Чак Паланик - Уцелевший
— Секс — это совсем не ужасно, — говорит Адам.
Я говорю по радио: самое лучшее — это забыть о прошлом и жить дальше. Не оглядываясь назад.
Впереди уже показались деревья, за которыми дорога заканчивается. Дальше нет ничего. Солнце встало, свет нас догнал, и впереди нет ничего — только громадный пустырь.
За окном пролетает знак: добро пожаловать на Санитарную свалку для захоронения щепетильных материалов имени Тендера Бренсона.
Вот мы и дома.
А дальше, за знаком, долина. Она протянулась до самого горизонта, голая, вся заваленная мусором, серая — за исключением нескольких ярких желтых бульдозеров, неподвижно застывших на въезде, потому что сегодня воскресенье.
Ни единого деревца.
Ни единой птицы.
Единственный ориентир, сразу бросающийся в глаза, — бетонный столб в центре долины, серая квадратная колонна, установленная в том месте, где раньше был молитвенный дом и откуда все братья и сестры общины отправились на Небеса. Десять лет назад. А вокруг на земле — фотографии и картинки. Мужчины с женщинами, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами, мужчины и женщины с животными и различными приспособлениями.
Адам молчит. Не произносит ни слова.
Я говорю по радио: теперь моя жизнь полна радости и любви.
Я говорю по радио: я с нетерпением жду своей свадьбы. Я собираюсь жениться на девушке, которую выбрали для меня в рамках кампании «Бытие».
Я говорю по радио: с помощью моих верных последователей я брошу вызов одержимости сексом, что захватила весь мир.
Дорога к бетонной колонне от края долины похожа на борозду в толще слежавшейся порнографии. Мы едем вперед, и с обеих сторон — тлеющие дилдо, журналы, латексные влагалища и французские перышки плотным дымящимся слоем, и дым плывет над дорогой удушающим маревом грязно-белого цвета.
Колонна все ближе и ближе. Она то скрывается за клубами дыма, то вновь появляется, нависая над нами серой громадой.
Я говорю по радио: вся моя жизнь продается в ближайшем книжном.
Я говорю по радио: с Божьей помощью я сделаю так, что мир вообще не захочет секса.
Адам выключает радио.
Адам говорит:
— Я ушел из долины в ту ночь, когда узнал, что старейшины делают с вами — с тендерами и бидди.
Дым опускается на дорогу. Проникает в машину и в легкие. От него саднит горло и слезятся глаза.
Я говорю, и слезы текут у меня по щекам: ничего они с нами не делали.
Адам кашляет:
— Почему ты не хочешь признать очевидное?
Колонна вновь проступает сквозь клубы дыма. Уже ближе.
Потому что мне нечего признавать.
И снова все затянуло дымом.
И тогда Адам произносит это. Адам говорит:
— Они заставляли вас смотреть.
Я вообще ничего не вижу, но все равно еду вперед.
— В тот вечер, когда рожала моя жена, рожала нашего первенца, — говорит Адам, и по щекам у него текут слезы от едкого дыма, оставляя на коже темные дорожки грязи, — старейшины собрали всех тендеров и всех бидди и заставили их на это смотреть. Моя жена истошно кричала — в точности как ей велели. Она кричала, а старейшины объясняли детям, что расплата за секс — это смерть. Она кричала, а они делали все, чтобы дети восприняли деторождение как сплошную невыносимую боль. Она кричала, и ребенок умер. Наш ребенок. Она кричала, кричала — а потом умерла.
Две первые жертвы Похода в Небеса.
В ту ночь Адам ушел из общины и позвонил в полицию.
— Когда кто-то из женщин в общине рожал, вас всех заставляли на это смотреть, — говорит Адам.
Мы едем не быстро, всего двадцать, ну, может, тридцать миль в час, но где-то там впереди, скрытый дымом, стоит громадный бетонный столб церковного мемориала.
Я не могу ничего сказать, в таком дыму я и дышу-то с трудом.
— Так что понятно, почему вам потом не хотелось секса. Потому что всякий раз, когда ваши мамы рожали очередного ребенка, вас заставляли на это смотреть, — говорит Адам. — Потому что для вас секс — это боль, грех и мама, которая мучается и кричит.
И он наконец произносит это.
Дым густой пеленой застилает глаза, так что я даже не вижу Адама.
Он говорит:
— Для тебя секс — это пытка. То есть ты так его воспринимаешь.
Вот так просто берет и высказывает.
«Аромат истины».
И в это мгновение дым рассеивается.
И мы на полном ходу врезаемся в бетонную стену.
8
Вначале нет ничего, кроме пыли. Мелкая белая пыль. Взвесь белой пыли, смешанной с дымом.
Клубы пыли и дыма.
Единственный звук — что-то капает из мотора. Масло, антифриз, бензин.
Пока Адам не начинает кричать.
Пыль — от воздушных защитных подушек, мгновенно надувшихся от удара. Сейчас они уже сдулись и лежат на приборной доске, пыль потихонечку оседает, а Адам кричит и закрывает руками лицо. Сквозь его пальцы сочится кровь, она кажется черной на фоне присыпанных белым рук. Все в машине присыпано белым. Одной рукой он закрывает лицо, а другой открывает дверцу и вываливается наружу, на дымящийся пустырь.
Я почти не различаю его в дыму, как он идет, спотыкаясь, по голым телам, по пластам из людей, навеки захваченных в прелюбодеянии, и я кричу ему вслед.
Я выкрикиваю его имя.
Я уже даже не вижу, где он.
Я выкрикиваю его имя.
Куда бы я ни шагнул, журналы мне предлагают горячих девочек моей мечты.
Рьяных любовников с непреходящей эрекцией и большим членом.
Губы, сиськи и громадные клиторы.
Рыдания доносятся отовсюду.
Я кричу: Адам Бренсон.
Но вижу только большую анальную авантюру для настоящих мужчин.
Девочек, которые любят девочек.
Бисексуальную секс-вечеринку.
У меня за спиной взрывается разбитая машина.
Серый бетонный столб нависает над нами, одна его сторона вся охвачена пламенем, и в свете этого чудовищного костра я вижу Адама, он стоит на коленях всего в нескольких ярдах от меня, закрывая руками лицо, раскачиваясь взад-вперед и рыдая в голос.
Кровь течет по его руками, по лицу, по рубахе, припудренной белой пылью, и когда я подхожу и пытаюсь отнять его руки от его лица, он кричит:
— Не надо!
Адам кричит:
— Это мое наказание!
Его крик обрывается смехом, и он убирает руки — чтобы я видел.
На месте левого глаза — кровавая каша, из которой торчит крошечная пластмассовая ступня Тендера Бренсона с приборной доски.
Адам то ли смеется, то ли кричит:
— Это мое наказание!
Вся фигурка — она там, внутри. И я не знаю, насколько она глубоко.
Главное, говорю я ему, не впадать в панику.
Нам нужно в больницу.
Черный дым от горящей машины клубится вокруг. Теперь у нас нет машины. Есть только пустырь. Площадью в двадцать тысяч акров.
Адам падает на бок, переворачивается на спину и смотрит в небо невидящими глазами. Один глаз ослеплен проткнувшей его фигуркой, другой — натекшей кровью. Адам говорит:
— Не оставляй меня здесь одного.
Я говорю: я никуда не ухожу.
Адам говорит:
— Ты же не дашь им меня арестовать за массовые убийства?
Я говорю: это не я отправил всех на Небеса.
Адам дышит сбивчиво и тяжело. Он говорит:
— Отправь меня тоже.
Я только схожу за помощью.
— Отправь меня на Небеса!
Я найду тебе самого лучшего доктора, говорю я ему. Я найду тебе хорошего адвоката. Ты притворишься, что ты сумасшедший, и тебя оправдают. Тебе задурили мозги в общине точно так же, как мне. Все, что ты сделал, ты сделал лишь потому, что тебя так учили. Всю жизнь.
— Ты знаешь, — говорит Адам и тяжело сглатывает слюну, — ты знаешь, что со мной сделают в тюрьме? Ты знаешь, что будет. Ты же не дашь им отправить меня в тюрьму?
Заголовок в журнале, что валяется рядом: ГРУППОВОЕ ИЗНАСИЛОВАНИЕ — ВСЕМ СКОПОМ «СКВОЗЬ ЗАДНЮЮ ДВЕРЬ».
Я не отправлю его в Небеса.
— Тогда давай меня обезобразим, — говорит Адам, — чтобы никто на меня не польстился.
Заголовок в журнале: ПРИСТРАСТИЕ К АНАЛЬНОМУ СЕКСУ.
И я говорю: как?
— Найди какой-нибудь камень, — говорит Адам. — Тут где-то должны быть камни, под мусором. Ты копай.
По-прежнему лежа на спине, Адам берется обеими руками за пластмассовую ступню и тянет, его дыхание сбивается, когда он прокручивает фигурку и тянет ее наружу.
Я копаю обеими руками. Рою яму в толще людей, прильнувших друг к другу — чреслами к чреслам, лицом к лицу, чреслами к лицу, чреслами к заду и задом к лицу.
Я вырыл яму величиной с могилу, прежде чем докопался до твердой земли, земли во дворе молитвенного дома, освященной земли. Я беру в руку камень величиной с мой кулак.
Адам держит в руке фигурку, она вся в крови и теперь уже точно смотрится по-бесовски.
Свободной рукой Адам поднимает с земли журнал, раскрывает его и кладет на свое обезображенное лицо. На развороте мужчина совокупляется с женщиной, и Адам говорит из-под них:
