Ариф Алиев - Новая Земля
Сипа уткнулся в камень. Он не смотрел на 2-й барак, ему было страшно.
В секторах гуляли колонисты, в каждом человек по 25, ходили назад-вперед, разворачивались, головами вертели, смотрели на вышку. Куртки у них были замызганные и рваные. И лица худые, черные от морозного ветра и грязи. Я узнал Моряка, Махова и парня со шрамом — того, который убил одноглазого.
— Николай, чем они провинились?
— Куртки у них красные.
— Ну и что?
— Потише, Иван Георгиевич, услышат.
— Прибой шумит, не услышат.
И точно ведь, колонисты 2-го барака были в красных куртках и штанах, а Обезьян, члены совета, колонисты 1-го барака, охранники — все одеты в синее. И не подумаешь, что это так важно. Сам-то я был в синем. И Сипа тоже.
— Николай, а мы с тобой в синем.
— Переодеть недолго.
Из 1-го барака вышел Гога Звягинцев, подошел к Обезьяну, тот посмотрел на часы, допил кофе.
Гога Звягинцев пощелкал пальцами — дал знак охраннику на вышке.
Охранник потряс баночной гирляндой.
Колонисты 2-го барака знали, что если охранник потянулся к проволоке и посмотрел в сторону 1-го барака, то будет трясти банками, но все равно вздрогнули от грохота, некоторые вскрикнули даже.
— Закончить прогулку! 4-й сектор на месте, остальные — приготовились к игре!
К вышке подошли Обезьян, Гога Звягинцев и несколько охранников. Обезьян и Гога Звягинцев забрались наверх.
— Приветствую вас, господа!
Я думал, вразнобой отзовутся или промолчат, а они дружным хором:
— Здравия желаем, господин начальник колонии!
— Готовы к игре?
— Да, господин начальник колонии!
Обезьян поднял руку.
И тихо, только прибой и голый человек на бочке кричит безумный:
— Последний — мертвый, господа!
Колонисты 4-го сектора остались стоять, а остальные 3 сектора побежали. Я никогда не видел такого страшного бега. Это и не бег был, а драка на бегу. Люди хватали друг друга за куртки и за волосы, сбивали с ног, толкались, пинались, размахивали кулаками и орали так громко, что, если бы мы с Сипой сейчас заорали, нас никто бы не услышал.
Какой-то доходяга резво стартовал, но его оттерли к внутренней стенке, ударили по голове, он упал. О него спотыкались, падали возле, топтали.
— Мухой срыгнули, твари! — орал Гога Звягинцев. — Последний — мертвый!
Колонисты скопились возле полога, они торопились зайти в барак. Никто не хотел быть последним, никто не хотел умирать.
— Последний — мертвый! Такой у нас порядок, господа!
Полог сорвали, почти все колонисты сумели протолкнуться в барак, но драка продолжалась и внутри, в тамбуре.
Колонисты 4-го сектора не вмешивались, ждали, кто окажется последним. Среди тех, кто ждал, был парень со шрамом.
— Шрам! — окликнул его Гога Звягинцев и сбросил веревку.
Шрам привязал к веревке ведро, и Гога Звягинцев поднял ведро на вышку.
Доходяге сломали ноги. Он полз к бараку, но снаружи уже никого не было.
Колонисты 4-го сектора смотрели на доходягу как на кусок мяса. И по их лицам я понял, что это мясо им не очень нравится.
Вот почему Сипа мне задал задачу про миссионеров и людоедов. Вот почему не хотел ничего рассказывать про 2-й барак. Он прав. Лучше вернуться и спокойно умереть на Краю Моего Мира. Мне расхотелось жить в стаде. Я не хочу пить кофе, играть в хоккей, охранником не хочу стоять на вышке. Я даже пастухом быть не хочу. Будьте вы все прокляты, люди.
Драка в тамбуре прекратилась.
Доходяга вполз на порог, но его пнули, постарались попасть по голове, и попали, он приподнялся на локтях и упал, повернул окровавленное лицо к солнцу, в последний раз посмотрел на небо.
Шрам скрестил руки над головой: дело сделано.
— Господин начальник, разрешите прирезать, он сейчас сдохнет!
Обезьян кивнул Гоге Звягинцеву, тот положил в ведро нож и опустил в сектор.
Колонисты приподняли доходягу, подставили ведро. Шрам перерезал горло — умело, кровь не брызгала, а лилась ровной струей.
Мне надоело смотреть. Я помог Сипе подняться, и мы спустились к окраине лагеря.
Мы обошли большой валун, вышли к большому кострищу. Здесь ветра не было совсем, природа расположила валуны уютным полукругом.
Сипа понюхал воздух:
— Шашлычками пахнет.
Он сделал несколько шагов, и новый запах заставил его скривиться:
— И падалью.
Я наклонился к кострищу. Толстый слой угольного шлака был еще теплым. Мы поворошили шлак, расстегнули куртки, пустили к телу тепло.
Повсюду были разбросаны обглоданные кости, челюсти, расколотые черепа. В отдельную кучу свалены скальпы, вываренная в котле кожа, челюсти. И высоким штабелем были сложены угольные брикеты.
— Это кухня. Они не сразу придут. Сначала тело разделают, потом замаринуют, посолят, посуду подготовят для супа, воды нальют. Сюда повара приходят, остальных из 2-го барака не выпускают. Обед ближе к вечеру.
Я подошел к штабелю. Мешков не нашел, только большой пластиковый пакет и еще один, поменьше и ручки рваные. Зря мы не взяли с собой мешки.
Я набил пакеты. А поднять не смог, тяжело.
— Помогай. Берем и уходим.
— Давай полежим минуту, Иван Георгиевич.
Я прислонился спиной к нагретому солнцем и костром валуну, тепло притянуло.
— Пойдем, а то и нас поджарят.
— Пойдем. Ну, встали и ушли.
Но мы не ушли.
— Не спать, Николай. Досчитаем до 50 — и подъем.
— Да, Иван Георгиевич, нам спать нельзя. Досчитаем до 100 — и на холод.
Я изо всех сил старался не заснуть, взял на ладонь горячий уголек, но сон был сильнее боли. Я закрыл глаза, безвольной щекой почувствовал теплый камень.
Прошло всего несколько секунд, или мне так показалось.
Я услышал близкие шаги, открыл глаза.
Сипа охнул, встал на четвереньки, быстро перебирая руками и ногами, добрался до валуна, полез зачем-то на него и — оглянулся.
— Иван Георгиевич, вставай!
Я не мог встать. Тело ослабло. Или заболел. Как понять, от холода дрожу или знобит.
— Не слышишь, Иван Георгиевич?
Я слышал, но встать не мог.
Сипа спрыгнул с валуна, пошел прочь.
И вернулся.
— Иван Георгиевич, просыпайся, я прошу тебя, я не хочу умирать.
К кострищу в сопровождении охранников пришли Шрам и еще 2 повара 4-го сектора. Они принесли котлы, миски, дубину мясо мягчить и молоток кости ломать, крючки для вытаскивания костного мозга, соль, ведро с кровью и пустое и труп доходяги, без одежды уже, руки и ноги связаны, на трубу подвесили и принесли.
Сипа ошибся, повара не стали разделывать труп во дворе, а принесли на кухню.
— Шире шаг, твари!
Повара положили труп и — увидели у валуна меня и Сипу. Шрам первым обрадовался. Он подошел, сбил с ног. Сипа ткнул его острогой, но промазал. Мы оба очень устали, и тепло разморило. Подоспевшие повара свалили Сипу, ударили по голове дубиной. И мне досталось по уху. И связали нас.
Охранники стояли в стороне. Оба туповатые, не знали, что им делать.
— Куртки синие.
— Ну и что?
— Из нашего барака.
— Хуй-то, наши сюда не ходят.
— Надо посмотреть, кто такие.
— И дальше?
— Ты дубового не включай. Как я могу сказать, что дальше, если я не знаю, кто они такие?
— Ну, пойди и посмотри.
— Ну и пойду, — И поварам: — Прекратить! 10 шагов назад, твари!
Повара и Шрам отошли.
Охранники схватили нас за волосы, вгляделись в лица.
— Вот этот — Сипа. Второго не узнаю.
— За Сипу 5 банок тушенки премия. А за этого сколько?
— Как я могу сказать, сколько за него банок, если я не знаю, кто это?
— Ты старший, ты должен знать.
— Короче, обоих тащим к Обезьяну.
— Тяжело, позови кого-нибудь.
— Чего тебе тяжело?
Старший охранник пнул меня:
— Вставай.
— Не встанет он. И Сипа в отключке. Крикни на вышку.
Подошел Шрам, поклонился.
— Отдайте их нам, господа охранники.
— Заткнись, людоед хуев. Десять шагов назад отошел!
— Виноват, господа охранники.
Повара сложили горкой брикеты, сунули под них растопку, укрепили подставки для котлов. Шрам перевернул труп поудобнее, подрезал шею, лоб, снял скальп.
В глазах у меня бесновались кровавые крабы.
Но нет, я не сейчас умру.
И скальп Шрам снял не с меня, а с трупа, на его голом красном черепе — блеск разожженного костра.
Шрам распоряжался приготовлениями, распределял обязанности:
— Башар, притуши костер, пепел летит. Евген, разделываем, не стоим.
Евген подержал ноги, а Шрам надрезал кожу от паха к левому бедру на пупок, отогнул, подрезал жир на животе, еще дважды взмахнул ножом — и вывалил в ведро внутренности.
Башар высыпал в котел специи.
Старший охранник крикнул, чтоб кого-нибудь прислали в помощь. Охранник на вышке потряс банками. Долго тряс. Скучно ему стоять целый день, а тут развлечение.
