Юрий Рытхеу - Время таяния снегов
— Но ты же видел Василия Львовича! — упрекал Кайон товарища. — Он совсем нормальный человек, бреется каждый день. Носит кирзовые сапоги, а ноги обматывает портянками. И ноги у него чистые.
— Вот в том-то и дело. Все, что рассказывал Василий Львович о работе института, ты пропустил мимо ушей. В голове у тебя осталось только название: "язык и мышление…"
— А все-таки после окончания университета я поступлю в этот институт!
— А в милицию не хочешь? — с ехидцей спросил его Ринтын, вспомнив, как сам однажды чуть не сменил мечту об университете на милицейскую форму.
Кайон не понял намека и озадаченно посмотрел на Ринтына.
Наконец костюмы и пальто были готовы и ребят вызвали в мастерскую. По такому торжественному случаю с ними отправился и Филипп Филиппыч.
В том, что человек надевает новую одежду, ничего особенного нет. В мастерской ли она сшита или то изделие так называемого массового пошива — это тоже не имеет значения. Но если тебе впервые в жизни сшили специально для тебя матерчатую одежду — это уже заметное событие, которое волнует, как предстоящий экзамен.
Когда ребята натянули на себя новенькие костюмы, Филипп Филиппыч начал вертеть их перед зеркалом, критически оглядывая каждую складку и шов.
— В плечах не тянет? — озадаченно допрашивал Филипп Филиппыч.
Но Ринтын и Кайон с нескрываемым удовольствием разглядывали себя в большие зеркала. Оттуда на них смотрели черноволосые нарядные парни.
— Элегантно, ничего не скажешь, — подал голос, наконец, закройщик.
От этого слова пахнуло на Ринтына чем-то чужим, очень далеким. Оно почему-то напомнило ему ярко раскрашенные жестяные банки, которые выбрасывало море на улакский берег.
— Элегантность тут ни при чем, — сердито сказал Филипп Филиппыч. Важно, чтобы костюм хорошо сидел.
Но как он ни придирался, видно было, что портной постарался на совесть.
Под присмотром Филиппа Филиппыча всю новую одежду сложили в чемодан. Теперь дорожные чемоданы Ринтына и Кайона приобрели солидный вес.
У ребят было новое занятие: чтоб скоротать время, они вслух повторяли адрес Василия Львовича.
— На троллейбусе номер пять нужно доехать до остановки Кирочная, выйти там и идти пешком до улицы Красной Конницы. Напротив входа в большой разрушенный дом. Подняться на третий этаж и нажать на звонок двери с цифрой "семь", — закрыв глаза, повторял Ринтын, а Кайон следил по бумажке.
43
Пароход назывался «Двина». Он пришел с севера, выгрузив по стойбищам и полярным станциям продовольствие. Высоко над водой виднелась красная черта — ватерлиния. Теперь на пароход грузили пушнину, бочки с жиром морского зверя. Основной груз — пассажиры расположились на берегу и ожидали команды, когда дадут разрешение на посадку.
Ринтын и Кайон с первой партией пассажиров взобрались на борт судна. Пароход был грузопассажирский. Немногие каюты предназначались пассажирам с маленькими детьми.
Ребята спустились в трюм, где были устроены деревянные нары. Здесь они облюбовали себе место и сложили чемоданы.
Позабыв о наставлениях Филиппа Филиппыча — смотреть в оба и ни в коем случае не оставлять чемоданы, — они поспешили на палубу. Им хотелось увидеть, как пароход будет отчаливать от родной земли.
Матросы гоняли ребят с одного борта к другому, но Кайон и Ринтын не уходили с палубы до самой ночи.
Утомленные сутолокой, они в полночь спустились в трюм, чемоданы были на месте. Ребята быстро уснули.
Среди ночи их разбудил непривычный шум. Наспех сколоченные деревянные стойки нар и холодные металлические стены дрожали.
— Плывем, — шепнул Ринтын Кайону и вскочил с нар.
Через минуту они уже были на мокрой холодной палубе.
Пароход шел в ночь. Кругом ничего не было видно, лишь за кормой тянулась вспененная винтами белая дорожка, теряющаяся в кромешной тьме. Справа должен быть берег. Тщетно друзья вглядывались, напрягая зрение. Им так и не удалось увидеть еще раз родные берега, которые они покидали так надолго.
Продрогшие ребята вернулись в трюм, и оба уснули тревожным, часто прерываемым сном.
Наутро началась пароходная сутолока. Ревизор с помощью нескольких матросов проверил у пассажиров билеты и «утешил» всех новостью, что команда сможет обеспечить горячей пищей только женщин и маленьких детей. Зато кипятку предлагалось сколько угодно: на корме из большого крана все время текла горячая вода, оставалось только заварить чай.
Ребята обзавелись большой жестяной банкой, которая прослужила им до самого Владивостока в качестве чайника. Когда они уселись на деревянных нарах, наполнив кружки чаем, к ним подошел сосед — молодой парень в выцветшем бушлате с ярко начищенными пуговицами.
— Откуда, ребята? — просто спросил он и присел рядом.
Друзья назвались.
— Выходит, впервые на материк? Вот что — держитесь меня. Главное, не робейте, и все будет в порядке. Будем знакомы — Миша Абрикосов, бывший старший механик гуврэльских мастерских, а теперь просто отпускник. Еду в Сучан, к родителям.
Миша произвел ревизию запасов Ринтына и Кайона и одобрительно сказал:
— Снарядили вас отлично. Продуктов не то что до Владивостока — на кругосветное путешествие хватит.
Пароход упорно резал тяжелую океанскую воду и с каждым днем уходил все дальше на юг. Прошли Берингово море. Однажды в низком морском тумане показались парящие в воздухе вершины гор, покрытые снегом. Началась гряда Курильских островов. Охотское море встретило пароход против обыкновения прекрасной погодой. Было тепло и даже жарко. Некоторые пассажиры предпочитали ночевать под открытым небом, прямо на палубе, спасаясь от трюмной духоты.
Ринтын и Кайон давно сбросили свои теплые демисезонные пальто: днем было жарко и в пиджаках. Бродя по пароходу, они нашли место на корме, надежно защищенное от солнечных лучей. Сюда к ним приходил Миша Абрикосов и наскоро проводил беседу, как нужно себя вести на материке.
— Главное, не теряться и держаться меня, — скороговоркой произносил он и убегал на носовую палубу, где вот уже несколько дней шла беспрерывная игра в карты.
Судовое радио передавало русские народные песни в исполнении Лидии Руслановой.
Поедем, кра-со-о-тка, ката-а-ться, неслось над Охотским морем.
Видимо, судовая коллекция пластинок была посвящена одной Руслановой. Но это нравилось и пассажирам и команде, соскучившейся по родной земле. Так по крайней мере предполагали Ринтын и Кайон, слушая исполненные надрывной веселости песни, и в тысячный раз гадали, как встретит их далекая русская земля, к которой они так долго стремились и которая все больше волновала и наполняла тревожным ожиданием сердца юношей.
Они мало разговаривали между собой, но их мысли были одинаково смутны и одинаково направлены к новой земле.
И лишь однажды Кайон, потягиваясь после неподвижного сидения в тени на корме, грустно сказал:
— Все же южное солнце слишком теплое…
В его тоне Ринтын услышал тоску по оставленной Чукотке, где не только вся окружающая природа, но каждый совершенно незнакомый человек был родным.
44
Морское путешествие подходило к концу. Пассажиры начали собираться. Круг картежников поредел. В отличие от остальных пассажиров Миша Абрикосов, наоборот, стал еще более общительным и вернулся к добровольным обязанностям по опеке Ринтына и Кайона. В результате нескольких вечеров, проведенных на носовой палубе в компании игроков, с него исчезло новое кожаное пальто. Но молодой человек не терял присутствия духа, по-прежнему был полон энергии и лишь иногда задумчиво говорил:
— Жизнь иногда может жестоко проучить…
Пароход вошел в бухту Золотой Рог вечером. Вещи Ринтына и Кайона были давно уложены и вынесены на палубу. Пароход медленно входил в бухту, и с каждым поворотом все более дивные картины открывались взору. Сгущенное до невероятности звездное небо было разостлано на берегу, поднято созвездиями на склон горы. Несмотря на невероятное количество огней, дома тонули в ночном мраке. По всей длине береговой черты виднелись пришвартовавшиеся корабли самых различных очертаний.
Ринтын ожидал от русских пассажиров ликующих возгласов. Но хотя все они облепили оба борта, как мухи кусок мяса, никто не проронил ни слова. В этой напряженной тишине отчетливо был слышен неразборчивый шум с берега, прерываемый негромкими командами капитана «Двины» и доносящимися из корабельного нутра звонками машинного телеграфа.
От светящегося города несло остывающим жаром, густым переплетением незнакомых запахов. Город создавал впечатление огромного загадочного существа, улегшегося на землю и согревшего море своим дыханием.
"Будто сам Пичвучин — добрый великан — расположился здесь", — подумал Ринтын, но тут же на память пришли недавно прочитанные стихи Верхарна о городах-спутниках:
