Джоэл Лейн - От голубого к черному

После того как мы распили бутылку вина, Карл принялся сворачивать косяк на обложке альбома Stranglers [27]. Он раскрошил щедрый темный кусок гашиша в распотрошенную мальборину и свернул из полученной смеси тонкую сигарету. Мы сидели в гостиной в креслах и на черном вельветовом диване, сгрудившись возле газового камина. Мне зачем-то пришло в голову зажечь свечи. Карл резко вдохнул, затем передал тлеющий красный глаз Йену. Мы все по очереди заглянули в него. Вторая бутылка красного вина пошла по кругу, затем третья. Мы съели немного шоколадного печенья. Карл вывернул ручку проигрывателя на полную мощность, так что звук заполнил комнату: «Шепот», «Любовь это ад», «Вершина», затем колтрейновский «Печальный поезд» [28] (который я подарил ему на Рождество). Не помню, что еще.

Разговор плыл, как дымок, через пробелы между треками. Йен и Рейчел смотрели друг на друга, но не обнимались, возможно из-за того, что если бы они обнялись, то мы с Карлом сделали ли бы то же самое. Но любовная лирика — последнее, о чем я сейчас думал. Я редко курил, поскольку у меня не было опыта общения с табаком, я не умел толком затягиваться; тщетные попытки как следует дунуть привели меня в странное состояние — нечто среднее между медленной асфиксией и наркотическим психозом. Печенье отдавало гнилью. Я попытался успокоить себя, сосредоточившись на аннотации на конверте «Печального поезда», но это не помогло. Слова были явно из английского языка, но я не мог прочесть их.

— Разумеется, Джим Моррисон был шаманом. — Йен был в ударе. — Духи были с ним на сцене, их даже слышно. Он и впрямь был знаком с индейской магией и всякими такими вещами. Для него пейзажами Америки были не города и скоростные шоссе, а животные и племенные … эээ… территории. Он был святым человеком в племени.

— Так он поэтому не выходил из запоев? — это Рейчел. Свет свечей мерцал в ее темно-рыжих волосах. — Он был служителем культа виски в нашей глобальной деревне.

— Херня, — прошептал Карл. Рейчел действовала ему на нервы. Пластинка закончилась, он сменил ее «Мертвыми душами» с альбома Joy Division «Безмолвие». Зловещая перекличка гитар первых двух минут трека погрузила всех в молчание. Я мог бы поклясться, что свечи в этот момент задрожали. Рейчел потушила остатки последнего тонкого косяка в одной из маленьких керамических пепельниц Карла. Наверно, было уже далеко за полночь. Я посмотрел на часы, но не смог понять, где у меня правая рука, а где — левая. Кристальная энергия «Мертвых душ» сменилась пьяным, сокращенным кавером «Сестры Рей», который, казалось, подал знак, что пора собираться. Йен и Рейчел не захотели проводить ночь на диване у Карла и решили поймать такси. Мы с Карлом вышли вместе с ними к ночной стоянке такси на Слейд-роуд.

Обглоданная луна смотрела на нас сквозь рамку ветвей деревьев. Мимо бесшумно проезжали машины, направляясь в центр города. Где-то среди деревьев лаяла лисица: странный, сдавленный звук, точно у нее были проблемы с дыханием. Я не чувствовал холода. К нашему удивлению, такси ждать долго не пришлось. Когда оно отъехало, Йен помахал нам через окошко, Карл взял меня за руку.

— Не хочешь немного прогуляться?

На полпути между центром Эрдингтона и Спагетти-Джанкшн дорога проходила между двух маленьких озер и дальше тянулась через жилой микрорайон. Оба озерца были окружены деревьями. Вдали от уличных фонарей луна, казалось, светила намного ярче. Двигаясь легко, точно в танце, Карл вел меня к дальнему берегу озера. Осколки луны освещали его поверхность. На берегу ива мыла свои локоны в неподвижной воде. Что-то надвигалось, что-то неясное, неотвратимое. Я все еще был не в себе. Под фонарем у нас с Карлом выросла сдвоенная тень, точно мы следовали друг за другом. Серая масса жилых домов нависла над нами, превращая озеро в рисунок на бетонной стене.

Карл бросил взгляд через плечо, но вокруг не было ни души. Его била дрожь. Я положил руку ему на талию, он повернулся и крепко поцеловал меня в губы. Мы простояли несколько минут ничего не говоря. Затем Карл повел меня обратно к Слейд-роуд. Наши шаги отзывались эхом от домов на другой стороне. Эрдингтон не был закрыт смутным потолком отраженного света, под которым ты оказываешься ночью в центре Бирмингема. Мы выглядели совершенно беззащитными. Карл шел быстро, уставившись прямо перед собой. Его рука была напряжена, мне пришлось следовать за ним. Мне нечего было сказать.

Свечи все еще горели, когда мы вернулись в квартиру. Карл отошел от меня. Он схватил клочок бумаги, ручку и принялся записывать что-то, стоя в собственной тени. Через минуту он опустил ручку и посмотрел на меня так, будто он только что заметил мое присутствие. Он весь дрожал, когда мы обнялись.

— Ты замерз? — спросил я. Он коснулся моей щеки, затем направился в спальню. Я решил погасить свечи. Поднеся бумажку к свету, я разобрал, что там написано: «Ты хочешь отыскать меня? Ты хочешь меня найти? Ты здесь, впереди меня? Или стоишь у меня за спиной?» Я смог прочесть слова, но не мог понять, что это значит. Разумеется, в итоге они стали припевом «Фуги».

В спальне стоял ледяной холод. Я задернул занавески и закрыл дверь. Карл растянулся на кровати в одежде. Я не смог разбудить его и в итоге полураздел его и натянул на нас обоих одеяло. Лежа в темноте, я слушал хриплый лай лисицы, доносившийся откуда-то между домов. По крайней мере, она знала, как следует общаться, и неважно, услышат ее или нет.

Глава 3

Крючки

Они стояли во тьме,

Качаясь под ветром голоса.

Паб «Труба органа» больше не существует. В 1993 году его переделали, угрохав на это изрядные деньги, и он превратился в «Дублинца», паб в ирландском духе с липовыми ирландскими группами и прочими аксессуарами. Но в начале 1992 года «Труба органа» стала площадкой, на которой я впервые вышел на сцену с «Треугольником». Это было крутое местечко, полное панков с торчащими ирокезами и скинхедов, надирающихся сидром из пластиковых стаканчиков. Поговаривали, что прямо через дорогу от него, над антикварным магазином, находится штаб-квартира Национального фронта Бирмингема. В сотне метров вниз по улице имелось круглосуточное кафе, известное тем, что там можно было снять мальчиков.

Был вечер пятницы. Мы сидели в маленькой каморке за сценой и слушали разогревающую группу: трэшовую команду под названием «Причал». Посередине композиции их лидер-гитарист каким-то образом умудрился отключить свою гитару. Вокалист, пытаясь это компенсировать, продолжил свою вокальную партию как рифф, а ударник наглухо замолчал на несколько секунд, а затем принялся отчаянно импровизировать. Глухое рокотание фитбэка полностью заглушило группу. Ответ публики был безжалостен: шквал язвительных выкриков, топанье ногами, перекрывающее музыку: «Уматывай, уматывай». Карл бросил на меня взгляд:

— Пленников тут, похоже, не берут, мать твою.

Он пил пиво из банки, часть нашего райдера. Он вдруг резко поставил ее.

— Вот дерьмо.

Его трясло. Я перестал настраивать свой «Роквуд» и подошел к нему.

— Ты в порядке?

Лицо у него было ужасно бледное и мокрое от пота.

— Не поддавайся страху сейчас, Карл. Это твое шоу. А мы будем за тобой.

Я коснулся его руки, он отдернулся. Затем он схватил мою руку и сомкнул зубы на большом пальце. Волосы у него были коротко пострижены — масса торчащих крючков, как на липучке. Укус, казалось, освободил его от паники, хотя он не отпускал меня до тех пор, пока «Причал» не ввалились за сцену, их усилители все еще гудели, чтобы замаскировать отсутствие аплодисментов. Кто-то запустил пинтой лагера в их вокалиста, Даррена, его красная рубашка облепила торс, точно кровавое пятно.

Мы трое вышли все вместе, в темноте. Публику было едва видно. Йен отстучал наше вступление, и мы обрушились в «Третий пролет», бледно-голубой прожектор вспыхнул над нами, точно мигалка на полицейской машине. Я помог Карлу подтянуть все аранжировки, превратив их в жесткий бит, вместо прежнего океана эфирных звуковых эффектов. Карл все еще нервничал, он играл слишком быстро, превращая песню в паническую атаку. «Третий пролет/ Возвращайся снова/ Прощай/ Ты поцеловал землю/ Кровавые следы на ступеньках/ Кровавые следы на камне». Мы сделали паузу, досчитав до трех, а затем выдали диссонирующий ураган.

Публика в зале была залита холодным голубым светом. Я видел, как первый ряд тупо трясется и приплясывает, их глаза были пусты. Черные волосы Карла блестели от пота. Голос у него был нервным, немного выше, чем обычно. Это не имело значения. «Треугольник» был его истинным голосом.

Следующую вещь мы так никогда и не записали: «Червяк в бутылке». Почти инструментальная, в духе «Героина» Velvet Underground, выстроенная вокруг повторяющегося «ре»-аккорда. Гитара Карла содрогалась в хрупком соло, затем отступала, оставляя меня и Йена угрожающе грохотать во мраке, пока Карл пел: «Я могу перевернуть мир/ Я могу раскрасить небо/ Но не могу встать». В финале Йен выдал жесткое ударное соло, которое длилось пять или шесть тактов. Карл наклонил микрофон ко рту, как стакан. Я услышал, как люди в конце зала требуют «Ответ». Дайте нам шанс, подумал я. Дайан со своим парнем стояли впереди, пытаясь удержаться на ногах среди беснующейся толпы.