Кристофер Мур - Венецианский аспид
Дож посмотрел на членов совета.
– Вы об этом знали?
Все оказались невинными младенцами – вывалились из камышей, удивленно хлопая глазами.
– Ваш писец может подтвердить – это рука Брабанцио, уверяю вас. В кабинете его вы также отыщете коносамент на груз с недавно потерянных Антонио судов. Дуб из Франции и Англии, рабы с севера Черного моря, сталь и заготовки клинков из Толедо. Все предназначено Александрии и Дамаску. Прямо в руки мусульман.
– Не существует таких коносаментов, – сказал Антонио. – Брабанцио не имел никакого отношения к моим грузам.
Их, естественно, и не было, но случись такая нужда, я б мог быстро их подделать – квитанция на шляпу у меня же была. На корону, то есть, – ее должен был делать один еврейский ювелир, который с большим удовольствием поведал нам с Джессикой, каковы ее спецификации.
– Всю Венецию как-то раз чуть не отлучили от церкви за то, что продавала оружие мамелюкам в одном из крестовых походов, разве нет?
Встал один сенатор.
– Антонио, куда направлялись ваши торговые суда и каков был их груз?
– Не забудьте спросить Яго про убийство мавра – это охрененно здоровая часть их плана.
На галерее все очень стихло – про дело Шайлока все уже забыли.
– Это все Брабанцио, ваша светлость, – ответил Антонио. – Мы действовали по его наставленью, полагали, что такова ваша и совета воля.
Яго поморщился – чуть-чуть, когда Антонио сказал «мы».
– Стало быть, вы и впрямь пытались втянуть христианский мир в войну с мусульманами? – спросил дож; теперь его больше волновало, что частью этого плана могло оказаться покушение на него.
– Уверен, они б вас отравили таким манером, что смахивало бы на лихорадку. Как они поступили с моей королевой Корделией, ваша светлость.
– Дурак прав, – сказал Яго. – Мы действительно пытались развязать войну. И Антонио прав – мы ничего не знали о попытках отнять у вас власть или покуситься на вашу милость. Мы виновны.
– Я – нет, – подал голос Антонио.
Яго подошел к купцу и приобнял его за плечи.
– Мы с вами – братья по оружию, – сказал он. – Ради Венеции мы старались начать войну, которая покончит со всеми войнами, ибо генуэзцы не осмелятся нападать на нас, если корабли наши будут плавать под папским флагом. Настанет мир с генуэзцами, и деньги от всех европейских баронов потекут рекой в сундуки Венеции, как это было при последнем Крестовом походе. А в конце того похода, когда на их средства мы построили сотню кораблей, суда эти остались у Венеции.
– Пока все их сын последнего дожа не потерял при Курцоле, – сказал я.
Яго рассмеялся и отмахнулся от меня. Как от назойливой мошки.
– Не было для Венеции более великих времен, нежели когда весь христианский мир сплотился против общего врага. Нам хотелось вернуть эту славу Венеции. Война – сама кровь жизни нашей торговой республики. Всякое построенное нами судно упрочивает распространение наших идеалов, мысль о нашем способе правления и свободе торговли разносит по языческим краям. Всякий выкованный нами меч кормит детей оружейника, лучше готовит его подмастерье, церкви дает ее десятину, а та кормит бедного, платит пекарю, рыбаку, крестьянину. От этого они не погружаются в пучину голода, в их жизни появляются цель и слава, души их облагораживаются, а вся нация и рынки ее благословляются. Нет деянья доброты превыше, чем война. Нет деянья любви к Республике превыше, чем воевать. Вот в этом мы с Антонио и повинны. Mea culpa, mea culpa, mea culpa[336]. На вашу милость, господа. – Яго опустился на одно колено и склонил голову, Антонио, припоздав на секунду, сделал то же самое.
– Ну чего, охрененно здоровый пук хряковой херотени! – сказал я. – Вы свои войны любите из-за сундуков, а вот за воина и вдову, за сироту и подневольного и двух суходрочек не дадите.
– Цыц, Фортунато, – сказал дож. – Мы будем совещаться.
Дож и члены его совета сбились в кучку. Было там много шепота и кивков, пока не прошло несколько минут. Шайлок уже приуныл, а нож его остыл и потускнел.
Совет вновь расселся по местам. Судебному приставу дали знак записывать.
– Сим постановляем: эти люди действовали хоть и неразумно, однакож в интересах Венеции. Следовательно, обвинения с Антонио снимаются, и республика присуждает ему девять тысяч дукатов для восстановления его дел. Неудача купца с таким положением, как Антонио, есть неудача всей нашей нации, а поэтому непозволительна. Поскольку нет никаких улик тому, что Антонио торговал с мусульманами, что запрещено святым отцом, он волен вновь приобретать суда и вести торговлю под полной опекой венецианского государства. Можете идти, Антонио.
Антонио поблагодарил их и улизнул быстрее, чем я бы счел возможным, хотя пришлось нанять кого-то, чтобы помог ему унести золото.
– Яго, – продолжал дож. – Сим признается, что и вы действовали во упроченье интересов государства, и нет никаких свидетельств, что вы не подчинялись своему генералу, даже когда он погрузился в безумие. Свое решение касаемо вашего положения у нас на службе в будущем мы отложим, но все обвинения с вас снимаются и вы свободны. Фортунато и Шайлока – арестовать за ношение оружия и публичное размахивание им. Страже надлежит препроводить их в тюрьму, соседствующую с нашим дворцом.
– Ох, ну ебать же копать, – сказал я. Четверо стражников с копьями направились ко мне из задних дверей. Еще пара двинулась от боковых. Шайлок упал на колени, выронил нож и недоуменно затряс головой.
Я ринулся к одной паре стражников, затем обманным маневром кинулся к другой, а когда они выставили копья – разбежался и прыгнул на стол перед дожем, где кинул себе под ноги два бумажных пакетика. Они взорвались с громким чпоком, и двое членов совета опрокинулись назад вместе с креслами. Стража приостановилась, но когда дым рассеялся, возобновила наступление. Им под ноги я бросил еще две бумажные бомбы, и стражники отскочили. Четверо от задних дверей уже подступили к помосту, и я метнул еще две бомбы прямо в нагрудники кирас первой паре. Взрывы привели одного в такой ужас, что он выронил оружие и удрал; второй же, ослепленный вспышкой и дымом, заорал дурным голосом и заколотил рукавицами себе в грудь.
– Минуточку внимания, блядь, если можно! – закричал я залу. Публика с галерки старалась побыстрее разбежаться, а потому у всех выходов возникли заторы. – Волшебный порошок с Востока, – объяснил я дожу. Соскочил со стола, приземлился в нескольких шагах от Яго, ухмыльнулся ему и поджег фитили еще двух бумажных цилиндров. После чего побежал прямо на двух оставшихся стражников – они передвинулись несколько вбок – и гавкнул на них. Стражники отскочили, а я сунул по бомбе в горлышка двух огромных винных амфор, поставленных у стены для красоты. Опять проскочил мимо Яго, мимо совета, мимо пары уже очень неуверенных стражников, зажег еще два фитиля и запихнул по бомбе в амфоры, стоявшие в другом углу.
– Драконья пудра, как ее называют, – объявил затем я. – Привезена в Венецию Марко Поло, спасенным и выкупленным не кем-нибудь, а чужестранцем Шайлоком. Прошу простить. – И я воздел палец, отмечая место в своей речи воздушной закладкой, после чего заткнул себе уши – тут-то две первые амфоры и бабахнули, засыпав всю залу глиняными осколками. Два серебристых гриба дыма поднялись к сводам потолка. В зале зазвенели вопли ужаса, зеваки в дверях уже лезли друг на друга, лишь бы скорее выбраться отсюда. Члены совета вскочили на ноги, хотя, похоже, кроме этого, у них не было ни малейшего представления о дальнейших действиях. – Всего наперсток порошка, – сказал я. – И еще два. – Грохнули еще две амфоры – с той же яростью, что и первые. Даже Яго, вцепившийся в рукоять своего меча, вздрогнул. – Полные наперстки, ваша светлость. И вот в сей же час в катапульты и требушеты всего флота военных кораблей заряжены целые квинталы драконьей пудры, упакованные в огромные стальные и каменные ядра. И все их Отелло готов выпустить по вашему городу.
– Отелло мертв! – заорал Яго.
– Неужели, Яго? Вы видели, как он погиб? Вы тело его видели?
Глаза Яго заметались по краям глазниц – он лихорадочно обшаривал свою память.
– Кровь! – выкрикнул он. – Моя жена…
Снаружи донеслись фанфары, их трубный зов подхватили рога порта и Арсенала. Зазвонили колокола Святого Марка.
– К молитве? – спросил я. – В такой час?
– Это сигнал о прибытии нашего флота, – ответил дож.
– Как вы сами сказали, ваша светлость, Яго действовал во имя республики. Предавая Отелло, он выступал от имени города – и вот теперь храбрый Отелло, мстительный Отелло, чужак, мавр, с сотней кораблей, вооруженных драконьей пудрой, прольет на ваш любимый город смертоносный ливень адского пламени, пока от Венеции не останутся кучи догорающего мусора и стирающиеся воспоминания. Венеции, ваша светлость, более не существует. Это был экзамен. И вы его не сдали.
