Стивен Фрай - Лжец
– Ванна, – сказал он. – Ванна, а после постель. Господи, как я ждал этих каникул.
– Полежи здесь со мной немного.
Тут они неизменно расходились. Эйдриан был лишен способности наслаждаться послесвечением любви.
– Пора помыться.
– Почему, едва закончив любить меня, ты сразу норовишь помыться? Почему не можешь поваляться немного в грязи? – спросила она.
Он подавил привычное посткоитальное раздражение и презрение.
– Не ищи в этом психологических причин, их нет. Я принимаю ванну после любых изнуряющих упражнений. Это не значит, что я кажусь себе грязным (на самом-то деле казался), не значит, что я пытаюсь смыть тебя с моей жизни (на самом-то деле пытался), не значит, что я ощущаю вину, стыд, сожаления или что-то подобное (на самом-то деле ощущал). Это значит всего лишь, что мне хочется в ванну.
– Пидор! – крикнула она ему вслед.
– Лесбиянка! – грянул в ответ он.
Когда он в следующем триместре вернулся в школу, Клэр там уже не было. Ее заменила сорокалетняя баба с одной грудью, которая уж точно была лесбиянкой, что и предоставляло всему прочему персоналу ничем не омраченную роскошь находить ее неотразимо желанной. Они проводили дни в разговорах о том, какая это шикарная женщина, а вечера – в попытках заманить ее в пивную.
– Ваша подружка уволилась, сэр, – сказал Ньютон. – Что вы теперь будете делать?
– Я посвящу остаток жизни тому, чтобы побоями обратить тебя в желе, – ответил Эйдриан. – Это позволит мне забыться.
III
В утро перед матчем Хант, по присущему ему обыкновению, подсунул под гренок Эйдриана записку. На сей раз то был большой, вырезанный в форме сердца кусок бумаги, покрытый изображениями целующих губ. Все это заходило слишком далеко.
Теоретически гренки для учителей надлежало готовить дежурному по столовой ученику, однако Наперсток давно уже постановил, что никто, кроме него, Эйдриановых гренок жарить не будет. И дрался за это право со всеми. Каждый раз, как Эйдриан спускался в столовую, на его тарелке лежали два гренка с посланием под ними, обычно не более безобидным, чем «Ваш гренок, сэр…» или «Каждый ломтик обжарен вручную по традиционной методе наследственным мастером». Однако любовные письма – это было уже чересчур.
Эйдриан глянул через столовую туда, где сидел Хант. Мальчик порозовел и слегка помахал ладонью.
– Что вам подсунул нынче Хант-Наперсток, сэр? – спросил Раддер, староста, сидевший рядом с Эйдрианом. Ханта прозвали «Наперстком» по причинам вполне очевидным, а также потому, что считали его туповатым.
– О, ничего, ничего… обычную околесицу.
– Готов поспорить, что это не так, сэр. Мы сказали ему, что нынче День святого Валентина.
– Но День святого Валентина, дражайший мой Раддер, выпадает на четырнадцатое февраля да так на нем до пятнадцатого того же месяца и лежит. И если даже ваши глупейшие речи утомили меня настолько, что я заснул на четыре месяца, нынче у нас все равно июнь. Что иное, в конце-то концов, способно объяснить вашу крикетную белизну?
– Я знаю, сэр. Однако мы сказали ему, что День святого Валентина сегодня. Подшутили над ним.
– Ну что же, если королеве дозволено иметь два дня рождения, почему не предоставить Ханту-Наперстку право праздновать два Дня святого Валентина?
– Он сказал мне, – сообщил Раддер, – что если не получит от вас валентинку, то удавится.
– Сказал – что? – белея, спросил Эйдриан.
– Сэр?
Эйдриан сцапал Раддера за руку:
– Что он сказал?
– Мне больно, сэр! Это было всего лишь шуткой.
– Вы считаете самоубийство поводом для шуток?
– Нет, сэр, мы просто…
Наступило молчание. Мальчики, сидевшие за его столом, уткнули носы в тарелки с кашей. Сердиться или прибегать к насилию – это было не в духе Эйдриана.
– Простите, ангелы мои, – сказал Эйдриан и попытался изобразить смешок. – Почти не спал этой ночью. Трудился над пьесой. Дело либо в ней, либо в том, что я понемногу съезжаю с ума. Сами знаете, теперь полнолуние, а у меня в семье отмечались случаи ликантропии. Дядя Эверард превращался в волка при первых же звуках главной темы из «Перекрестков».
Раддер хихикнул. Неловкий момент миновал.
– Ну-с, похоже, день сегодня будет хороший. Голосую за то, чтобы перед отъездом погрузить в микроавтобус ящик «коки». Сами знаете, что за чай подают на матчах в Нарборо.
Последовало могучее «ура». Другие столы с завистью оглядывались на этот. Подопечным Хили всегда было весело.
В воздухе микроавтобуса витало напряжение. Эйдриан сидел между своих игроков, стараясь сохранять вид жизнерадостный и уверенный. Трудновато твердить мальчикам, что это всего лишь игра, когда и у самого тебя нервы натянуты до предела.
– Увидим площадку, – сказал он Хуперу, капитану, – тогда и решим, что делать. Если там не совсем уж слякотно, погоняйте их, коли мы выиграем жеребьевку, по полю. «Измотать и обескуражить»… это правило никогда не подводит.
Эйдриан был доволен тем, что сумел сделать с одиннадцатью своими мальчиками. Сам он особенно хорошим игроком никогда не был, но знал и любил игру достаточно, чтобы кое-чему научить школьную команду. Все, кто видел товарищеский матч между его первым составом и второй, набранной с бору по сосенке, командой школы, сошлись на том, что он смог всего за две недели проделать блестящую работу.
Однако теперь команде предстояло впервые встретиться с настоящим противником, и Эйдриан побаивался, что против другой школы она не устоит. В прошлом году, сказал ему Хупер, Чартхэм-Парк стал всеобщим посмешищем.
Автобус, подвывая, поднялся по подъездной дорожке Нарборо.
– Кто из вас бывал здесь раньше?
– Я, сэр, играл в регби, – ответил Раддер.
– И почему у других школ всегда такой устрашающий вид? Они кажутся бесконечно больше и внушительнее, а ученики их все, как один, выглядят так, точно им лет по сорок.
– Это неплохая школа, сэр. Обстановка вполне дружелюбная.
– Дружелюбная? Слонопотам широко разевает рот, однако не следует усматривать в этом свидетельство дружелюбия. Никому не верьте и ни с кем не разговаривайте. А едва услышав это сообщение, тут же съешьте его.
Команду ожидал вьюнош в блейзере Нарборо, присланный, чтобы показать игрокам дорогу. Эйдриан смотрел, как они уходят за здание школы.
– Увидимся здесь, мои сладкие. Главное, не принимайте от них никаких самокруток.
Из здания вышел, чтобы поздороваться с Эйдрианом, пожилой учитель.
– Вы из Чартхэм-Парка, верно?
– Верно. Эйдриан Хили.
– Стейвли. Я в крикете не разбираюсь. Наш тренер произносит речь перед командой. Сейчас как раз утренняя перемена. Пойдемте в преподавательскую, сгрызете с нами челсийскую булочку.
Преподавательская дышала роскошью, а учителей в ней было, как показалось Эйдриану, куда больше, чем учеников в Чартхэме.
– А, свежая кровь Чартхэма! – прогудел директор школы. – Явились, чтобы задать нам трепку, не так ли?
– Ну, на этот счет не уверен, сэр. – Эйдриан пожал ему руку. – Мне говорили, что ребята у вас горячие. Двузначный отрыв в счете нас вполне устроил бы.
– Эта ложная скромность никого, знаете ли, не обманет. Я нюхом чую в вас уверенность в себе. Вы ведь, насколько мне известно, собираетесь учиться в Святом Матфее?
– Совершенно верно, сэр.
– Что же, тогда вам будет приятно познакомиться с моим дядей Дональдом, остановившимся у нас до начала триместра в Кембридже. В Святом Матфее он будет вашим старшим тютором. Где же он? Дядя Дональд, познакомьтесь с Эйдрианом Хили, новым секретным оружием Чартхэм-Парка, он присоединится к вам в Михайлов триместр. Эйдриан Хили, профессор Трефузис.
Невысокий человек с белыми волосами и испуганным выражением лица обернулся и оглядел Эйдриана.
– Хили? Ну да, конечно, Хили. Здравствуйте.
– Здравствуйте, профессор.
– Хили, все правильно. Ваша вступительная работа вселила в нас большие надежды. Многообещающе и преисполнено остроумия.
– Спасибо.
– Так вы еще и крикетист?
– Ну, не совсем. Так, занимаюсь немного тренерством.
– Ладно, всемерной вам удачи, дорогой мой. У моего племянника Филипа есть в штате юноша вроде вас – собирается в Тринити, – говорят, он неплохо поработал с командой Нарборо. Истинный молодой чудотворец, так меня уверяли.
– О боже. Полагаю, это означает, что нас размажут по полю. Я-то возлагал все надежды только на то, что Нарборо будет купаться в самодовольстве.
– А, вот и он объявился, вы оба будете арбитрами. Позвольте мне вас познакомить.
Эйдриан обернулся и увидел направлявшегося к ним сквозь толпу молодого мужчину в крикетном свитере.
Рано или поздно это должно было случиться. Неизбежно. Эйдриан всегда воображал, что произойдет оно в поезде или на улице. Но здесь? Сегодня? В этом месте?
