Виктор Мельников - Разносчик порнографии

Проходит неделя. Двери шкафов открываются также. Летает посуда, бьётся. И Степан начинает верить в эту дрянь – не может быть того, чего нет. Но вера эта другая совсем, не та, в которую обращаются, мистическая, похожая на ложь.

Дальше – хуже! Эта дрянь – домовой или еще кто, начинает шалить с огнем. Степан затапливает печь – весенние ночи прохладные, – каким-то непостижимым образом закрывается задвижка, или открывается сама собой топка – только успевай тушить. И пакостил невидимка соседям. Те, в свою очередь, стали уговаривать Степана съехать из дома. Только ехать в неизвестность ему до смерти не хотелось, он вложил деньги, продать, понимал, не получится, а вот так бросить – нет уж!

Старушка, пострадавшая от невидимки тоже, говорит Степану, зайдя в гости:

– Плохой, сынок, я была бы матерью, если бы не попыталась в эти минуты пробудить в тебе симпатию к вере. Я думаю, всем нам в деревне от этого легче стало.

– В молодости я читал книги, мать. Тогда я верил. Сделавшись бродягой, соприкоснувшись с реальностью, – столкнул факты с верой, лоб в лоб… Правда меняет человека, изгоняет ненужные догмы прочь.

Старушка что-то бормочет, глотает слюну, выходит из дома. Она не спорит – зачем убеждать?

Наступает лето. Рука Степана срастается. И у него появляется помощник. Наседка высиживает всего двоих цыплят: хорошенькую пушистую курочку и её брата – хромого и полуслепого петушка.

Петушок хромает и ходит кругами, голову ему почему-то воротит в бок, но, тем не менее, он хватается за жизнь, сопротивляется смерти. Жаль было его Степану, резать – только пух один. Стало быть, петушок во дворе один пасётся, в курятник Степан его не пускает, потому что бьёт его там вся куриная братия.

Пищу петушок нащупывает лапами, не доверяя слепым глазам, поэтому, по просьбе соседки, Степан даёт ему имя – Игнатий Слепой, в честь одного прозорливого старца-отшельника.

Значится, бродит этот петушок, где хочет, и замечает Степан за ним такую странность: бегает он, бывало как угорелый, взъерошенный, кудахчет, прихрамывает, а после этого случается пожар. И замечают Игнатия там, где потом возникает огонь – то возле соседского сеновала, как выясняет Степан, то у него на кухне.

А то ни с того ни с сего, бывало, бросается в угол сарая – лезет в драку с невидимым противником.

Степан понимает предупреждения петуха, и проклятая дрянь уже не может застать врасплох ни его, ни соседей.

Старушка говорит как-то:

– Кстати скажу, если уж не понравится домовому, никакие подарки и угощения не помогут. Хоть молоко в блюдце наливай, хоть веник новый дари – всё без толку. Теперь одна надежда на Слепого Игнатия.

– Добрые верования присущи всем людям, – замечает Степан. – Есть существа, которые хранят верность человеку. Взять собаку или корову. Одна охраняет, другая кормит. Вот и Слепой Игнатий взял на себя роль собаки – съесть-то его жалко.

– У меня никогда не было коровы, – говорит старушка. – А петушка побереги.

Остальные куры, Степан замечает, никак не реагируют на присутствие нечисти во дворе. Может в силу своей необычности, может из-за своей немощности Слепой Игнатий видит этого пакостника? И грустно вдруг становится Степану, что нет Игнатию замены.

– Выходит так, – говорит как-то Степан соседям, – всё наше деревенское благополучие на хромом петухе держится.

И, наверное, не стоило говорить об этом Степану, ибо на следующее утро он находит Игнатия в сарае бездыханного. Сглазил, получается. Ещё вечером здоровый петушок «боролся» с кем-то в углу, как часто бывало, а теперь всё. Угробила нечисть врага своего! И на некоторое время как будто затаилась.

Но только на время.

К слову сказать, не было у Степана газового отопления, и он, как некоторые соседи, за несколько дней до смерти Слепого Игнатия, покупает настольную газовую плитку и баллон к ней со сжиженным газом. Ставит в летней кухне – удобно, чисто, правда, приходится экономить. Все правила техники безопасности соблюдаются, Степан не из тех, кто курит и пьёт.

И всё-таки злополучный баллон взрывается. Пожар уничтожает всю живность в сарае, всей деревней идёт борьба с огнём.

Собаки лают, рвутся с цепи, женщины вопят. Дом не горит, только летняя кухня превращается в золу. Степан, свесив руки, смотрит на огонь. В его душе происходят перемены.

После этого ужаса все деревенские наседают на Степана:

– Съезжай с этого дома, пока никто не погиб.

– Но что я делаю не так? – вопрошает Степан. Мужчины обмениваются с ним понимающими взглядами. Женщины шушукаются между собой. – Я готов поверить в то, во что верите вы, чтобы жить спокойно. Но я не готов…

Его прерывают.

– Да не в тебе дело, милок, – говорит старушка. Ей, наверное, лет девяносто, думает Степан. – В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет. Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека.

– Мы ждём не дождёмся, когда рухнет эта хата, – говорит другой сосед. – Её бы снести, да не хочется с цыганской чертовщиной дело иметь. Чёрными они были, злыми. И тут появляешься ты, трудяга, укрепляешь этот дом – до тебя один тут тоже жил, сбежал скоро.

Степан идёт в дом, не выходит оттуда два дня. Ему больно слышать слова сельчан. Но решение принято.

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Степан набирает во фляжку воды, оборачивается, смотрит на хату и шагает твёрдым шагом прочь из деревни. За плечами видавший виды рюкзак.

Деревенская история

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить.

Птице, сидящей на изгороди, и в голову не приходит, что лай соседской собаки возвещает приближение незнакомца, птица продолжает невозмутимо чистить пёрышки.

Незнакомец останавливается возле заколоченного дома. На вид ему лет пятьдесят, густая седая борода, волосы до плеч, за плечами видавший виды рюкзак, одежа не первой свежести: появись такой человек в городе – бомж, да и только. Он смотрит на заколоченные окна, затем подходит к дому, где лает собака.

– Есть кто? – кричит он во двор.

Выходит старушка.

– Чего, милок?

– Дом, гляжу, пустует – ничейный, видать?

– Весть как, сынок.

– Соседом, мать, примите?

– Вселиться хочешь? Милости просим, коль человеком тихим будешь. Деревня пустеет, однако. Хороший сосед не помешает. Как зовут-то?

– Степан.

– Ступай, Степан.

– Спасибо, мать! А то устал я скитаться. Мечта, надеюсь, сбывается, найти маленький домик, хоть плохенький, а всё-таки свой.

– Никому не нужна эта хибарка заколоченная, Степан. Всё равно жить долго в нём не сможешь, – говорит соседка, но Степан на её слова внимания не обращает.

Сильный и здоровый, Степан делает в доме ремонт, у него имеются кое-какие деньги. Перекрывает крышу, настилает полы, перелаживает печку. А ещё хозяйством обзаводится – покупает кур, уток и козу.

Проходит два месяца. Ремонт заканчивается. Степан остригает бороду. Немногочисленные мужчины деревни, желающие завести знакомство, заодно и выпить, не находят в Степане родственную душу. Машут на него рукой.

Один из них, подвыпивший, прямо говорит за всех:

– Нужна тебе наша помощь? Всегда поможем, хоть ты нелюдим, глядим. Но всё равно обращайся, если чё. В одном помочь не сможем – если сам дом, не мы, изгонять станет.

Степан говорит:

– Силы при мне, я никогда никому не был в тягость, и должен сказать, что по всем законам, только хозяин дома, если вернётся, сможет меня согнать с этого места. А в чёрта я не верю. Сейчас я хочу одного – скрыться, но понимаю, это невозможно. Поэтому, прошу, оставьте меня. Мне некогда.

Мужчины недовольно переглядываются.

– Большое несчастье переставлять слова – ложь получается, негоже.

– Я говорю правду, мне работать пора. А вам бездельем маяться.

Наступает осень, осыпает листва землю. Дожди сменяются снегом, снег сменяется дождём. Приходит весна. Ничего не происходит. Всё, как обычно. Жители деревни, проходя мимо, часто останавливаются возле дома Степана, а завидев его – уходят. Чужой он для них, странный, хоть и тихий.

И вот, всё бы ничего, да в доме странные вещи происходят. Вечно что-то падает и разбивается, стоит зазеваться, и Степан уже спотыкается на ровном месте, больно ушибается, а по ночам скрипят половицы, и сами собой открываются дверцы шкафа.

Степан не думает, что кто-то из местной детворы проказничает, он доверяет детям, он доверяет их родителям, хотя многие из них опустившиеся на дно алкаши, – не видит он злобы по отношению к себе в них.