Под красным солнцем не пересекай границ - Леся Орбак
– Нельзя всегда тупо идти наперекор страхам. Иногда и в самом деле…
– Конечно, – перебивает Нано. Согласно кивает головой и сует руки в карманы, растягивая комбинезон. – Но кто-то же должен это «в самом деле» проверить.
***
Границу Города пересекают на рассвете. За десять лет трещины в ограде раздались еще глубже, теперь можно поставить ногу удобнее, без малейшего риска соскользнуть. Правда, дерево на той стороне совсем усохло, поэтому каждый оставляет за собой переброшенную через ограду веревку, привязанную к перевернутым качелям.
В рейд собралось всего десять членов Братства (Нано среди них самый младший и это вызывает гордость), остальные нашли неотложные дела на Заводе, в штабе, при семьях. Долго спорили, кто останется сторожить веревки на случай солдатского налета. Никакого риска – просто ошиваться целый день по приграничным кварталам с запасными и перебросить их, если приготовленные обрежут. Слишком скучное занятие для рядового члена Братства.
Хорошо, что у Нано есть Пин.
Первые шаги по заграничной земле отнюдь не первые, но впервые – с определенной целью. Здесь, на открытой местности красное солнце не просто светящийся шар, его лучи касаются кое-как защищенного маской затылка не светом – Нано кажется, что именно так жжет раскаленный жидкий металл. Мелкие плоские камни шуршат и ломаются под рифлеными подошвами, превращая тишину в молчание.
Институт впереди, согласно картам, мифам и легендам. Но пока его стены не прорезали ровную линию горизонта, в реальность Ядерного Центра не верится, как в Шамбалу или Рай, о которых рассказывал Пин, как в Лагерь Уродов где-то на Севере.
Первой безмолвие нарушает девчонка. Их в Братстве немного, каждая стягивает грудь эластичными бинтами, ходит вразвалочку, старается говорить грубым голосом. У этой на рукаве бронзовая нашивка(второй ребенок в семье, группа риска при мобилизации), и это делает ее кем-то вроде отчаянного засранца, которому нечего терять. Заставляет вести себя так, будто война, как ракета, и впрямь может выбросить вторую ступень.
Девчонка обращается к старшему из отряда – единственному, кто перемахнул полувековой рубеж, кто помнит, как было «до». Старший несговорчив, но чистый горизонт и зной, от которых запросто можно сбрендить, в конце-концов развязывают язык.
Старший рассказывает о детстве, когда еду продавали и ели прямо на улице, бросались из распахнутых окон в прохожих мусором, а песок позволял лепить из себя затейливые конструкции. Семейные ячейки выделяли не номерами – фамилиями. Женщины (он это помнит по поведению матери) соревновались, кто лучше выглядит. Мужчины все так же следили за футбольными матчами.
– Мне было лет пять, – вспоминает Старший и описывает в мельчайших подробностях двор своего детства.
Кирпичные многоэтажки по периметру, у каждого подъезда стандартный набор: скамья, две клумбы, три дерева, асфальтовая площадка, исписанная разноцветными мелками.. Из-за проблем с канализацией двор иногда заливает дерьмом, и вонь стоит на три ближайших квартала. Возле кирпичной трансформаторной будки на растянутых между железными опорами веревках сушится выстиранное белье.
На детской площадке соседки прыгают через скакалку. Самого Старшего тоже втянули в забаву – вручили один конец скакалки, второй привязали к красно-синей трубе (краски одного цвета не хватило выкрасить полностью). Соседки прыгают парами, и прямо на ходу меняются – их всего пять подружек, все с одного подъезда – умудряясь не сбить Старшего с ритма. Скакалка шаркает по асфальту вжик-вжик, стучат подошвы, легкие платья задираются в воздухе.
Девчонки прыгают все выше и выше. Земля дрожит под ногами.
В окне напротив видно, как к центру комнаты ползет пианино.
Разбитая посуда звенит сквозь распахнутые форточки.
– Опять на полигоне бомбы взрывают, – одна из соседок замирает, как вкопанная, оглядывается по сторонам, будто хочет разглядеть что-то за кольцом многоэтажек. Скакалка бьет ей по щиколоткам. – Слышите, как земля толкается?
– Поэтому мы так высоко прыгали, – осеняет другую.
Им тоже по пять лет, вся жизнь впереди.
В окне напротив мужик-хозяин двигает пианино обратно к стене.
– Значит, ты в детстве с девчонками возился, – ржот Коренастый. Они со Старшим знакомы уже лет пятнадцать и это стирает субординацию с разницей в возрасте.
– С подругами сестры, – ровно отвечает Старший.
Тема его детства сразу становится табу для шуток.
От неловкого молчания закладывает уши.
Де-факто Нано замечает Институт первым. Сомневается, вспоминая о фате-моргане и ионовых миражах, чистит окуляры, щурится, вглядывается в горизонт, на котором отчетливо выступают силуэты треугольных крыш, словно рваные края Земли загнулись и топорщатся.
– Теперь хоть видно, куда идем, – гаркает рядом Грэг – здоровый, сильный мужик со шрамом от химического ожога на пол-лица. Нано, конечно, не видел, ему рассказывали.
Нано вообще не видел лиц собратьев.
И, обернувшись, не разглядел очертаний Города.
– Мы так далеко зашли? – спрашивает он.
– Поле неровное, – Грэг дружески хлопает его по плечу так, будто выбивает душу из телесного скафандра. – Сплошные холмы. Не почувствовал что ли?
– Нет.
Как и Город, Институт опоясан. Ограда несерьезная – плиты метра два высотой, рифленые, будто обшитые бетонными пирамидами, как раз, чтобы упереться ногой и дотянуться до верха. Первое, что видишь по ту сторону – сухие колючки. Они торчат из потрескавшейся земли, как стая дикобразов, и на фоне двухэтажек из красного кирпича выглядят вполне безобидно. Впрочем…
Весь Институт выглядит безобидно. Никаких зловещих строений и эмблем радиации, разве что вход Ядерного Центра оформлен подобием колонн с золочеными табличками на уровне взгляда, но мрачный пафос напрочь сбивается пузатыми балкончиками второго этажа. Остальные корпуса, похожие на ниндзя из-за белых полос по высоте окон, сошли бы за среднестатистическое жилье.
Вот только Институт давно пустует. А в застройках до сих пор целы стекла.
По обе стороны от парадного входа ЯЦ – остовы клумб. Выложенные концентрическими кругами валуны и сколотые силиконовые кирпичи. Если приглядеться, можно понять, что камни не просто накидали друг на друга, а уложили геометрически строгими узорами, учитывая цвет, размер и форму каждого.
Грэг подходит к одной из клумб, пинает пяткой верхний ряд, и камни, нехотя, валятся за границу круга. Грэг поднимает самый увесистый, подкидывает одной рукой, пробуя.
– Даже не думай, – осаждает Старший.
Брошенный камень летит аккурат в центр клумбы, гулко ухает в сухую землю как раз напротив и будто в укор уцелевшему окну, к которому Грэг примеривался.
Мутное стекло даже не дрогнуло.
– Двери не заперты, – кричит Коренастый с порога соседнего корпуса, чья дверь и вправду легко поддалась, стоило дернуть за ручку.
Никаких преград, даже немного обидно.
Внутри – тишь. И сырость. Ее хоть и не ощутить кожей, но бесформенные
