Джерри Стал - Вечная полночь
Хотя до сего момента у меня получалось не торчать, прозвучало по-любому неплохо. Очень неплохо. Глядя в зеркало дальнего обзора, я увидел уставившиеся на меня собственные глаза, когда я пробормотал роковые слова: «Давай…»
Следующее, что помню, я в самом центре Уатте, скрючился в такси у парка Джима Джиллиама, выпуская клубы из трубопровода, длиннее рук моего черного кореша, который, казалось, с каждой затяжкой принимал все более грозный вид.
Одна затяжка, и мне снова пиздец.
В два счета я вернулся в то состоянию, о котором так отчаянно тосковал все эти безжизненные месяцы. Очень быстро я вернулся к эйчу и заработал подсадку. Едва я так славно убился, я решил, что мне надо сменить стены. Новая обстановка. Потом, конечно, я слезу.
В кругах слезающих это называется «географическим вопросом».
Мой новый друг и спаситель представился по телефону. Эрик Блэкни, мой старый режиссер из «Буккера», регулярно звонил мне через определенные промежутки, с тех пор как его поперло высшее начальство и я уволился из солидарности. Я никогда ему не перезванивал по тем же причинам, по каким не контачил ни с кем из своей «старой жизни». Я перестал считать себя частью их мира. Я покинул цивилизацию, когда взялся за струну.
Но, повернувшись спиной к очередной стене, я стал рассматривать его как человека, потенциально полезного. И непременно бы его использовал, если бы означенный индивид не оказался потрясающе щедрым человеком. Сложно стырить что-то у того, кто готов отдать последнюю рубашку. А у Эрика, благослови его, Господи, рубашек было до черта.
Я в очередной раз словил сообщение от Блэкни на свой верный автоответчик. Когда я ему перезвонил, он, как мне показалось, обалдел. «Я думал, что ты умер», — сказал он мне.
Как мне объяснить, что симпатии ко мне, желание со мной дружить столь же абсурдны, как приглашение отобедать в Белом доме? «Ну, знаешь, — неопределенно ответил, — пропал без вести».
К большому моему удивлению, он сказал, что понимает. Я планировал уболтать парня, пару раз намекнуть ему, какой он убойный режиссер — если не непризнанный гений — потом раскрутить на пару сотен баксов. Если не найду где жить, по крайней мере, смогу нарулить наркоты.
Мы с Эриком договорились встретиться за кофе в «Ониксе», кафе-«театре перфоманса», ставшем недавно модным, в Сильверлейке. В «Ониксе» собиралась как бы бунтующая публика. Такие крутые люди, что они жрали кислоту посреди рабочей недели. Обхохочешься на эту толпу Nuevo[56] в клешах. Однако, что ни говори, этих граждан приходилось уважать. Они на свой лад творили настоящую Революцию в Лос-Анджелесе — не писали сценариев. Не то, что всякие проститутки от литературы, типа нас с Эриком.
Они были писателями, но поклонялись Генри Роллинзу, а не Оливеру Стоуну. Когда я попал в Лос-Анджелес, каждая shlub, имеющая под рукой фломастер, сочиняла сценарий про «вытащенную из воды рыбу» (все стремились повторить «Нечто дикое»). Теперь они рожали стихи в духе «зацени мое тату». Верлибр вечно свободных. «Я Ненависть… Я пью крепкий кофе… Я надеюсь, мама умрет…» Примерно вот так.
И в такую модную тусню явился экс-кэннеловский ас Эрик Б. в хаки и рибоках — он даже обрезал свой хвост — с вашим покорным слугой, как всегда облаченным в чёрное, затасканное с начала семидесятых. Сначала из соображений стильности. Потом, чтобы спрятать кровь. Теперь потому что другого шмотья у меня не было.
Эрик, хотя и добился успеха на выбранном поприще, до сих пор себя за это ненавидел. Но с любовью вспоминал время, когда он был голодным рок-музыкантом в Англии, где прожил почти десять лет. «Что мне делать?» — пробурчал он в свой бескофеиновый кофе, который мы заказали вместо обычного, ведь яппи вроде нас пристало беспокоиться насчет побочных эффектов этого мерзкого кофеина. «У меня есть жена, двое детей и эта блядская ипотека».
От той обычной беседы, когда можно делать выводы о складе ума, в кафе стало ясно, насколько важно понять, каким образом человек может опуститься ниже плинтуса и там остаться, подобно автору данного опуса.
Простое утверждение: выносить, что меня воспринимают иначе, чем обыкновенного парию, кем я, собственно, и являлся, было выше моих сил. Слишком это шло вразнобой с категорическим императивом вести жизнь затянувшегося саморазрушения.
Примерно час или два мы обсуждали, как мы оказались там, где оказались. «Помню, как-то, — рассказывал мне Эрик смачную историю из своей жизни, поразительно контрастирующую с его джентльменским набором хаки-спортивная рубашка. — Помню, как-то я работал телохранителем у чувака, продававшего героин Кейту Ричардсу. Приходили к Кейту на хату, и везде на полу валялся народ. Что-то буровили, дерьмо всякое, и меня, понимаешь, до глубины души удивило, что то была самая скучная во всем нашем блядском мире ситуация. Кто-то хотел сделать тост, но тостер сломался. И я эту хуйню починил — по-моему, в розетку надо было воткнуть — и меня сочли кем-то вроде гения. В смысле, деньги, наркотики, вся фигня, от нее они так поглупели… Не мог дождаться, когда мы оттуда свалим».
На одно бесконечное мгновение мы застыли на месте. В полном молчании. А вокруг нас во всем своем татуированном великолепии юное поколение, молодая поросль, зажатая в рамках новых стереотипов, жила своими современными фантазиями. Через пару лет половина из них сядет на систему. Вторая половина станет бухгалтерами.
— Ну, если тебе надо, где жить, я тебе помогу.
— Ну, не знаю…, — пробормотал я. Обычная поддельная неуверенность. Фишка в том, чтобы заставить ИХ умолять ТЕБЯ позволить тебе помочь. И ты по бесконечной доброте душевной, окажешь им любезность.
— Смотри, поступай, как знаешь. Просто тебе говорю, у меня есть где. Я там практически не бываю.
— Ну…
Я похмыкал и пожевал сопли. Прошла еще минута. Эрик извинился и сказал, что надо позвонить жене. Я остался сидеть, с ужасом поджидая, когда он вернется из телефона-автомата.
Благотворительность дурно влияет на сон, даже хуже чем непосредственная разводка.
Но вот приплыли, мне предлагают пищу и крышу над головой, и мне не надо ни врать, ни красть, ни говорить «я тебя люблю» — и мне хотелось схватить вилку и воткнуть себе в глаз.
Эрик пробрался обратно мимо столика с татуированными жертвами поэзии и сел на место.
— Все нормально? — я надеялся, что его дом сгорел.
— Без проблем. Я поговорил с Тиной, она одобрила.
— Фигня какая, — сказал я.
Примерно так все и было.
Как только я устроился в своем новом «доме», я тут же завязал. Поддельный рецепт на валиум. Горсть перкодана. Может получится? Довольно симпатичный гараж. Кровать, стол, несколько книг, окно и, самое главное, жалюзи. Не хватало только раковины или ванны. Один недостаток, нормального гражданина бы не огорчивший — дом всего в двадцати пяти шагах. Но, конечно, нормальным гражданином я не был. Я ссал снаружи.
Днем я прилагал максимум усилий, чтобы навестить дочь и проигнорировать испепеляющие взгляды своей бывшей, если она вдруг была дома.
Со своей стороны, Нина считала меня чем-то вроде симпатичной аномалии. Забавным пришельцем. Она знала, что маме я не нравлюсь — дети улавливают все нюансы — но мы так здорово веселились, что, несмотря ни на что, она меня, кажется, любила.
Не знаю, сколько я так прожил. Воспринимая эту сумрачную жизнь как некий постоянный переход. Необходимый шаг, чтобы перейти из ЗДЕСЬ, где наркотики, ТУДА, где чистяк. Мысль об обзаведении собственной квартирой, зарабатывании денег, чтоб за нее платить, вести жизнь Приличного Человека… она казалась не менее экзотичной, чем водить грузовые самолеты на Таити.
Я продолжал бормотать себе под нос, когда постучался в дверь барыги Таунера. И, наверно, точно так же бормотал про себя спустя пять часов, когда выполз обратно наружу, в сиську обдолбанный, приперся на неустойчивых ногах на то же самое место на Сансете, где меня впервые посетила шикарная идея взять героина. Полминуты размышлений задним числом мне потребовалось, чтобы убедить себя, что, накачиваясь наркотиками, я фактически делаю хорошо своей маленькой девочке, и это в конечном итоге я делаю ради нее. Я опять немного подсел, к концу недели привычка неимоверно усилилась, еще через полнедели меня прошибало на жуткий пот, если я два-три часа не двигался.
У четы Блэкни я старался не высовываться. Сваливать пораньше и приходить попозже. Когда я все же пересекся с Эриком, он, как я помню, заявил, что у меня несколько более бодрый вид, чем раньше. Цвет лица освежился. По-моему, я сказал ему, что занялся бегом. И на этом все закончилось.
Я продолжал навещать Нину. Но обязательно носил с собой банку «Right Guard». Освежитель воздуха, чтобы забить в ванной запах расплавленной мексиканской смолы. Теперь я не кололся, я курил — охотился на дракона — и никуда не ходил без зажигалки и куска фольги. Это было гнусно. Через две недели торча я присел окончательно и решил вернуться в Феникс.
