Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
– Пойдем? – она подняла глаза.
Женя кивнул.
ГЛАВА 28
line [laɪn] – сущ. линия, черта
fall [fɔ l] – сущ. падение, снижение
abyss [əbɪs] – сущ. бездна, пропасть
– Надо серьезные дела делать, – Гриша смотрел куда-то поверх крыш домов.
– Какие? – уточнил Женя.
– Серьезные, – повторил Гриша. – Хватит херней заниматься.
Женя молчал. Он хотел разобраться, что Гриша подразумевал под «херней», но не стал. Пункт первый негласных правил гласит: в разговорах с ребятами из детского дома лучше лишний раз промолчать. Есть большая вероятность что-то ляпнуть и потом оправдываться за свои слова.
– Вот скажи, – продолжил Гриша, – тебе сколько денег надо, чтобы хватило?
– Ну на день если, – начал Женя, – то рублей…
– Да какой еще на день? – оборвал его Гриша. – Ты как гусеница, что ли, один день живешь? Я хотя бы про месяц спрашиваю.
Женя пожал плечами. Он хотел сказать, что гусеницы живут больше чем один день, но не стал. Смотри пункт 1.
– Даже не знаю, – ответил он.
– Вот видишь, ты не знаешь, – Гриша присел на корточки. – Потому что за тебя все твои родители знают. Ты поди даже и не представляешь, что и сколько в магазине стоит. Тебе вообще без разницы. Все готовое к носу подносят.
Жене были знакомы эти разговоры. Их рано или поздно заводил каждый второй обитатель детдома. В таких случаях он обычно косил под дворового пацана, родители которого не обеспокоены его воспитанием. «Да у меня их, можно сказать, и нет», – говорил он, имея в виду отца. Но Гришу было не провести.
– А мне ничего не поднесут, – процедил он. – Ты знаешь, что будет, когда нам тут 18 стукнет?
Женя отрицательно помотал головой.
– Погонят нас отсюда нахер, вот что. Дадут денег на автобус и на пожрать на два дня. И все. Лети, птичка, из гнезда. И не возвращайся.
Гриша щелчком отправил окурок в полет.
– Поэтому надо уже сейчас хватать свое.
Женя молчал.
– Достань мне ключи от кабинета Карачковской, – сказал Гриша после непродолжительной паузы.
Женя похолодел.
– Какие ключи? – запинаясь, спросил он.
– Обычные, епт, ключи. Которыми дверь открывают.
– Зачем? – спросил Женя. Ответ на этот вопрос он и так прекрасно знал. – Нас же вычислят, – стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал он.
– Как? – хмыкнул Гриша. – Вычислят, блин. Они че, следователи, что ли? Собак приведут?
Посмотрев на встревоженного Женю, он слегка смягчился.
– Пойми, – сказал он, подойдя ближе и обхватив Женю за плечи. – Пойми, братан. Они все бабки себе забирают. Все. Которые нам выделяются. Им похер на нас. Пожрать набирают оптом где-нибудь, скоряк списанный, а остальное себе. Ты видел, в каких цацках она ходит, – Гриша указал пальцем себе на ухо. – А откуда эти сережки, как ты думаешь?
Женя опять промолчал. Он старался смотреть куда-нибудь мимо Гриши.
– Вот ты спрашивал, куда мы выезжаем. Да никуда. Мы тут замурованы. А по документам у нас автобус есть. Автобус, блять. У нас тут Диснейленд по документам.
Женя перебирал в кармане связку ключей. Ладонь вспотела настолько, что ключи буквально в ней плавали. Запах мокрого железа, казалось, ощущался в носу.
Запах мокрого железа походил на запах крови. Сотню раз он прокрутил в голове все возможные варианты, в которых он вовсе не находил. Жаль, он не надел старые джинсы, в кармане которых была дырка. Он бы оставил ключи у тети Тани, а Грише продемонстрировал б дыру в кармане.
Но он знал, что Гришу он не обманет. Тот был настоящий детектор лжи ростом 165 см. Женя мог соврать кому угодно и достаточно убедительно, но только не ему.
Пить не хотелось, но во рту постоянно пересыхало. Маленькими глотками он пил воду из пластиковой бутылки, борясь с тошнотой.
Гриша не опаздывал. Чуть ссутулившись, он стоял на ступеньках курилки. Одет он был как обычно – в черный спортивный костюм и пыльные серые кроссовки.
– Че тормозишь? – вместо приветствия сказал он. – Погнали, времени мало.
Вчера была ярмарка. Волонтеры, соцработники, меценаты средней руки и другие неравнодушные люди принесли с собой еду, поделки, одежду, картины и прочие нехитрые вещи.
Покупать все это надо было за игрушечные деньги – эти самые деньги заведующая детдомом распечатала на принтере. Вчера она была кем-то вроде Центробанка. Чтобы избежать девальвации, каждому воспитаннику выдавалось по 150 распечатанных рублей. Остальные предстояло заработать – отжаться, спеть песню, прочитать стих или обойти всех в прыжках в длину. Вариантов было много.
Как и любому человеку, обладающему определенным статусом и приближенному к власти, Жене все это делать было необязательно.
Заведующая тетя Марина вложила ему в руку три свеженапечатанные 500-рублевые купюры, которые были еще теплые от принтера. Это автоматически делало всех Жениных соперников неконкурентоспособными, а самого Женю – равнодушным к рыночной стоимости товара и чьим-либо покупательским способностям. Объевшись сладкого и по пятому кругу обходя торговые ряды, под конец он даже покупал учебники – настолько уже было некуда девать деньги.
Женя был счастлив – как-никак, это была самая настоящая RPG в реальной жизни. Он представлял себя паладином, который закупается у странствующих торговцев перед очередным геройским походом. Изобилие всего поражало. Четкого разделения по товарам не было – лоток со свежей редиской, зеленым луком и укропом соседствовал с лотком с кулонами, браслетами и другой бижутерией.
Настоящий рынок. Продавцы органично вжились в образ – многие тетки читали частушки и зазывали к себе на бесплатную кружку кваса или лимонада. Как и на настоящем рынке, кто-то где-то даже успел подворовать, а один из воспитанников умудрился купить из-под полы «Плейбой».
В коридоре еще стояла пара неразобранных прилавков от ярмарки. На полу россыпью лежали игрушечные купюры – теперь уже обесцененные.
Женю тошнило. Рвота уже подходила к горлу. В ушах звенело. Ему казалось, он идет на смертную казнь. Как и тогда, с гитарой, он все ждал, что Гриша передумает.
Кабинет находился в конце коридора. Если их увидят, то бежать будет некуда.
– Дай сюда, – Гриша протянул руку. Женя послушно протянул ключи.
Дверь открылась. Гриша вошел первым.
Из-за зашторенных окон и яркого коридорного света комната казалось темнее, чем есть на самом деле. В углу стояла вешалка с тети-Таниным плащом – ее очертаний Женя сперва испугался при входе.
Гриша лисьими шагами пересек комнату.
– Я смотрю стол, ты – карманы, – бросил он.
Женя подошел к вешалке и взялся за рукав. К Грише он стоял спиной. Он перебирал рукав между пальцами, чтобы со спины казалось, что он роется в карманах.
Шум выдвигаемых ящиков за его спиной оборвал Гришин голос.
– Есть че там?
– Да нет вроде… – ответил Женя.
– Отойди, – Гриша отстранил его и заправским движением карманника синхронно запустил руки в оба кармана. Приглушенно звенела мелочь. Гриша вытащил на свет несколько пятирублевок и два автобусных билета. Их утренние с тетей Таней билеты.
Гриша отправил содержимое тети-Таниных карманов в свои. Жене было физически неприятно наблюдать за тем, как из аккуратных, штопанных карманов тети-Таниного пальто ее мелочь переходит в карманы широких, вышарканных сзади Гришиных треников.
Мечтать о том, что Гриша не полезет во внутренний карман, было бы глупо. Конечно, он туда полез. Женя даже заметил, как на его лице медленно вырисовывается улыбка, когда тот нащупал очертания кошелька.
– Вот ты где, – Гриша закусил нижнюю губу, как от какого-то наслаждения. Из кармана появился тети-Танин голубоватый кошелек с позолоченной заклепкой.
– Ладно, рвем когти, – сказал он. – Я еще ювелирку замутил.
Жене казалось, что о присутствии чужаков будет понятно с порога. Гриша даже как будто принес сюда свой воздух – табачный и свинцово-тяжелый, который беспардонно вытеснил витающий здесь легкий аромат стоящих на подоконнике цветов и тети-Таниных духов, исходящих от висящего на вешалке кашне. Гриши не должно было быть здесь. Он порочил этот кабинет своим присутствием.
Женя сидел на крыше гаража, упершись подбородком в согнутые колени. Гриша стоял на краю, сложа руки на груди. Сейчас он был сытым львом, вокруг которого могли безбоязненно ходить антилопы.
Гришин товарищ похрапывал, лежа на боку. Рядом лежала недоеденная им горбулка и открытый тюбик майонеза.
Женя ощущал на себе все последствия стокгольмского синдрома. Вернее, это было даже хуже. Он не стал ненавидеть Гришу – скорее это было укрепившееся чувство бессилия. Он сдался. Он старательно отводил взгляд, стараясь не смотреть Грише в глаза – прямо как побитый пес, который отказывается смотреть на палку.
– Сережки есть кому
