Алистер Кроули - Дневник наркомана

Я почесал в затылке, все еще пытаясь осознать все. Но один пункт в том, что прорычал Большой Лев поразил меня особенно сильно. Я посмотрел на окружавшие меня лица.

— Да, я, разумеется, открыл свою Волю, — сказал я. — Теперь мне известно, на что я гожусь. Я также понимаю, зачем явился на эту глупую планету. Я — инженер. Однако вы произнесли слова "моя жена". Это уж совсем не укладывается ни в какие рамки. А где она?

— Ну, знаете ли, — возразил Большой Лев с усмешкой, — вы, наверное, принимаете меня за склад-холодильник для чужих жен. Если позволите, я рискну предположить, что и ваша жена тоже раскрыла суть ее Воли и удалилась для ее свершения.

— О, проклятье, — вырвалось у меня. — Вот, что я вам скажу, так и знайте — этого я вам не позволю!

Большой Лев обратил на меня свой самый суровый взор.

— Полно, сэр Питер, — заметил он язвительно, — возьмите себя в руки. Вы только что открыли свою волю, и вам, естественно, хочется, чтобы вас оставили в покое для ее исполнения. И все-таки, при первой возможности вы вскипаете, желая помешать вашей собственной жене творить ее. Позвольте сказать вам без обиняков: чтобы она не избрала, это нимало вас не касается. Или вы видели мало бед, происходящих по причине того, что одни люди вмешиваются в дела других? Да что уж там, ваш самый первый долг по отношению к жене, чорт возьми, защищать ее!

— Один из ваших парадоксов, — проворчал я.

На самом деле, я разрывался между двумя точками зрения. Во всевозможных бесчинствах Лу была идеальным компаньоном. Но для трудяги-инженера такая женщина означала гибель. В тоже время я был безумно в нее влюблен, особенно после того, как я впервые заново увидел ее в это утро; и она принадлежала мне.

В то же время, мне было очевидно, что он имел в виду, говоря об открытии ей своей истинной воли. Она показала это достаточно открыто, умоляя его забрать ее. Да он попросту проделал со мной один из своих дьявольских трюков, и избавился от меня, как он полагал, заставив с головой уйти в работу над геликоптером.

Я должен был стать покорным супругом, и позволить моей жене шляться с другим мужчиной у меня под носом, пока я занимаюсь своими вычислениями. Я должен был стать mari complaisant ,[28] не так ли?

Что ж, злой дух был искусен, но на этот раз расчет оказался ошибочным.

Я поднялся и с чувством и расстановкой влепил ему пощечину.

— Перед завтраком, — обратился он к Сестре Афине, — нам понадобятся пистолеты для двоих и кофе для одного. Но пока мы пребываем в ожидании этого фатального рандеву, — продолжил Лев, обращая ко мне одну из своих непроницаемых усмешек, — я должен следовать моей присяге. Как выяснилось, один из здешних братьев тоже механик. Вон тот домик на мысе (он указал пальцем) оборудован под вполне сносную мастерскую. Мы можем спуститься туда все вместе, чтобы вы смогли приступить к работе. Вам, по всей вероятности, понадобится множество нужных вещей, которых у нас нет, так что можете составить список, а мы телеграфируем в Лондон, где Лала их купит и привезет сюда. Она приезжает через три дня. Я буду просить ее также остановиться в Париже и выбрать там железный венок покрасивее, с эмалевыми цветочками, который положат на мою безымянную могилу.

Беспечность этого человека вызвала во мне яростный стыд за самого себя. Я процедил сквозь зубы, что он неописуемый негодяй.

— Вот это правильно, сэр Питер, — нашелся Большой Лев, — спокойствие духа любой ценой. "Неописуемый Царь" выражение классическое, и оно, по привычке, вызывает легкое содрогание; но быть может гению вашего калибра простительно изобретение новых оскорбительных терминов.

Я был до безобразия расстроен отношением зрителей, чьи лица застыли в широких улыбках, за исключением Диониса, который подступил прямо ко мне и со словами: "Ты Фукин Шин", — ударил меня в глаз. "Если ты застрелишь Больфова Льва, я пристрелю тебя", — добавил он.

Вся компания рухнула в приступе неукротимого хохота. Царь Лестригонов вскочил с негодующим видом, и свирепо отчитал их:

— Так-то вы творите вашу волю, никчемные вы людишки? Или вы явились на эту планету, чтобы обращать серьезные вещи в посмешище? Вам должно всем рыдать, памятуя, что через двадцать четыре часа вам придется похоронить либо вашего любимого Большого Льва, либо нашего достойного гостя, ставшего всем нам еще дороже, благодаря своему невольному юмору. Пойдемте, Сэр Питер, — с этими словами он взял меня под руку. — Не будем терять время с этими пустозвонами. А что касается Беспредельной Лу (он принялся напевать):

Has any one seen my Mary?Has any one seen my Jane?She went right out in her stocking feetIn the pelting pouring rain.If any one sees my Mary,He'll oblige me, I declare,If he'll send her back in a packing case,'This side up, with care'.

Мы были уже далеко внизу, шагая по склону, точно великаны. Сверху доносился смешанный хор выкриков и насмешек.

Нужно быть атлетом, чтобы бежать с холма рука об руку с Большим Львом. Кактусы он, похоже, не замечал, а когда возникала канава, ее обязательно нужно было перепрыгнуть. Когда же тропа взбиралась немного вверх, он использовал инерцию движения, чтобы перенестись через гребень, точно на американских горках. От этой гонки я положительно опьянел. Физическая тревога в сочетании с физическим возбуждением. Я потел, как свинья, мои сандалии скользили по жесткой и сухой траве; мои голые ноги были ободраны дроком, утесником и кактусами.

Я то и дело поскальзывался, однако он всегда превращал падение в прыжок. Так мы и мчались, не смиряя свой бег, пока не очутились у самых дверей дома на мысе.

Большой Лев отпустил меня неожиданно. Я рухнул и, задыхаясь, лежал на спине. Он был абсолютно спокоен; и жилка не дрогнула. Наблюдая за мной, он успел вытащить свою трубку, набить ее и закурить.

— Никогда не теряйте времени по дороге на работу, — сделал Лам замечание тоном, который я могу описать только как псевдо-ханжеский. — Как вы, уже достаточно оправились от бега, чтобы снова принять вертикальное положение, отличающее представителей рода человеческого от прочих млекопитающих? — добавил он с притворной озабоченностью. — По-моему, это наблюдение принадлежит Вергилию.

Огонек в его глазах подсказывал мне, что у него припасен для меня еще один сюрприз; я начал понимать, что он радуется, как школьник, разыгрывая людей. Ему, похоже, доставляло удовольствие заманить, поставить человека в неестественное положение, и создавать таинства из самых банальных обстоятельств. Это было до крайности по-идиотски, и до крайности раздражительно; и, одновременно, приходилось признать, что в результате этого метода в жизни прибавлялась какая-то острота.

Мне вспомнилось замечание Мейзи Джэкобс: "Где Лам, там не тоскуют".

Эти события, по характеру своему, были обыденны и незначительны и, тем не менее, каждому из них он придавал значение. Он делал жизнь такой, какой она бывает, когда впервые пробуешь кокаин или героин, однако ему это удавалось достигать не прибегая к излишествам. Я, наконец, понял, откуда у него эта уникальная репутация человека, ведущего фантастическую жизнь, при том, что никто не мог привести ни единой выходки, которая была бы экстраординарна сама по себе.

Я постепенно взял себя в руки и, удалив несколько колючек из своих оголенных ног, в достаточной степени овладел собой, чтобы спросить:

— Так это и есть мастерская?

— Вот уж в который раз, сэр Питер, — отвечал Лам, — ваша интуиция подтверждает свою непогрешимость. И в очередной раз ваш несравненный дар подбирать выражения укладывает факты в скупую форму эпиграммы, которую отчаялись бы редактировать Юлий Цезарь и Марциал.

Он открыл дверь этого дома, повторяя свою давнюю формулу:

— Твори, что ты желаешь да будет то Законом.

До сего времени, я находил эту фразу поочередно смехотворной, раздражающей и занудной. Сейчас же она полностью утратила эти свойства. Сухие кости ожили. Меня пробрало до спинного мозга, когда он произнес эти слова. Нежный, милый голос, до странности знакомый, ответил ему из просторного, темного помещения. Темного, ибо ослепительный солнечный свет с улицы был не в силах осветить его внутренности для моих суженных зрачков.

— Любовь — закон, любовь подчиняется воле.

Я снова встрепенулся, но на этот раз от сочетания неожиданности и ликования, смутно невразумительного. И тогда я увидел в одном углу комнаты, за рядом скамей и столов, уставленных аккуратно разложенным инструментом, мерцающий силуэт. Он был обращен к нам спиной, и деловито прибирал на полу.

— Вот сэр Питер Пендрагон, — сказал Большой Лев, — пришедший заведовать этой лабораторией.

Мои глаза все еще не привыкли к сумраку, однако, я мог разглядеть, как фигурка поднялась с пола, сделала реверанс и двинулась по направлению ко мне, туда, где я стоял в столбе солнечного света, проникавшего через приотворенную дверь. На ней были надеты шелковые штаны «никербокер» черного цвета, сандалии и черные чулки.