Заза Бурчуладзе - Надувной ангел
Вдруг все разом посмотрели на потолок – услышали, как на верхнем этаже закрылась дверь, а затем раздались шаги на лестнице.
Гурджиев глубоко вдохнул, подождал несколько секунд и резко открыл дверь. Спускаясь по лестнице, Нугзар Чикобава резко остановился, посмотрел Гурджиеву в глаза. Тот только этого и хотел – встретил взгляд Нугзара и зачавкал губами, подобно грызуну. Нугзар, управляемый взглядом Гурджиева, вдруг потерял вес, как космонавт; взлетел с лестницы на несколько сантиметров и начал в полете снижаться к Гурджиеву. Удивление и страх у него быстро переросли в отупение почти магического характера. Тем временем лестничную площадку заволокло густым, тяжелым, серебристо-серым туманом. Легкий ветерок откуда-то донес запах жареной картошки.
– Иди ко мне, хабиби… – Гурджиев бормотал, раскрыв руки, будто собирался заключать хабиби в объятия, – иди к папочке… иди… иди…
И Нугзар с расширенными глазами молча летел к Гурджиеву. Видно было, что вовсе не хочет обняться с папочкой, но управляющая им сила превосходит его волю.
Нино молилась, чтобы не высунулся кто-нибудь из соседей. А Нико захотелось спрятаться в кладовке.
Гурджиев вышел на лестничную площадку – встретил Нугзара с распростертыми объятиями. А тот смиренно припал головой к сердцу Гурджиева. Без сил, как подрубленный. Не подхвати его Гурджиев, точно грохнулся бы на пол. Не разжимая объятий, Рай затащил Нугзара в квартиру, усадил на пол, прислонил спиной к стене и закрыл дверь.
Все произошло так быстро, Горозии и оглянуться не успели. Стояли на месте как вкопанные. Все действо они наблюдали, как кино. Туман только сделал картинку еще более киношной. А запах жареной картошки возбужденный мозг Нико превратил в приятный аромат соленого попкорна.
Сидевший на полу Чикобава поднял глаза на Горозий и схватился за сердце. Открывал рот беспомощно, как выброшенная на берег рыба. Гурджиев дал ему затрещину. Чикобава сжался, в уголках рта выступила пена.
– А ну-ка! – Гурджиев еще сильнее заехал ему по лицу. – Без фокусов!
В ответ Нугзар издал долгий хрип, постепенно смягчился, обессилел и обмяк… губы сразу почернели, глаза налились кровью, голова упала набок. Лицо быстро распухло и приняло баклажанный оттенок. Гурджиев склонился, эффектно повторил расхожий киножест – зажал сонную артерию Нугзара указательным и средним пальцами. Какое-то время постоял в таком положении, затем произнес: «Мда-а», а про себя с сожалением подумал: «Я часть той великой силы, что вечно хочет добра и вечно совершает какую-нибудь хуйню». Даже в таких ситуациях Гурджиев оставался поэтом.
Увиденное насколько потрясло Нико, что он как только на месте не заскакал. Нино выглядела спокойнее. Спокойствие ее было напускным – ее мозг клокотал, разум безрезультатно искал выход из создавшейся ситуации. Все молчали. Даже Фуко все это время лишь махал хвостом. Нико первым не выдержал, тихо спросил:
– Умер?
Гурджиев подбоченился. Видно было, что он не ожидал такого развития событий. Задумал одно, а получилось совсем другое. По крайней мере, такой вывод сделал глядевший на него Нико. Во всемогуществе Гурджиева в ту секунду даже Нино стала сомневаться.
– Возможно, так лучше… – Гурджиев глянул на окаменевшего Чикобаву и сказал: – Паниковать не надо. Я контролирую ситуацию.
Нино передернуло. Вдруг она увидела, как почерневший и скособоченный Нугзар приходит в себя, его глаза приоткрылись.
Фуко заскулил, лизнул Нугзара в лицо.
– Фуко, фу! – скомандовал шепотом Нико. – Ко мне!
Собака не послушалась, но лизать лицо Чикобавы перестала.
Гурджиев вдруг сел на корточки, заглянул в Нугзару в кроваво-красные глаза:
– Ты жив?
Тот ничего не ответил.
– Слышишь меня? – снова спросил Гурджиев.
Тот заморгал глазами.
– Можешь говорить? – допытывался Гурджиев.
Вскоре изо рта Чикобавы глухо раздалось:
– Могу.
У Гурджиева заблестели глаза. Взгляд у него сейчас был такой чистый и наивный, что, казалось, кинь ему сейчас мячик, он начал бы чеканить его носом, подобно цирковому тюленю. Было видно, что сейчас он скорее импровизировал, чем действовал по какому-то плану, совсем как его любимый Хаус.
Вдруг в брюках Чикобавы запищал мобильный. Нино чуть не завопила. Гурджиев не растерялся, быстро достал из кармана Нугзара аппарат и поднес экран к его глазам, спросив:
– Кто?
– Мой водитель, – захрипел Нугзар.
– Посмотри мне в глаза! – Гурджиев четко и с выражением произносил каждое слово. – Ты сейчас спокойно скажешь водителю, что скоро спустишься. Понял?
– Понял.
Гурджиев нажал на кнопку, приложил мобильный к щеке Нугзара.
– Скоро спущусь, – сказал Нугзар.
Гурджиев отключил аппарат, велел Чикобаве:
– Встань и иди!
Тут он чуть хватанул, Чикобава даже не пошевелился.
Гурджиев, быстро оценив мифологичность всей этой сцены, спросил помягче:
– Можешь ходить?
Тот в ответ вывернул нижнюю губу. Рай помог ему встать.
С такого близкого расстояния Нино впервые смотрела на Нугзара Чикобаву. Ростом он был чуть ниже Гурджиева. В прихожей Горозий он стоял, как маленький памятник. Ухоженным телом, узкой талией и плечами шире талии походил на статуэтку «Оскара». Симпатичный, изящный мужчина. Только его распухшее лицо баклажанного цвета все портило.
– Ты сейчас уйдешь… – говорил Гурджиев, смотря Нугзару в лицо и кладя мобильный в карман его брюк; говорил очень медленно, не только между словами делал паузы, а сами слова как-то растягивал: программировал или гипнотизировал Чикобаву, – и никому не расскажешь о том, что случилось здесь. Сегодня вечером придешь один и принесешь один миллион евро. Понял?
– Понял, – прохрипел Нугзар, еле ворочая языком. Гурджиев открыл дверь, выглянул на лестничную площадку, затем отошел в сторону – дал Нугзару пройти:
– Иди.
Нугзар Чикобава тяжелым шагом вышел на лестничную площадку, медленно побрел вниз по лестнице… Гурджиев закрыл дверь, быстро повернулся и направил указательный палец на Горозий, как пистолетное дуло:
– Вот вам и миллион!
3
Шоколадные усы
Все произошло настолько по-идиотски, что Горозии сразу поверили, что Нугзар Чикобава принесет миллион. О том, что тот же Чикобава мог создать им проблемы, причем серьезные, они как-то не подумали.
Нино тотчас же твердо решила, что с работы уйдет. Что ни говори, женщине ее типа нечего делать в мэрии Тбилиси. Тем более в отделе спорта. Карабкаться по горам карьерного роста она так и не научилась. Нет, просто нечего ей там делать, тем более что у нее такие большие голубые глаза и меланхоличный взгляд. А Нико думал, почему не попросили больше. После того как операция прошла как по маслу, миллиона ему показалось маловато. Радовали лишь, что в условиях нынешнего мирового кризиса этот миллион по своей покупательской способности приравнивался почти к двум. Одному только Гурджиеву было наплевать, что принесет Чикобава – деньги или проблемы.
Нико пошел на кухню, включил электрический чайник, открыл «Нутеллу» и принялся делать бутерброд. Нино села на стул и закурила. На улицу она не выглядывала, чтобы не увидеть случайно баклажанного цвета лицо Чикобавы. На кухне и так держался тяжелый запах собачьего корма и помойки. Из окна меж тем как на ладони видно было, как Чикобава с трудом вышел из подъезда, открыл дверь «Брабуса» и тяжело опустился на заднее сиденье. Не чувствуя вони, Нико старательно и бережно намазывал «Нутеллу» на кусок хлеба, как художник наносит мастихином краску на холст.
На кухню заглянул Гурджиев. Поверх майки он надел кремовую рубашку с короткими рукавами, на ноги – старые кроссовки Нико со стоптанными задниками. Он держал Фуко за ошейник. Собака стояла рядом и нехотя помахивала хвостом.
– Пойду с Фуко погуляю… – сказал Гурджиев и тут же добавил: – Заодно и мусор вынесу. – Видимо, вонь таки ударила ему в нос.
В чайнике зашумела вода. Гурджиев нажал на педаль помойки, вытащил из ведра полный мешок мусора. Нино стряхнула пепел с сигареты в пепельницу и про себя отметила, насколько безволосы желтовато-белые ноги Гурджиева, будто он только что их побрил.
– Скоро вернешься? – спросил Нико, не поднимая головы.
– К Мамадавити[5] сходим… – Гурджиев завязал пакет, – потом не знаю, может, еще выше поднимемся.
– Тогда возьми ключ, – сказал Нико, – может, мы тоже выйдем.
Нино слегка вздрогнула и удивленно посмотрела на мужа. Он все так же вдохновенно, как художник, мазал кусок хлеба шоколадной пастой. В словах Нико ничего удивительного не было. Но в тембре его голоса Нино уловила какую-то странную беззаботность.
– Надеюсь, что не задержитесь допоздна… – при выходе с кухни Гурджиев засюсюкал, как ребенок, – и не оставите меня вечером одного наедине с миллионом.
Чайник с щелчком отключился.
– Больше надо было просить, – Нико только сей час поднял голову.
