Джерри Стал - Вечная полночь
«Ебтъ!» — неожиданно для себя громко произнес я в глубинах своего гаража. Ебть! Позади запертого пустого дома, куда заходить мне не разрешалось. В городе, где я жил, но ничего общего с ним не имел. Я вышел наружу, собираясь раздавить самый большой ком героина, насколько представлялось возможным за один укол. Загнать себя туда, где я находился. В никуда. Где нет мыслей. В сухой и пустой центр бессмысленного существования.
Когда я стырил дозу, я не знал, что она продлит мне жизнь. Я был настолько разбит, и это выразилось в том, что я почти все выкурил у Таунера дома, оставив себе лишь шепотку, чтобы пережить ночь, а потом на следующий день прийти и нарыть себе еще.
Знал бы, растянул бы на подольше. На следующее утро, прободрствовав до рассвета, я решил, что хватит лежать бревном. Еды в гараже не было. Попить тоже. Поднявшись, я проверил сделанную накануне заначку в ботинке. И вспомнив, какой идеальный день мне предстоит — идеальный, значит для меня всего лишь Ноль: что не нужно никуда идти, ничего говорить, ни о чем думать, никого видеть — я немедленно отрубился.
Так оно было для меня. Прекрасный Ноль. Я все курил и курил, пока со стен не запели сирены, от острого дыма паленой резины защипало в глазах, день сменился ночью, и я погрузился в беспамятность. Отлично.
Мне было нужно лишь безвременье. Я напоминал человека, который жрет кислоту, а вокруг падают атомные бомбы. Я уже видел тучи и краски. И что изменится, стань они настоящими?
День, возможно, был тот же самый. Возможно, следующий. В постель я так и не ложился. Заснул в кресле, проснулся с открытыми глазами. Когда ты ничто, когда тебя нигде не ждут, то можно жить и вот так. Засыпать, просыпаться и не знать, прошло десять минут или же десять дней. Заначка почти израсходовалась, но это не проблема. Времени у меня полно. Прогуляться до «7-одиннадцать» у Пико, заглянуть в бар «Молоко Тигра». Взять воды. Так можно прожить. Еда не нужна, если есть ширево.
* * *Ранний вечер. Полицейские машины мчались мимо меня на север. Потом возвращались и гнали обратно на юг. Странно еще то, что полицейские машины, казалось, были забиты. Не как обычно водила и мусор рядом с ним. Трое спереди, трое сзади. Вдобавок, как они на меня смотрели. Я подумал: «Они догадываются, что я обдолбанный?»
А после: «И что? По фиг». Дорог у меня нет. За что меня могут тормознуть, за распущенные слюни? И все-таки подозрительно тихо. Нервная тишина на дороге и рев впереди. Мотоцикл за мотоциклом.
И что это за хренотень? Может, дело вовсе не в эйче: может, я украл какой-то странный опиум. Накурился до охуения опиума вместо джанка… Явное ощущение нереальности. Я двинул в сторону «7-одиннадцать».
«BMW», тоже под завязку — почему на дороге почти нет машин, а те, что есть, битком набиты? — проносится мимо. Рев черных лиц и большие розовые круги ртов.
Господи! И потом, перед магазином — что? Что, как они говорят, не так с этой картиной?
— Давай! Давай! Давай! — доносились из магазина крики, когда я направился туда. Размышляя, а не зайти ли. Размышляя, поскольку мне пришлось тормознуться на стоянке у незаглушенной серой «Чеви». Мотор продолжал работать, пыхтя, как накачанная амфетамином пума… Подумал: «А где дверь? По-моему, я знал, где дверь. НЕУЖЕЛИ Я НАСТОЛЬКО ОБДОЛБАННЫЙ?»
Черт! А потом я вижу, что двери нет, а стеклянная витрина магазина разбита, часть ее осколков лежит на капоте «Чеви». Я думаю: авария. Тачка снова хуйнула по гастроному и отъехала назад. Повсюду стекло. Хрустит под ногами. А внутри магазина мечется народ. Мужик, напоминающий майянского бога солнца, выскакивает с охапкой блоков «Budweiser», швыряет их на сиденье «Чеви», поворачивается и врезается в женщину, очень похожую на него, с «Хаггисами» в руках, упакованную также плотно, как рубашки от «Братьев Брукс».
Я зашел внутрь и увидел хозяина-индийца в странно величественном тюрбане и форменном пиджаке «7-одиннадцать». «Полиция! — раздирается он в трубку. — Полиция!»
Три негритянки, не старше четырнадцати, пыхтя, выбегают наружу, нагруженные пакетами с замороженной едой. Кажется, что они победили в лотерее «ТВ обед». Туда-сюда. Еще цветные. Все молчат. Быстро перемещаются. Семья латиносов с пятью или шестью детишками, явно родственники Майянского Бога, забрасывают шесть упаковок колы на заднее сиденье «Чеви». Все принесли одно и то же: кола в банках, кола в стеклянных бутылках, кола в огромных пластиковых сиськах.
Я забыл, зачем пришел. Тупо застыл перед холодильником. Наконец, протянул руку и взял бутылку «Перье». Теперь вспомнил. Мне хочется пить. Почему-то я держал ее двумя руками. Обернулся. Увидел, что стало тесно. Табун. Половина черных, половина коричневых и я. El Anglo Estupido[61].
Направился к прилавку. Полез в карман. У меня нет наклонностей к мародерству. До меня только что дошло, что тут творится как раз мародерство. Это было, как если бы перестал действовать закон всемирного тяготения. Некий фундаментальный закон отменяли и злостно нарушали. Товар уплывал с полок, из холодильников. И прыгал тебе в руки.
Я замер у прилавка. Я сошел с ума? Жду, когда появится Ганга Дин, все соберет и возьмет с меня доллар тридцать девять? Что со мной случилось?
Не пойму, то ли меня плющит, то ли мир спятил. Мне страшно. Я сбит с толку. Я медленно вышел из универмага — я вижу этого служащего каждый день; он меня запомнит? Каково ему, когда постоянный покупатель ворует у него прямо под носом?
Снаружи с «Перье» в руках я вижу, как полицейская машина тормозит у обочины и с визгом останавливается за «Чеви». Шорох осколков под шинами. Радио полиции хрипит от помех.
Черный коп, высокий и мускулистый, выскакивает с пассажирского сиденья с пушкой в руках. «Стоять!» Тесная форма, мелькнула у меня идиотская мысль. Как он, блядь, умудряется двигаться? За ним выскакивает водитель, белый мусор. Жирный. С красной рожей. Обе руки на демократизаторе. «Всем выйти! — кричит он в глубину магазина. Сам внутрь не заходит. — Всем выйти и построиться у стены».
Я вижу их всех. Пассажиры «Чеви»: бабка, дед, два мальчика и три девочки. Младшему вряд ли больше четырех. Старшей девочке тринадцать. Не знаю, что случилось с тремя негритянками. Может, смылись через черный ход.
Лишь я и семейство этих ебаных латиносов. Я встал как вкопанный. Вот так вот? Меня закроют за спизженную бутылку воды?
Представляю, картина. «Мужик, ты за что сидишь?» «А, „Перье“ спер в магазине…»
Господи!
«Ты, съебись отсюда!»
Это орет черный мусор в тесной форме. Показывает своей черной мордой. Белый жиртрест выводит трио негритянок и молочно-шоколадного парня примерно моих лет. У брата наполовину расстегнута рейдерская куртка. Оттуда торчат упаковки с «мясом для завтрака». В руках нарезка копченой колбасы. Белый мусор тычет в него дубиной.
Нас выстроили перед магазином. Появляется еще один легавый. Снова распахиваются двери. Вываливают пять мусоров. Жирный уже достал из кармана наручники. Семья латиносов стоит на коленях. Будто молится. Будто их сейчас расстреляют. Старика уже заковали. Белый коп нагибается, чтобы одеть наручники на женщину.
— Ты, сюда, — снова рявкает черный мусор.
Я начинаю протестовать. «Мясо» глядит на меня. Наши глаза встречаются. Мне хочется сказать: «Нет… вы не поняли… я с вами…»
Но это, разумеется, не так. И никогда не будет. Почему-то мне вспоминается Сэмми. И Рулина. Интересно, они до сих пор прикалываются по крэку.
— Уебывай отсюда, — приказывает один из новых мусоров. Но мягко. Как мужик мужику. Мы все белые парни.
Я начинаю уходить.
Я не оглядываюсь. Где-то на юге дым застилает небо.
Мимо снова проносятся машины, но я их не вижу. Не смотрю.
Вернувшись в гараж, я поставил «Перье». Нашел нычку.
Вывалил на фольгу остатки, огромный комок. Хотелось выкурить это ПРЯМО СЕЙЧАС. Хотелось заторчать ПРЯМО СЕЙЧАС. А потом я бы не парился. Потом не существует.
Я жадно проглотил первую хапку. Закрыл веки. Но не помогло. Молочно-шоколадный Король Мяса к завтраку продолжал смотреть на меня. И молчать. Его взгляд был вполне красноречив.
Я задержал дым в легких. Не выдыхая. Нарочито медленно подошел к телевизору. Я не включал его с тех пор, как переехал сюда. Не знал, работает ли он. Работает. Включил Седьмой канал. Пол Мойер, глас всего американского народа. Неизменное выражение его лица не стереть. Самодовольный умник. Точно так же он бы вел репортаж с конкурса красоты. Я убрал звук. Горящие дома. Из окон вырывается черный дым. Счастливый парень с гнилыми зубами тащит портативный телек. Я включил звук. «Привет, бабуль, — весело говорит Счастливец. — Не волнуйся. Это я несу тебе».
Зачем я вообще торчу? Я спрашиваю себя. Хотя не знаю, откуда в голову пришла такая мысль. Что она значит.
