Уилл Айткен - Наглядные пособия
Покончив с ногами, они помогают мне подняться и подводят к водопаду. Вода — не слишком горячая, не слишком холодная — норовит сбить меня с ног. Вступаешь под эти струи — точно занавес отдернули, выходишь — и оказываешься в новом мире, таком необозримо-огромном, словно и стен никаких нет, только стремительный водный поток. Рядом со мной появляются миссис Анака и Сьюки; шрам-полумесяц миссис Анака влажно поблескивает. Огромные золотистые камни сжались, припали к земле, будто львы на теплом песке. Между ними — недвижные синие озера.
Сьюки и миссис Анака берут меня за руки и подводят к ближайшему бассейну. На плоском камне — громадный фаянсовый кувшин и три деревянные коробочки без крышек, такие маленькие, что в ладони поместятся.
Я недоуменно гляжу на воду: над ней курится пар.
— Секрет в том, чтобы войти сразу, — шепчет Сьюки.
— Думаешь, будто умирать, — хихикает миссис Анака.
Сьюки опускается на колени на камень и соскальзывает в воду: тело гладкое, точно у выдры, — даже ряби не всколыхнуло.
Миссис Анака тыкает меня в живот.
— Теперь вы.
Сейчас-сейчас. Сьюки улыбается мне снизу вверх; лицо ее раскраснелось от испарины.
— Думать, что холодно. — Миссис Анака резко меня толкает.
Жар обдирает мне тело, вода такая горячая, что кожа ничего не чувствует. Вулкан внутри меня наполняется бурлящей лавой. Вода доходит мне до шеи. Я открываю рот, чтобы закричать. Вместо крика — нездешний мелодичный вздох, что срывает губы с растворяющегося черепа, высвобождает нечто такое, про что я и думать не думала, будто оно заперто в клетке.
— Вы в порядке? — Сьюки касается рукой моего трепещущего плеча.
Пытаюсь заговорить, но на сей раз не удается издать ни звука, ни даже вздоха.
— Вы расслабьтесь, — советует мисс Анака, с тихим всплеском погружаясь в бассейн.
Они не понимают: я уже расслабилась. Тело мое не пылает: жар — это я сама. Ни на что не похоже. Хочется рассказать им, объяснить… вот только силы тратить нет смысла.
Миссис Анака колдует с коробочками светлого дерева и фаянсовым кувшином. Наконец протягивает мне одну из коробочек. Я знаю: надо бы вынуть руку из воды и взять ее… в то же время это незамысловатое действие явно потребует неимоверных усилий. Коробочка подрагивает перед моими глазами, на краешке — крохотный кристаллик соли.
— Все о’кей. — Губы Сьюки — у самого моего уха. Она берет коробочку у матери и подносит ее к моим губам. Прозрачная жидкость тепла и абсолютно безвкусна. Сакэ. Причмокивая, выпиваю — ко всеобщему одобрению.
Сьюки возвращает коробочку матери, та тут же наполняет ее снова.
Забавная штука сакэ — я от него не пьянею. Я могу пить и пить, и речь моя остается по-прежнему внятной, а шаг — столь же твердым. Аи contraire[18], с каждой новой каплей сознание мое проясняется все больше, и вот наконец ослепительно яркий свет омывает мир, и я изливаю на всех окружающих, не важно, друзей или посторонних, накопленные за долгую жизнь истины. А потом либо блюю, либо ловлю такси до дома — в зависимости от того, что успеваю раньше.
Кроме нас — никого, только мы, девочки — развалились себе вальяжно вокруг лавового бассейна и выдаиваем досуха коробочки, не успевает миссис Анака наполнять их. Я по-прежнему молчу; всех это, похоже, вполне устраивает. В какой-то момент миссис Анака затягивает песню из своего детства. Она родилась на острове Внутреннего моря[19], фиг его знает, где это. В песне примерно с сотню строк, и каждая — невыразимо печальна. Я не понимаю ни слова, слезы холодят мне щеки. В другой момент — разве что память меня подводит — Сьюки выскакивает из бассейна и проворно перепрыгивает с одного золотого льва на другого.
Видимо, я задремала на минутку — или на все три. Какая-то мелкая живность бежит по внутренней стороне моего бедра; я резко просыпаюсь. Сьюки тихонько похрапывает, привалившись головой к моему плечу, серебристая струйка слюны стекает мне на грудь, так что это, надо думать, миссис Анака, что сидит напротив: глаза закрыты, голова высоко вздернута, немое, знойное божество. Мелкая живность, извиваясь, поднимается все выше, дюйм за дюймом. Какие острые коготочки! Едва я открываю рот, чтобы заговорить, живность прячется в моей дырке. Ну, просто нечто.
Божество медленно покачивает головою из стороны в сторону, мурлыкая песни Внутреннего моря, а пальчики тем временем вползают в меня все глубже, вновь всколыхнув застывшую магму. И тут у меня начинается жуткий приступ икоты — сразу в нескольких местах.
5
Прогулка под дождем
Сезон дождей. Спасибо умникам, придумавшим это название, а то попробуй опиши бесконечный поток мочи, извергающийся с небес день за днем. Ни тебе молнии, ни грома, ни легкого частого перестука перемежающихся ливней, ни краткого затишья с просветами тусклого солнца — просто непрекращающийся серый дождь, серый воздух и серые выхлопные газы, низко нависающие над белыми офисными башнями города и голубыми черепичными крышами домов и храмов.
Новая «крыша» неподалеку от прежней: гостиница «Клубничный коржик». На порядок дешевле. Моя комната, как говорится, отделана в японском стиле, что означает протянувшиеся от стены до стены циновки-татами, никакой мебели, если не считать невысокого простого квадратного стола с прямыми ножками по углам и кровати — хлопчатобумажного матраса-футона, тоньше просто не бывает; его полагается хранить в шкафу в скатанном виде или горничная разволнуется не на шутку и примется потрясать небесно-голубой щеткой, сперва тыкая в меня, потом в дверцы шкафа. На мини-холодильнике — плитка с двумя горелками, сам холодильник упрятан в нишу рядом со сральником. Есть и кондиционер, который грохочет как товарняк, если скормить ему пару-тройку монет в 100 иен, но температуру в комнате не понижает. А еще «Клубничный коржик» предоставляет мне два юката, черно-белый телевизор с торчащими «усами»-антеннами, сандалии для туалета, сандалии для коридора (правила тут устанавливаю не я!) и четыре плоские, набитые шарикоподшипниками оранжевые подушки. Подушки, как я постепенно начинаю понимать — спасибо непрестанным подсказкам горничной! — полагается использовать как мебель, в то время, когда матрас убран в ГРЕБАНЫЙ ШКАФ, где ему и место.
Что ж, все очень даже практично и по-своему мило, компактная комната-пещерка в «Клубничном коржике», единственная проблема в том, что в ней и не посидеть, и не полежать, кроме как на циновках-татами, а они трещат и хрустят, стоит тебе повернуться, и пахнут как-то пакостно, и скользкие вдобавок, причем второе и третье особенно дают о себе знать в дождь. А дождь льет всегда.
Вчера с помощью неутомимой Бонни наконец-то отыскала магазин английской книги, запрятанный в конце одного из тех безымянных переулков, что проложены между настоящими улицами, — их обнаруживаешь только тогда, когда всерьез заблудишься, спеша на жизненно важную деловую встречу. Ходить куда-нибудь во время сезона дождей — это само по себе тягостная повинность, и не потому, что я боюсь вымокнуть, а потому, что насчет дождя они такие же прибабахнутые, как насчет грязи и микробов. У входа во все универмаги и крупные магазины — специальные хромированные подставки для зонтиков, ряд за рядом, точно миниатюрные стойки для парковки велосипедов. Вставляешь ручку зонтика в прорезь, берешь ключ, идешь внутрь, где девушка в костюмчике а-ля Джеки Кеннеди кланяется тебе до полу, дескать, спасибо, что соизволили зайти в наш жалкий десятиэтажный универмаг. Или, как оно часто случается, все подставки заполнены, и ты думаешь про себя: «Ну, попались, паскудники, вот теперь-то я забрызгаю все ваши шелковые шарфики, и всю вашу итальянскую кожу, и все ваши прихотливые аранжировки ароматических смесей». Но нет: рядом с подставками для зонтиков — рулон тоненьких целлофановых пакетов, каковые полагается надевать на запретный предмет.
Итак, засовываю зонтик в прозрачный футляр — футляр мерзко хлюпает — и набираю себе английских книг на тысячи и тысячи иен. Подхожу к кассе. Распоряжаются в ней три девушки: одна пробивает покупки, вторая смотрит ей через плечо, проверяя, все ли сделано правильно, третья караулит с бумажным пакетом, готовая перехватить мои приобретения. Жонглирую скользким футляром с зонтиком, книгами большими и маленькими и кошельком с мелочью; книги, конечно же, роняю. Вспыхивают лампочки, воют сирены, трезвонят колокольчики. Тревога по всему магазину! По всему магазину тревога! Бестолковая гайдзинка натворила дел! Девушки в темно-синих юбках и безупречных белых блузках выбираются из-за кассовых аппаратов, бегут со склада, от длинных полок, где предавались бесконечному занятию — выравнивали ряды книг. Мы повсюду — елозим на коленях по влажному кафельному полу, собираем книги в бумажных обложках, промакиваем их прелестными кружевными платочками, и все мы вопим: «Сумимасэн![20] Сумимасэн!», что по-японски означает: «Мне бесконечно жаль, что вы такая жопа неуклюжая».
