Юрий Рытхеу - Время таяния снегов
— Будете ночевать у меня, — объявил он вдруг. — Я не хочу, чтобы вы снова встречались с этим негодяем. Обвел ведь, собака, вокруг пальца, а я, дурак, поддался ему. Ну хороший ты мне урок преподнес, товарищ корреспондент. Век буду помнить.
…Через день после отъезда Сеньки Котова Ринтына отозвали из командировки.
— Какую ты там кашу заварил? — Редактор был сердит и мял в руках гибкую стальную линейку — строкомер.
— Никакой я каши не варил, — ответил Ринтын.
— Выжил уполномоченного райкома, стакнулся с директором базы. Что это такое? Кто тебе дал такие полномочия? Не ожидал от тебя, Ринтын, не ожидал. Да чего ты стоишь? Сел бы хоть, что ли?
Ринтын покорно сел. Он знал, что надо дать редактору выговориться и только после этого можно спокойно ему рассказать в чем дело.
— Прямо скажу, Анатолий, ты меня подвел под монастырь. Знаешь, что это такое?
Ринтын молча кивнул.
— Дали мне по шее за тебя крепко, а я на тебя надеялся. Ты парень с головой на плечах. Сам должен был понимать, что уполномоченный есть уполномоченный. А база отстающая, неполадки там всякие. Молчишь теперь?
— Я жду, когда вы закончите, — спокойно ответил Ринтын.
— Давай выкладывай, что ты там натворил.
Ринтын все обстоятельно рассказал.
Редактор слушал внимательно и ни разу его не перебил.
Когда Ринтын закончил свой рассказ, Василий Гаврилович протянул:
— Нда-а. Оба хороши, — и, взглянув на Ринтына, пояснил: — Быков и Сенька Котов. Иди отдыхай.
На улице друга поджидал Кайон.
— Сильно попало?
Ринтын махнул рукой и поплелся в общежитие. Кайон, шедший рядом, громко возмущался вероломством Сеньки Котова.
40
Ринтына вызвали в райком партии. Он рассказал все от начала до конца и удивлялся, как это столько взрослых людей не могут разобраться в такой истории. Уходя от секретаря райкома, он с замиранием сердца спросил его:
— Может, мне получить назначение в школу и отказаться от Ленинграда?
— Вот что, Ринтын, если и раньше я думал, что именно ты тот, которого нужно посылать в Ленинград, то теперь еще более укрепился в этом, — ответил секретарь райкома. — Котов уже не уполномоченный райкома… Готовься в путь. Дорога будет дальняя и трудная, но, когда тебе потребуется помощь, настоящие коммунисты тебе всегда помогут.
Кайон, как всегда, ожидал своего друга.
— Знаешь, Кайон, — бросился Ринтын к товарищу, — самые лучшие люди — коммунисты!
— Открыл Америку! — произнес Кайон, ожидавший от Ринтына более подробного рассказа.
41
За годы, проведенные в Въэне, Ринтын отвык от первого впечатления, когда он считал этот поселок таким большим, что всех его жителей знать никогда не будешь. Но не прошло и года, как все въэнцы были уже знакомы Ринтыну не только по лицам, но и по именам и фамилиям.
Вот уже несколько недель, как в поселке становилось все больше и больше новых, незнакомых людей. Одни из них прибыли в Въэн и ожидали, так же как Ринтын и Кайон, парохода на материк, другие, наоборот, только что ступили на чукотскую землю.
— Точно так же было в моем Улаке после войны, — рассказывал Кайону Ринтын. — Многие тогда наши уехали: пекарь дядя Павел, его сын Петя, дядя Кмоль, учителя. И так каждый год. Не скоро наступит такое время, когда русские будут жить на Чукотке постоянно, всю жизнь.
— Поэтому и посылают нас учиться, чтобы были у нас свои образованные люди. Тогда не будет такого ежегодного переселения народов, — рассудительно отвечал Кайон.
Пароходы приходили, выгружали людей и грузы и отправлялись дальше на север, чтобы потом уже, забрав пассажиров, идти на юг.
В окружном отделе народного образования ребятам сообщили, чтобы они явились в пошивочную мастерскую. Там с них сняли мерки.
Седоусый закройщик мог бы вполне сойти за учителя: на носу болтались очки, пальцы были в мелу, только на шее висел матерчатый метр. Он обмерил смущенных парней, которые впервые в жизни проходили такую процедуру, и заявил:
— Все сделаем в самом лучшем виде, не хуже, чем в ателье-люкс в Питере.
Ринтын не знал, что такое ателье-люкс, но понял — это вроде академии пошивочного дела.
Только Кайон остался недовольным.
— Не могу терпеть, когда мужчина занимается женским делом — варит, шьет.
Ринтын был согласен с Кайоном, но вместе с тем радовался, что за их одежду примется такой значительный на вид человек.
Ничего нет хуже ожидания. Ребята сотни раз перекладывали нехитрые пожитки в своих фанерных чемоданах, слонялись без дела по поселку и часами фантазировали вслух о будущей жизни в Ленинграде. Всем знакомым были посланы письма с радостным известием о поездке, а парохода на юг все не было. Желая утешить товарища, Ринтын рассказывал Кайону, как три года назад с таким же нетерпением ожидал парохода сначала в Кытрыне, а затем в бухте Гуврэль.
Каждый дымок на горизонте пробуждал надежду. Однажды они стояли на причале, ожидая кунгаса с пассажирами. Встречающих было мало. Ринтын рассматривал торчащий из воды скалистый островок Алюмку, казавшийся необыкновенным судном, вечно стоящим на якоре при входе в Въэнский лиман. Неподалеку от острова виднелся прибывший пароход, и от него к берегу медленно шел катер, таща за собой большой кунгас. Ринтыну нравилось наблюдать за прибытием парохода. Любопытно было смотреть на новые лица, рассматривать людей, которые недавно видели зеленый лес, волнующуюся ниву, теплое южное солнце. И поведение этих людей было интересным. Одни из них растерянно оглядывались, сойдя на землю, и не скрывали своего замешательства. Другие бодрились, но за напускной молодцеватостью нетрудно было разглядеть настороженность перед новой, совсем не похожей на другие землей. Третьи ступали на берег уверенно и деловито. Эти люди не впервые приезжали на Чукотку. Они радостно смотрели на встречающих, стараясь найти знакомых.
Кунгас причалил бортом к доскам, настланным на сваи, которые должен был унести осенний ледоход. Толпа пассажиров хлынула на берег. Вдруг Ринтын увидел удивительно знакомое лицо. И на миг показалось, что он стоит на берегу в Улаке. На память пришла давнишняя картина. Как и тогда, на берег сошел высокий красивый мужчина. Только виски у него припорошило и на лице обозначились морщины.
Прежде чем Ринтын бросился к нему, приезжий остановил взгляд на нем и стал пристально его разглядывать.
"Да это же Василий Львович!" — мелькнуло у Ринтына. И он сделал шаг навстречу.
— Смотрю и никак не могу догадаться, кто же ты, — проговорил Василий Львович. — Очень знакомое лицо…
— Это ведь я, Ринтын, улакский…
— Да, помню, помню. Дай-ка рассмотреть тебя как следует. Тогда ты был маленький, тихий. И прятался под дверью, чтобы подслушать урок литературного чтения… А этот, — он кивнул в сторону Кайона, — тоже улакский?
— Нет, он из чаунских, мой друг. Вместе с ним еду в Ленинград, ответил Ринтын.
— Вот как! — сказал Василий Львович. — Сбывается все-таки твоя мечта!
— А где вы хотите остановиться? — спросил Ринтын.
— Куда поместит ваше начальство. Окружной исполком на прежнем месте?
Ребята подхватили чемоданы Василия Львовича.
— Как теперь в Улаке, интересно посмотреть, — по дороге в окрисполком без умолку говорил Василий Львович. — Наверное, сильно изменился?
— Я сам там не был уже три года, — ответил Ринтын. — Очень хочется там побывать, да пора уже ехать.
— А вот я теперь поеду в Улак, — сказал Василий Львович. — Институт языка и мышления послал в командировку.
Отке не было. Его замещал длиннолицый секретарь, который посоветовал Василию Львовичу самому поискать место для ночлега.
— Можно устроиться у нас в общежитии! — обрадовался этому Ринтын. Сейчас народу пока мало, и можно найти даже отдельную комнату.
Быстро договорились с директором, и Василий Львович, отказавшись от отдельной комнаты, поселился вместе с Ринтыном и Кайоном.
42
Василий Львович прожил в Въэне три дня и попутным сейнером уехал на север.
В первый вечер Ринтын и Кайон долго не давали ему спать, буквально засыпали его вопросами.
Кайон был не на шутку огорчен, что в Институт языка и мышления учиться не принимают. Там можно было работать научным сотрудником или же поступить и аспирантуру после окончания высшего учебного заведения.
— Институт языка и мышления! Ты слышишь, Ринтын, — мыш-ле-ния! — говорил Кайон и мечтательно закрывал глаза. — Люди там только и делают, что мыслят, то есть рассуждают о сложных проблемах…
— Они ходят сонные, полузакрыв глаза. Размышления не оставляют им времени одеться и поесть — они просто закутаны в одеяла, худые, с грязными, босыми ногами, — дорисовывал картину Ринтын, которого обижала такая легкая измена университету со стороны Кайона.
