Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
— Ты не болен, Лёшь, случайно? — без особого участия (и, показалось, совершенно без подколки) осведомилась Таня, выражая наверно общую оценку моего облика.
— Температура, ты же знаешь. И я ещё не спал ночью и два дня не ел, — просто-жалобно ответил я, оправдываясь за свой вид, и тут же, опасаясь развития темы (интересно, знают ли они, что я ушёл, уходил?), пожалел.
— Вот и нехуя выёбываться, — вставила (наконец-то!) Зельцер, но далее обсуждение не пошло — все, как сговорившись, были поглощены чем-то иным.
— Ну да, я там был, — с какой-то заторможенностью вещал новый знакомец (Георгий из Москвы — это тебе не хрен моржачий!), при этом на лицах женской половины аудитории появилось выражение искренней заинтересованности и явно видимой почтительности, а на лицах мужской — наоборот. Кочан даже сказал: «Ну да, ну да» — весьма специфичным тоном, после которого требуется перевести разговор на что-нибудь более прозаическое.
Выждав момент (чтобы не навлечь на себя праведный гнев хозяйки — «Ты что — жрать сюда пришёл?!»), я, изловчившись со своего места, стянул со стола какой-то огурец и как можно незаметней, урывками поглощал его…
Очень скоро я прозрел, о чём идёт речь и вообще всю диспозицию: этот субъект недавно приехал «на свою малую родину» и совсем недавно пришёл сюда с Креветкой и со своими рассказами, как он крут в столице, подкреплённой в трёх парах женских зенок пачкой денег да ещё миниатюрным красненьким сотовым…
— Со сменными панельками! — издевательски продекламировал Качан и дебильно заржал.
Чувак однако продолжил свой рассказ в стиле: «Ну вот Норд-Ост, я там был…» Рассказывал он плохо и вообще говорил как-то странно — безэмоционально, безжизненно (угасший, носферату — такие словечки мне сразу пришли на ум), глаза его были, как показалось, какими-то жёлтыми (как ужасные красные глаза на современных фотках), и сам он несмотря на приличную человеческую оболочку (лет тридцать, коротко стрижен, гладко выбрит, чёрное пальто, костюм, галстук) сразу показался мне трухлявым, полностью сгнившим и умершим внутри.
До этого со мною никогда такого не было — чтобы с первого взгляда почувствовать к человеку непреодолимое отвращение — на физиологическом уровне — как к паукам или змеям. По традиции всё-таки пытаешься видеть в каждом новом представителе что-то хорошее, выключаешь сигнализацию интуиции, но как только он своим тупым, приторможенным мозжечком осознаёт твою слабину — что у тебя нет бычьего напора его наглости — тут же начинает переть на тебя или, по крайней мере, допускать вольности…
Ещё несколько несвязных, нелепых подробностей о том, как «я там был». И реплика Кочана: «Ну был и хуй с тобой», — великая в своей простоте. Возмущённые взгляды наших скво. И его ответ: «Слушай — как там тебя? — Сергей, дураком растёшь», — как по писаному! Тут уж всё ясно. Довольно много, родные, довелось мне повидать всякой мрази (актив) и просто моральных и интеллектуальных уродов (пассив) — однако первым надо было явно и неоднократно проявить себя, а на вторых я вообще не реагировал столь болезненно… А тут как будто оголились провода (нервы или ещё какие «струны души»?) и стрелка на приборе, измеряющем человеческую сущность, дёргается почти сама собой…
И тут Зельцер предлагает Кочану спеть его коронную песню. Он с радостью соглашается, берёт гитару и мочит. Уже с первых секунд я понимаю, что это недопустимо — недопустимо здесь, что я никогда бы себе такого не позволил — кишка тонка.
На глазах исполнитель преображается в нашего с ОФ собрата:
Мы с тобой по джунглям шли вдоль реки-иВдруг из неё паш-ли пузыри-и…Кракадилы в джунглях питаются людьми-иО Тар-зан, ты нам па-ма-ги!
Тарза-а-ан, зови слонов!Тарзан, слонов зави!О Тар-зан, ты нам па-ма-ги!Ы-ы! слоны ко мне!!!Ы! г-кхы! ый! а-йы! ы-ы!..
— с надрывом и дебилизмом орёт он, с отчаянной жёсткостью наяривая на зельцеровском «бобре» сумасшедший ритм.
По просьбе слушателей другая песня — так сказать, другая грань таланта: медитативная лирика — «Рахоба умерла по весне» — таково её название и весь её текст, составляющие коего теребятся певцом на все лады, с разными интонациями — например, он как будто сам у себя спрашивает и сам себе отвечает: — «Рахоба?» — «Рахоба» — «Умерла?» — «Умерла» — «По весне?» — «По весне!» — полный улёт! В полном запале он без перерыва приступает к песне «Расскажи-ка нам отец, что такое есть потец!» — у меня замирает сердце — в нашей глуши человек, который знает Введенского! — все его прерывают… Не надо уточнять кто, и кто потом что говорит. Наш каменный (из песчаника) гость протягивает руки к гитаре, неумело принимает её, наугад перебирает струны и ноет что-то из Круга:
…рядом православный крест с ико-на-ми…
Вечное коловращение! Каков надрыв! — я узнаю его — это самый омерзительно-фальшивый опус покойного. Я чувствую подступающую к горлу тошноту. И ярость. Поднимаюсь и наливаю себе стакан.
«Вот что надо петь», — говорит он, и мы трое синхронно гыгыкаем, кое-кто даже сплёвывает.
…Я уже довольно пьян и как в зазеркалье вижу, как он демонстрирует то деньги («Сечас возьмём ещё», — теребит их и убирает обратно в карман), то телефон («Сечас выщемим», — что-то нажимает, потом сбрасывает, отбрасывает), то пустую пачку «Парламента» — спрашивает закурить, кто-то даёт ему сигарету, он говорит: «Я вообще-то не курю» и начинает её с некоей особой пренебрежительностью мять, а после так же курить… Всё-это свидетельствует, как вы поняли, о том, что человек забыл, где находится, что в свою очередь может служить эмблемой одной из трёх до неприличия расхожих вещей: а) он в дуплет, б) он пидорас и в) всё вместе — что, конечно же, хуже. Однако Григорий не был в дуплет — может он был чем-то обдолблен или просто у него такая манера… (Он ещё пару раз спросил закурить и, обращаясь к собеседнику, забыл его имя.)
А вот Кочан молодец. Поборник христианской нравственности в искусстве уже обращался не к нему, а к Кротковичу: «Типа, скажи своему другу», Кочан начал привставать с места, а Псих, усаживая его за плечо сзади, приговаривал: «Зубилыч, ну хватит, хватит, ну всё нормально, гнилой базар». Подключились и девочки, особенно Зельцер.
— Григорий так интересно рассказывает, — верещала она, — с ним так интересно общаться… Давайте лучше ещё выпьем!
Меня чуть не вырвало!
— Давай тогда выйдем, — конкретно изъяснился Кочан.
— Один на один. Хошь на кулаках, хошь на палках, на ножах, до первой крови, до последней — выбирай сам. Мой секундант Кроткович, а Лёха может согласится быть твоим. (Я, конечно же, тут же отказался). Я его прошу. Согласен. Никто не полезет — этого не боись. Выпиваем короче и идём.
Конечно же, влезла блядская Креветка и всё расстроилось.
— Пьяный — ладно, тогда давай завтра. Во сколько и где?
Григорий попытался свериться со своим ежедневником в телефоне и записать туда координаты… Однако было очевидно, что он ломает комедию, валяет дурака, содержит и прокатывает нас за пидоров и всё такое прочее… В этот момент я как бы очнулся: вспомнил, что сам дал ему сигарету, на что он сказал: «Не курите это дерьмо («LD» наверное) — я вот не курю», после чего он, спросив-узнав о роде моей деятельности (ещё пару раз запамятовав, как меня зовут), что-то промямлил мне — с почти по-ментовски менторскими интонациями! — о зашибании бабла и потерял ко мне интерес (я к нему тоже). А вот Кочан молодец!
В тот миг единственный мой порыв был — схватить стоявшую на полу гитару и разнести об его головешку! Вышибить душонку — вот вам и весь спор!
Я сдержался и не сделал этого — о чём сожалею и по сей день.
Тогда Кочан с Психом ушли. Мне стало совсем мерзко. Благо эти тоже кое-как убрались. «Качан молодец…» — сказал я Эльмире, но она не поняла.
27.
Утром я проснулся будто с саднящей занозой в душе и решил выразиться более конкретно — сообщил о своём вчерашнем мимолётном намерении и очень попросил её больше этого человека у себя не принимать. Она недоумевала, вопрошая: «Да что такого он сделал? Вы что с Кочаном — белены объелись?!», но под моим давлением пообещать пообещала.
И тут же — звонок, звонит Креветка. Всё ясно. Лё-ша, они сейчас придут в гости — вопрос или перед фактом? — они уже идут. Всё понятно.
…И вот они, гости — две бутылки шампанского, которое он величает «шэ» (меня всего сводит и мутит), бутылка вермута, торт… Пальтишко, костюмчик-галстук, сменные панельки, пачка денег, пачка «Парламента», полусвязная чванливая речь, потухшие угольки глаз и души… Когда мне кто-нибудь заводил речь о том, что некоторые людишки уже мертвы, но сами не знают об этом, я только усмехался и говорил, что поменьше надо читать книжки; теперь же я это чувствовал — нутром, кожей — физиологическая реакция на труп…
