Чак Паланик - Обреченные
– Прими песнь почтения моего затхлого ануса, дорогая Мэдисон. Прими скромную хвалу, мою «Аве Мэдди»…
Аве Мэдди? Милый твиттерянин, эти слова немедленно вызывают у меня в мозгу ступор. Мое имя каким-то образом сделалось синонимом пуканья?
Я спрашиваю:
– Давай-ка проясним: тебя наняла моя мама?
– Прими мою заднепроходную молитву, – говорит он. – Святой ангел Миллисент Спенсер, прошу твоего божественного наставления.
Я говорю:
– Ты отвратителен. – Я говорю: – И к твоему сведению, меня зовут Мэдисон, ты, тлетворный червь.
– Прости меня, сердитая девочка-ангел.
Я – ангел. Как бы не так. Я спрашиваю:
– Сколько моя мама тебе платит? – Я встаю, подхожу ближе и задаю другой вопрос: – Что тебе рассказали мои родители? – После культа Гайи, Матери-Земли, который они распропагандировали в «Вэнити Фэйр», даже вообразить не могу, какой верой теперь увлеклись мама с папой – экс-язычники, экс-буддисты и экс-атеисты. Я щелкаю пальцами, чтобы привлечь его внимание.
– Камилла, великая Камилла, – расстилается дух, – мать маленькой мессии, что отведет человечество в рай… – Он рыгает. – Услышь мои молитвы.
Я поднимаю призрачную ногу и ставлю ему на светящийся затылок.
– Давай-ка договоримся. Ты занюхал здоровенную дорогу Чудесного К и провалился в К-дыру. Твоя душа вышла из тела на сколько там – на час? – Сквозь сжатые зубы я предупреждаю: – Еще раз пукнешь – вырву твою вонючую косу с корнем.
– Минут на тридцать – сорок, – произносит он, не отрывая лица от пола, и водит одной протянутой рукой из стороны в сторону ограждающим жестом. – Так я нашел Мэрилин Монро. Элвиса. – Дух стучит себя по грудине, в голосе звучит некоторая гордость. – Я лучший.
– Это ж горы кетамина.
– Бля. Бля. Бля, – говорит он.
– Ну-ка хватит!
– Но так я отдаю дань почтения, – ноет призрак.
– Мне?
– У нас мало времени, – говорит он. – Паломничество сюда по воле твоей матушки было долгим. Моя святая обязанность – безопасно доставить тебя на «Пантейджес».
В театр?
– Это большой корабль.
– В смысле на «Пангею Крусейдер»?
– А я как сказал? Не важно. Главное – ты должна следовать туда за мной.
Прозрачная фигура под моей ногой начинает таять.
– То есть когда твоя душа вернется в это мерзкое… – я показываю на груду плоти и тряпья, – мне надо идти за тобой?
– Ага, – отвечает он, – типа того. – Мозг у него поврежден, внимание рассеяно. Фантом постепенно исчезает, как тогда, в пентхаусе. Его душа возвращается в загубленное наркотиком тело.
Чтобы удержать его еще немного, я буквально наступаю ему на шею. Я ору:
– Говори! Я приказываю тебе, вонючий таракан! – Вот она, Мэдди. Я такая – властная. Я требую ответа: – Что задумала моя коварная мать?
Бздеж. Отрыжка. Путь к искуплению лежит через брань.
У меня жуткое предчувствие.
– О славный ангел Мэдисон, ты умерла, и твою плоть погребли, но из загробного мира ты говорила с матерью… – Он тает. Мистер Кресент Сити ускользает обратно к жизни. – Ты указала твоим праведным последователям путь в рай. Пердеть в набитом лифте… ссать в бассейн… говорить «бля»…
Милый твиттерянин, моя призрачная сущность холодеет от ужаса.
– С тех пор как твой святой дух посетил родителей, они проповедовали твое учение миллионам по всему свету. Несметное число твоих учеников возносит «Аве Мэдди», как и я. – Он прибавляет себе под нос: – Бля. Говно. Жопа… – и говорит: – Верховная Мать Камилла – наша пламенная блудница…
– Духовница, – поправляю я.
Но поздно. Мистера Кресента Сити больше нет под моей ногой. В другом конце гостиничного номера лежащее пугало начинает шевелиться.
21 декабря, 8:40 по восточному времени
Грубое искупление
Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])
Милый твиттерянин!
Пускать газы. Рыгать. Ковырять в носу и разбрасывать козы. Лепить жвачку на скамейки в парке. Таковы обряды новой главной мировой религии, и все это – моя вина. Я-то лишь хотела вновь собрать нашу семейку, пусть и в аду. Я советовала им парковаться во втором ряду, говорить слова на «ё» и кидать окурки на землю. Поскольку знала, что эти действия уж точно приведут их в ад. А раз они не могли помалкивать в тряпочку, то теперь обрекли миллиарды душ на вечные муки.
Милый твиттерянин, все, что я говорила своим, было в шутку. Я лишь хотела их подбодрить.
Почему мимолетные мысли какого-нибудь доброхота вечно превращаются в идеалы следующей цивилизации? А вдруг Иисус, Будда и Мухаммед были обычными смертными, которым всего-то и хотелось, что сказать «здоро́во» и утешить своих во плоти живущих друзей? Вот, вот почему мертвые не разговаривают с будущими покойниками. Досмертные перевирают любое наше слово. Я тут дурака валяла, а мама вывела из моих шуточек целую теологию.
О боги! Получите теперь «скотинизм» – международное религиозное движение, основанное на сортирном юморе и хамском поведении.
Как мне поступить? Можно попытаться вправить мозги моим родителям. Вот так я и поступлю. Пока мистер Кресент Сити кое-как поднимается на ноги, я решаю следовать за ним к моей тронутой матери и растолковать, что к чему, страдающему от кишечных газов материальному миру.
21 декабря, 8:44 по восточному времени
Мир скотинитов
Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])
Милый твиттерянин, представь мир, где все люди день за днем живут с полной уверенностью, что попадут в рай. Спасение гарантировано абсолютно всем. Вот на какую Землю я вернулась. Из номера 6314 «Райнлендера» я иду следом за моим проводником, мистером Кресентом Сити. Багажа у него нет. Он шаркает, с каждым движением с его одежды сыплется стеклянная крошка, но на самом – ни пореза, ни царапинки, хоть он и разбил кофейный столик. Лифт съезжает в вестибюль, двери раздвигаются, незнакомый постоялец, пропуская нас, отходит в сторону. Он вежливо кивает и произносит:
– Жрать вам говна, подтирка.
Кресент в ответ слегка кланяется, говорит:
– Приятно попидореть, манда. Всего вам черножопого, – и обильно сплевывает ему на ботинки.
И все это натворили мои родители! Стоило догадаться, что они раззявят рты и не смолчат. Могу поспорить: поговорив со мной по телефону, мама сию же секунду велела секретарю созывать пресс-конференцию. Даже не сомневаюсь, что они с папой усердно разносили по миру мой совет о том, как попасть на Небеса Вестибюль «Райнлендера» – некогда храм пристойного поведения и деликатных негромких бесед – сделался вонючей раздевалкой, местом сортирного трепа и миазмов.
При этом – поразительный контраст – все улыбаются. Столько счастливых людей в одном месте не бывает. Постояльцы, консьержи, швейцары – у каждого радостное лицо ребенка-сквернослова. Они смотрят друг на друга, а глазки чистые и влюбленные, как у ренессансных херувимов, с обожанием взирающих на младенца Христа. Администраторша приветствует нас такой широкой улыбкой, что кажется, будто ей приплачивают за каждый показанный зуб. Глаза блестят неподдельным восхищением.
– Надеюсь, вам было у нас охеренно и разжописто, мистер Сити?
Кресент улыбается не менее восторженно:
– Просто обосраться, мокрощелка, охренительно.
Администраторша подтверждает, что счет за номер выставят Камилле и Антонио Спенсерам, принимает ключ и мило сообщает:
– Кажется, ваша говноедская машина с шофером-негрилой уже ждут. Могу ли я, дери вас за ногу, помочь еще с какой-нибудь мутотенью?
– Нет, спасибо, – говорит Кресент, сует руку в передний карман драных джинсов и вытаскивает купюру. Между дрожащими от наркотиков пальцами – стодолларовая бумажка. Он складывает ее под носом, сморкается, как в салфетку, под завязку наполняя соплями, и протягивает тошнотворную банкноту администраторше:
– А это можете сунуть себе в задний проход.
Та сияет самой широкой улыбкой, берет деньги и говорит:
– До встречи в раю, придурок.
– Жидовка, – радостно отвечает Кресент и шагает к выходу.
Вслед ему несется птичий перелив:
– Хорошего дня, жополиз сраный!
Улыбающийся посыльный, придерживая входную дверь, хитро козыряет на прощание:
– Отсоси, хот-дог с дерьмом.
Кресент Сити сует парнишке еще одну перемазанную сотню.
Водитель в форме стоит у обочины возле открытой двери сияющего «линкольна».
– В аэропорт, мистер спермоед?
Как и сказала администраторша, предки шофера – выходцы из Африки. Кресент радушно жмет ему руку и устраивается на заднем сиденье.
– Да, чернозадая обезьяна, в терминал внутренних рейсов, пожалуйста.
В таком вот паскудном духе, смеясь, они болтают всю дорогу до аэропорта. Ни капли обиды. Запретных выражений не существует. Даже люди, мимо которых мы едем – идущие по тротуарам, сидящие в машинах, – все блаженно улыбаются, словно неуязвимые для оскорблений. Поймав на себе взгляд Кресента, они радостно поднимают в ответ средний палец. Оглушительно сигналят машины. Улыбки слепят. Каждый торжествует, что попадет в рай, если, конечно, будет усердно браниться.
