Чак Паланик - Уцелевший
Я помню, я чувствовал себя в безопасности.
Адам говорит:
— Все, что ты помнишь, — неправильно.
Я помню, что меня любили.
— Все, что ты помнишь, — все ложь, — говорит Адам. — Тебя вырастили, натаскали и продали.
А его — нет.
Нет, Адам Бренсон был первым сыном в семье. Три минуты — вся разница. Он должен был получить все. Амбары, кур и овец. Мир, покой и безопасность. Он должен был унаследовать будущее, а я — стать миссионером труда, стричь чужие газоны, и опять стричь газоны, и опять стричь газоны, работа без конца и края.
Темная ночь в Небраске, дорога, убегающая из-под ног. Стоит только пихнуть посильнее, думаю я про себя, и прощай, Адам Бренсон.
— Все, что мы ели, мы покупали во внешнем мире, — говорит Адам. — Я унаследовал ферму, чтобы растить и продавать своих детей.
Адам говорит:
— У нас даже не было никаких отходов для повторного использования.
И поэтому он позвонил шерифу?
— Я и не жду от тебя понимания, — говорит Адам. — Ты так и остался восьмилетним мальчишкой, который учится в школе, и ходит в церковь, и верит всему, что ему говорят. Ты помнишь картинки из книг. Вся твоя жизнь была распланирована другими. У тебя еще не открылись глаза.
А у Адама Бренсона они открылись?
— Они открылись в ту ночь, когда я позвонил в полицию. Когда я сделал что-то такое, чего уже не исправишь, — говорит Адам.
И теперь все мертвы.
— Все, кроме нас с тобой.
И все, что мне остается, это покончить с собой.
— Потому что тебя на это запрограммировали, — говорит Адам. — Если ты покончишь с собой, это будет предельное проявление рабства.
Тогда что я еще могу сделать, чтобы изменить свою жизнь?
— Единственный способ обрести себя — сделать что-то такое, что старейшины Церкви Истинной Веры категорически запрещали, — говорит Адам. — Совершить тяжкий проступок. Совершить смертный грех. Отречься от Церкви.
Адам говорит:
— Эдемский сад был всего лишь большой и красивой клеткой. Если ты не вкусишь яблока, ты так на всю жизнь и останешься рабом.
Я не просто вкусил это яблоко. Я съел его целиком. Я совершил все мыслимые грехи. Я выступал по телевидению и поливал Церковь грязью. Я богохульствовал на глазах миллионов людей. Я лгал, крал в магазинах и убивал, если считать Тревора Холлиса. Я вредил своему телу лекарствами. Я разрушил долину церковной общины, превратил ее в свалку. Я работал по воскресеньям. Каждое воскресенье все последние десять лет.
Адам говорит:
— Ты все еще девственник.
Стоит мне только спрыгнуть, думаю я про себя, и все проблемы решатся раз и навсегда.
— Ну, ты понимаешь, о чем я, — говорит Адам. — Ты не трахался. Не водил поезда. Не пихал колбасу. Не пахал поле. Не забивал гильзу. Не пасся на травке. Не занимался ничем нехорошим. Не доходил до конца. Не закатывал шар в лузу.
Он говорит:
— Прекрати все попытки наладить жизнь. Разберись со своим причиндалом.
Он говорит:
— В общем, братишка, там надо устроить тебе большой выпас.
9
Общинные земли Церкви Истинной Веры занимают двадцать тысяч пятьсот шестьдесят акров, почти всю долину в верховьях реки Флеминг, на западо-северо-западе от Гранд-Айленда, штат Небраска. От Гранд-Айленда на машине — четыре часа. Можно еще ехать от Сиу-Фолз, но так будет дольше. Девять часов на машине.
Это я знаю доподлинно.
А насчет всего остального, что мне разъяснил Адам, я пока сомневаюсь. Адам сказал, что во многих культурных традициях, если из человека хотят сделать раба, его первым делом кастрируют. Таких кастрированных людей называют евнухами. В других культурных традициях кастрируют женщин, чтобы они не получали удовольствия от секса. Им отрезают часть клитора, говорит Адам. А мужчинам — крайнюю плоть. То есть самые чувствительные части половых органов, без которых теряется все удовольствие.
Вот так в общем и целом говорит Адам.
Всю ночь мы едем на запад, прочь от восхода. Мы пытаемся обогнать солнце, чтобы подольше не видеть то, что нам откроется в лучах света, когда мы приедем домой.
К приборной доске приклеена пластмассовая фигурка высотой в шесть дюймов — мужчина в наряде брата Церкви Истинной Веры. Мешковатые брюки, шерстяной пиджак, шляпа. Его глаза светятся в темноте. Руки сложены в молитвенном жесте, причем подняты так высоко и отведены так далеко вперед, что кажется, будто фигурка сейчас нырнет «рыбкой» с приборной доски.
Фертилити сказала Адаму, что нам нужно найти зеленый «шевроле» последней модели, кварталах в двух-трех от стоянки грузовиков на подъезде к Гранд-Айленду. Она сказала, что в замке зажигания будут ключи, а бензобак будет полным. Мы выбрались из Кастильского дома и очень быстро нашли нужную нам машину. Все поиски заняли пять минут.
Адам говорит, глядя на фигурку на приборной доске:
— А это еще что за черт?
Это не черт. Это я.
— Как-то он смотрится странно. И совсем на тебя не похож.
Вообще-то он должен смотреться набожным и благочестивым.
— А смотрится просто бесовски, — говорит Адам.
Я сижу за рулем и веду машину.
А Адам говорит.
Он говорит, что в культурных традициях, где людей не кастрируют по-настоящему, чтобы сделать из них рабов, их кастрируют морально. В них воспитывают отвращение к сексу — такому грязному, мерзкому и опасному, — и ты уже сам ничего не захочешь, хотя умом, может быть, и понимаешь, что это все здорово и приятно.
Именно так и действует большинство религий во внешнем мире, говорит Адам. Так было и в Церкви Истинной Веры.
Я не хочу это слушать, но когда я пытаюсь включить радио, по всем установленным на приемнике каналам идут религиозные передачи. Церковная музыка. Проповедники-евангелисты говорят мне, какой я плохой и нечистый. На одном из каналов я слышу знакомый голос. Радиоцерковь Тендера Бренсона. Одна из тысячи программ, заранее записанных на какой-то там студии, я не помню где.
Старейшины Церкви Истинной Веры обращались с детьми так жестоко, что это даже не передать словами, говорю я по радио.
Адам говорит:
— Ты помнишь, что они с тобой сделали?
Я говорю по радио: и этим жестокостям не было конца и края.
— Когда ты был маленьким, — говорит Адам.
Солнце уже поднимается над горизонтом, и в темноте проявляются видимые силуэты.
Я говорю по радио: мы были полностью под контролем, у нас не было шанса вырваться. Во внешнем мире никому из нас не хотелось секса. И никогда бы не захотелось. Мы никогда не предали бы нашу Церковь. Мы всю жизнь только и делали, что работали и работали.
— А если ты никогда не спал с женщиной, — говорит Адам, — у тебя никогда не было ощущения силы. Не было и не будет. Ты не найдешь себя, не обретешь собственный голос и волю. Секс — это то, что отделяет нас от родителей. Детей — от взрослых. Когда человек в первый раз занимается сексом — это его первый бунт. Он заявляет о том, что он взрослый.
А если ты никогда не спал с женщиной, говорит мне Адам, значит, ты еще не перерос и все остальное, чему тебя научили родители. Если ты не нарушил правило против секса, ты не нарушишь и все остальные правила.
Я говорю по радио: человеку из внешнего мира даже трудно представить, как нас там дрессировали, в общине.
— Тот бардак, что поднялся в шестидесятые… война во Вьетнаме тут ни при чем, — говорит Адам. — И наркотики — тоже. То есть все, за исключением одного. И это был не наркотик. Это были противозачаточные таблетки. Впервые в истории человечества у людей появилась возможность заниматься сексом исключительно для удовольствия, не опасаясь последствий. Секс — это сила и власть. И теперь они были у каждого.
Возьмем историю. Все самые могущественные правители были сексуальными маньяками. И вот вопрос: это власть возбудила в них неуемные сексуальные аппетиты или же их сексуальные аппетиты пробудили в них волю к власти?
— И если ты не стремишься к сексу, тебе захочется власти? — спрашивает Адам.
И сам же себе отвечает: нет.
— И вместо того чтобы голосовать за приличных и благопристойных, скучных и нудных кандидатов с подавленными сексуальными желаниями, — говорит Адам, — может, нам стоит выбрать в правительство самых отвязанных бабников, и они сделают для страны что-то хорошее и полезное.
За окном пролетает знак: Санитарная свалка для захоронения щепетильных материалов имени Тендера Бренсона 10 миль.
Адам говорит:
— Ты понимаешь, к чему я веду?
До дома — всего десять миль.
Адам говорит:
— Ты должен помнить, что было.
Ничего не было.
Я говорю по радио: я не могу передать словами, как они над нами издевались.
Теперь вдоль дороги валяются обрывки порножурналов, сдутых ветром с открытых грузовиков. Выгоревшие на солнце откровенные снимки голых красоток лепятся ко всем деревьям. С веток свисают размоченные дождями голые мужики в состоянии полной боевой готовности. Коробки с видеокассетами чернеют на гравии вдоль дороги. Дырявая женщина из розового винила лежит в сорняках, ее волосы развеваются на ветру, и кажется, что она машет нам рукой, когда мы проезжаем мимо.
