Виктор Мельников - Разносчик порнографии
– Они верят в Бога, – говорит Степан самому себе, кормя уток, – а я не вижу в нём какой-либо ценности для себя, пусть даже он существует, – и падает, поскальзываясь, ломает левую руку.
Старушка, соседка напротив, вправляет кость. После говорит:
– Как бы ты там не бахвалился, милок, но даже самые что ни на есть отверженные не могут оборвать всех связей с людьми. Ну, хотя бы сейчас, ведь ты пришёл за помощью.
– Что правда, то правда. Плохой из меня отверженный, – соглашается Степан.
– Кроме того, способность человека говорить, общаться, даёт ему возможность обмениваться не только словами и мыслями с другими людьми, но и делиться радостями и бедами. Это ж куда лучше, чем разговаривать с самим собой.
– По-моему, мать, человеческая речь – главная большая напасть в мире. Язык мой – враг мой. Дьявольская задумка, хотя я ни во что, известно, не верю.
– Тем не менее, ты говоришь.
Степан кладёт руку на повязку, молвит:
– Спасибо, мать! Всё слишком разумно. Может статься, так оно и есть, но я умолкаю.
Проходит неделя. Двери шкафов открываются также. Летает посуда, бьётся. И Степан начинает верить в эту дрянь – не может быть того, чего нет. Но вера эта другая совсем, не та, в которую обращаются, мистическая, похожая на ложь.
Дальше – хуже! Эта дрянь – домовой или еще кто, начинает шалить с огнем. Степан затапливает печь – весенние ночи прохладные, – каким-то непостижимым образом закрывается задвижка, или открывается сама собой топка – только успевай тушить. И пакостил невидимка соседям. Те, в свою очередь, стали уговаривать Степана съехать из дома. Только ехать в неизвестность ему до смерти не хотелось, он вложил деньги, продать, понимал, не получится, а вот так бросить – нет уж!
Старушка, пострадавшая от невидимки тоже, говорит Степану, зайдя в гости:
– Плохой, сынок, я была бы матерью, если бы не попыталась в эти минуты пробудить в тебе симпатию к вере. Я думаю, всем нам в деревне от этого легче стало.
– В молодости я читал книги, мать. Тогда я верил. Сделавшись бродягой, соприкоснувшись с реальностью, – столкнул факты с верой, лоб в лоб… Правда меняет человека, изгоняет ненужные догмы прочь.
Старушка что-то бормочет, глотает слюну, выходит из дома. Она не спорит – зачем убеждать?
Наступает лето. Рука Степана срастается. И у него появляется помощник. Наседка высиживает всего двоих цыплят: хорошенькую пушистую курочку и её брата – хромого и полуслепого петушка.
Петушок хромает и ходит кругами, голову ему почему-то воротит в бок, но, тем не менее, он хватается за жизнь, сопротивляется смерти. Жаль было его Степану, резать – только пух один. Стало быть, петушок во дворе один пасётся, в курятник Степан его не пускает, потому что бьёт его там вся куриная братия.
Пищу петушок нащупывает лапами, не доверяя слепым глазам, поэтому, по просьбе соседки, Степан даёт ему имя – Игнатий Слепой, в честь одного прозорливого старца-отшельника.
Значится, бродит этот петушок, где хочет, и замечает Степан за ним такую странность: бегает он, бывало как угорелый, взъерошенный, кудахчет, прихрамывает, а после этого случается пожар. И замечают Игнатия там, где потом возникает огонь – то возле соседского сеновала, как выясняет Степан, то у него на кухне.
А то ни с того ни с сего, бывало, бросается в угол сарая – лезет в драку с невидимым противником.
Степан понимает предупреждения петуха, и проклятая дрянь уже не может застать врасплох ни его, ни соседей.
Старушка говорит как-то:
– Кстати скажу, если уж не понравится домовому, никакие подарки и угощения не помогут. Хоть молоко в блюдце наливай, хоть веник новый дари – всё без толку. Теперь одна надежда на Слепого Игнатия.
– Добрые верования присущи всем людям, – замечает Степан. – Есть существа, которые хранят верность человеку. Взять собаку или корову. Одна охраняет, другая кормит. Вот и Слепой Игнатий взял на себя роль собаки – съесть-то его жалко.
– У меня никогда не было коровы, – говорит старушка. – А петушка побереги.
Остальные куры, Степан замечает, никак не реагируют на присутствие нечисти во дворе. Может в силу своей необычности, может из-за своей немощности Слепой Игнатий видит этого пакостника? И грустно вдруг становится Степану, что нет Игнатию замены.
– Выходит так, – говорит как-то Степан соседям, – всё наше деревенское благополучие на хромом петухе держится.
И, наверное, не стоило говорить об этом Степану, ибо на следующее утро он находит Игнатия в сарае бездыханного. Сглазил, получается. Ещё вечером здоровый петушок «боролся» с кем-то в углу, как часто бывало, а теперь всё. Угробила нечисть врага своего! И на некоторое время как будто затаилась.
Но только на время.
К слову сказать, не было у Степана газового отопления, и он, как некоторые соседи, за несколько дней до смерти Слепого Игнатия, покупает настольную газовую плитку и баллон к ней со сжиженным газом. Ставит в летней кухне – удобно, чисто, правда, приходится экономить. Все правила техники безопасности соблюдаются, Степан не из тех, кто курит и пьёт.
И всё-таки злополучный баллон взрывается. Пожар уничтожает всю живность в сарае, всей деревней идёт борьба с огнём.
Собаки лают, рвутся с цепи, женщины вопят. Дом не горит, только летняя кухня превращается в золу. Степан, свесив руки, смотрит на огонь. В его душе происходят перемены.
После этого ужаса все деревенские наседают на Степана:
– Съезжай с этого дома, пока никто не погиб.
– Но что я делаю не так? – вопрошает Степан. Мужчины обмениваются с ним понимающими взглядами. Женщины шушукаются между собой. – Я готов поверить в то, во что верите вы, чтобы жить спокойно. Но я не готов…
Его прерывают.
– Да не в тебе дело, милок, – говорит старушка. Ей, наверное, лет девяносто, думает Степан. – В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет. Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека.
– Мы ждём не дождёмся, когда рухнет эта хата, – говорит другой сосед. – Её бы снести, да не хочется с цыганской чертовщиной дело иметь. Чёрными они были, злыми. И тут появляешься ты, трудяга, укрепляешь этот дом – до тебя один тут тоже жил, сбежал скоро.
Степан идёт в дом, не выходит оттуда два дня. Ему больно слышать слова сельчан. Но решение принято.
За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Степан набирает во фляжку воды, оборачивается, смотрит на хату и шагает твёрдым шагом прочь из деревни. За плечами видавший виды рюкзак.
***
За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить.
Птице, сидящей на изгороди, и в голову не приходит, что лай соседской собаки возвещает приближение незнакомцев, птица продолжает невозмутимо чистить пёрышки.
К слову сказать, закона нет, чтобы все были богаты, и бедняков, кстати, тоже не сеют. Сам человек пробивает себе дорогу. А дорога бывает извилистой и ухабистой.
Молдавская семья из восьми человек, муж с женой и шестеро детей, останавливаются возле заколоченного домика. Они уже прошли всю деревню и увидели более или менее опрятную хатку – открывай дверь да живи!
Глава семьи смотрит на соседний дом, где лает собака. Смуглый, чернявый – ему лет сорок, жена истощена и, кажется, выглядит старше мужа. Дети – мал мала меньше.
– Есть кто? – кричит он во двор.
– Чего, милок? – выходит старушка.
– В дом, что напротив, вселиться пустите?
– А чего нет – вселяйтесь. Ничейный он. Жил здесь в прошлом году Степан. Ремонт сделал – к слову, к рукам прибрал. Но от чертовщины сбежал. В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет, – повторяет старушка известную всему селу историю. – Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека. А вас, смотрю, примет. Даже если говорите вы по-русски, а чужаками будете.
Глава семьи чешет загривок, сомневается.
– Жену свою и ребятишек любишь? – спрашивает старушка между прочим.
– Знамо, люблю…
– Не врёшь?
– А что врать, если я с ними до сих пор по миру блуждаю. Вон, сотни километров прошёл и проехал, не сбежал… – как-то неуверенно отвечает глава семейства.
– Верно, милок, верно. Чего стоишь тогда, иди во двор, открывай дверь. Степан с собой из домашней утвари ничего не забрал. А наши, деревенские, – не тронули, ибо боятся входить в дом.
