатки призрачной меня – невредимой, но Ctrl+Alt+Отрезвленной.
И кажется, я здесь не одна. Человек стоит среди мебели, среди стульев и столов, которые горбятся под белыми чехлами. Он стоит под люстрой, под марлевым саваном. Мои призрачные глаза и глаза незнакомца впились друг в друга. Вероятно, передо мной тот охотник за привидениями, о котором предупреждала бабушка.
Милый твиттерянин, можешь назвать меня надменной аристократкой, но я до сих пор изумляюсь, когда вижу в Штатах американцев. Почти все детство я мыкалась между Андоррой, Антигуа и Арубой, из одного сказочного налогового рая в другой, я беспрестанно мигрировала вместе с теми, кто бежал от подоходного налога, укрывая колоссальные заработки в Белизе, Бахрейне и на Барбадосе. У меня сложилось впечатление, что США разогнали своих граждан по офшорам и теперь заселены и управляются нелегалами.
Да, время от времени попадается кто-нибудь в форме горничной или за рулем «линкольна», но человек, которого я вижу в холле нашего пентхауса, явно не слуга. Во-первых, он светится. Излучает ясное голубое сияние. Не такое, как если бы в нем горела лампа; у него, скорее, грани, он, как драгоценный камень, собирает окружающий свет. Лицо размыто – я вижу одновременно и переднюю, и тыльную части его головы. Это как глядеть через книжную страницу на солнце, когда ясно различаешь буквы с обеих сторон. Поразительно: будто разом видишь все фаски бриллианта. Сквозь человека просматриваются здания за окном – серая панорама за Центральным парком. Волосы его спускаются вдоль спины косой – толстой и длинной, как багет; каждая прядь просвечивает и переливается, будто стеклянная лапша. Его шея – натянутый целлофан, на коже – морщинки вен и сухожилий. Пиджак, штаны, даже запачканные кроссовки – все прозрачное, будто слюна.
Он стоит – руки свисают вдоль туловища – и колышется, как столб дыма. Губы у него дряблые, словно медуза, проплывающая в кадре какого-нибудь мерзкого документального фильма о жизни моря. Голос приглушен – кажется, будто кто-то шепотом секретничает за стеной.
Да, СПИДЭмили-Канадка, до того, как я умерла, именно так мне и представлялись привидения.
Измученным голосом он произносит:
– Ты – та самая мертвая девочка.
Он меня видит.
– А вы?.. – спрашиваю я. И осекаюсь.
Его фигура покачивается. Он начинает падать и тут же выравнивает себя рывком, будто резко пробудившись, но прилагает слишком много усилий, и его заваливает в другую сторону. Ему так и не удается занять устойчивое положение, его шаткая поза – беспрестанная череда едва предотвращенных падений.
Милый твиттерянин, возможно, я не знакома с достославной женской радостью менструации, однако наркомана при встрече определяю без труда. Жизнь с Камиллой и Антонио Спенсерами означала тесные контакты со множеством разных людей, зависимых от веществ.
Остолбенев, я сглатываю всухую и спрашиваю:
– Вы – Бог?
– Мертвая девочка… – Человек словно шепчет. Он рассеян, причем буквально: он испаряется. Его руки тают, будто молоко в воде. Слова – слабее эха, тихие, как мысль. Он говорит: – Я в номере шестьдесят три четырнадцать. Найди меня. – Остается лишь тень его голоса, когда он произносит: – Приходи и расскажи мне тайну, которую знает только твоя мать…
21 декабря, 8:30 по восточному времени
Родители отправляют лазутчика
Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])
Милый твиттерянин!
Здесь и сейчас, в отеле «Райнлендер», я движусь по проводам из родительского пентхауса в комнату 6314. Я следую совету таинственного призрачного видения, просвечивающего человека с немытыми волосами, перекрученными в хипповскую косу, не менее отталкивающую, чем засаленный хвостик какого-нибудь противного укурка из сельской глухомани. Благодарю, СПИДЭмили-Канадка, за вопрос, но да – призрака могут преследовать другие призраки. К примеру, моя бабушка: засела в спальне пентхауса, курит, бездельничает и своим присутствием напоминает о лете, что мы провели вместе в штате Нью-Йорк, и о бесчисленных ужасах, которые там произошли.
Прокатившись по электрическим цепям через непаяные соединения и много раз свернув не в ту сторону, я выбираюсь из щелей розетки в номере 6314. Обстановка: комната в задней части здания с видом на магазин «Барниз» и пруд в Центральном парке, два мягких стула возле окна, комод, кровать – каждая поверхность уж наверняка кишит клопами, одурелыми от крови. Между стульями – стеклянный столик, на нем – дорожки белого порошка. Анды, масштабная модель. Апеннины. Скалистые Галапагосы, только с вершинами из белой кристаллической пыли. Под столиком развалился мой таинственный гость: сам на животе, голова набок. Он лежит на ковре, судя по виду, мертвый. Из ноздри торчит плотно скрученная бумажная трубочка. Она – все в той же белой пыли.
Милый твиттерянин, мне, пожившей с родителями – бывшими укурками, торчками и обдолбышами, – этот пейзаж прекрасно знаком. Когда моя призрачная сущность устраивается на краю постели, распластанное тело издает стон. Его веки вздрагивают. Туловище и конечности можно было бы спутать с кучей несвежей, пропотевшей одежды, если бы та не колыхалась чуть заметно от дыхания. Дрожащие руки упираются в ковер, и весь костюм пугала – заплатанные джинсы, фланелевая рубашка в клетку и замшевая куртка с бахромой – цепляется за стул и поднимает себя на ноги. Уже не магически прозрачный, этот несимпатичный и тощий человек озирает номер и окликает:
– Мертвая девочка?..
Вот это, должно быть, и есть частный детектив-парапсихолог, которого послала моя мама.
Его возраст так просто не угадаешь. Кожа на лице бугристая и пунцовая, будто взяли аппетитный крем-карамель и заморозили с рикотто-малиновой крошкой фурункулов. То, что показалось мне поначалу пухлой верхней губой, – лишь густые усы того же цвета, что и губы. Руки, каждый сантиметр открытой шеи – все в морщинах, словно этого человека сворачивали, как тесто для штруделя, и теперь его не расправить. Налитые кровью глаза сканируют комнату. Он спрашивает:
– Мертвая девочка, ты здесь? Ты пришла, как я просил?
Как и многие зависимые от веществ, выглядит он старше трупа.
Похоже, он меня не видит. Да, я могла бы мигнуть светом, дать вспышку на экране телевизора, чтобы обозначить свое присутствие. Однако я выжидаю.
Бумажная трубочка все еще торчит у него из носа. Он вытаскивает ее и говорит:
– Дай мне знак.
Его пальцы распрямляют бумагу. Фотография. На ней мама обнимает меня, мы обе улыбаемся в камеру. Это обложка журнала «Парад». Пойми правильно, милый твиттерянин: когда делали этот снимок, я и подумать не могла, что его поместят под заголовок: «Кинодива и ее пораженная недугом дочь противостоят трагедии детского ожирения». Да, я улыбаюсь, как довольная жаба, и пухлыми руками прижимаю к себе котенка рыжей масти. Тронутый бродяга с косой поворачивается вокруг себя и показывает вырезку со рваными краями мини-бару, кровати, письменному столу, припорошенному белым столику.
– Смотри, – говорит он, – это ты.
Нижняя кромка фотографии потемнела от влаги из его носа. Меня, хоть и очень толстую, мамины руки обвивают целиком. Я вспоминаю запах ее парфюма.
Мне любопытно, и я уступаю: медленно задергиваю занавеску.
Голова бродяги так стремительно оборачивается к окну, что его омерзительная коса летит по широкой дуге.
– Есть! – восклицает он и несколько раз дергает согнутой в локте рукой вверх-вниз. – Я тебя нашел! – Он все кружит, глаза ощупывают комнату, пальцы шевелятся, будто хотят схватить мое невидимое тело. – Твоя старушка запляшет от радости. – На меня он не смотрит. И вообще не смотрит на что-то конкретное – его глаза сканируют каждый уголок комнаты. Обращаясь в никуда, он произносит: – Это доказывает, что я лучший. – Его внимание привлекает стеклянный столик с полосками белого порошка. – Вот он, мой секрет. Кетамин. Чудесный К. – Он снова скручивает фотографию, сует в нос и наклоняется, изображая длинную затяжку. – Я называю себя «охотник за головами духов». Мертвая девочка, твоя старушка платит большое бабло, чтобы я тебя разыскал.
Да, СПИДЭмили-Канадка, ты все поняла верно: этот рассыпающийся обтрепыш именует себя охотником за головами духов. Пора опасаться худшего.
Он моргает: веки закрываются, открываются, снова закрываются, и каждый раз надолго, как у засыпающего человека. Потом он резко распахивает глаза и спрашивает:
