Пьер Гийота - Могила для 500000 солдат
Он кладет руку на плечо часового, оглядывает скалы, влажную равнину, медленно плывущие сквозь растрепанные кроны деревьев клочки тумана, летящих с моря птиц.
— Все вы у меня в сердце, я несу все на своих плечах. Он кладет руку на плечо часового:
— Ты видишь Энаменас на горизонте, водонапорные башни? Там начиналась революция; мы с Иллитаном убили сторожа, предателя; он сидит под лампой за своим столом, я бросаюсь на него, вырываю у него пистолет, Иллитан переворачивает стол, хватает сторожа за плечи, я держу его за пояс, Иллитан достает свой нож, вонзает ему в плечо, мои пальцы чувствуют, как сокращаются мышцы его живо та, кровь брызжет, течет по моим рукам, сторож кричит, его голова резко запрокидывается назад, задевая мой под бородок. Иллитан толкает его на стеклянную дверь, он валится на пол в осколках стекла, я подскакиваю к нему, поднимаю его за плечи и бросаю на Иллитана, тот бьет его ножом в колено, сторож спотыкается, подворачивая ногу. Мы растянули его на полу, Иллитан держит его, я беру керосиновую лампу, Иллитан открывает его рот двумя руками, я наклоняю лампу, пламя освещает красное трепещущее нёбо, омытое кровавой слюной, стекающей с зубов, я выливаю на него горящий керосин, сторож, издав протяжный крик, стонет, плачет, слезы текут по обгорелому лицу, из его рта валит красный дым, его губы под горячим дыханием сминаются, как обугленная бумага. Рассеявшийся дым обнажает покрытое пеплом нёбо, в глубине которого ворочается сморщенный язык; Иллитан встает, его руки дрожат, он берет лампу и разбивает ее о лицо сторожа:
— Он готов, бежим.
Я бросаю значок на грудь мертвеца. Иллитан тащит меня наружу:
— Теперь ты настоящий революционер.
И он обнимает меня в ночной прохладе, его окровавленные руки скользят по моей пояснице, поднимаются по спине до затылка. Это было мое крещение кровью.
Часовой не отрываясь смотрит Беже в глаза, а молодой вождь прыгает на валун, вырывает пучок мяты, мнет ее в своих влажных ладонях:
— Иллитан постоит за себя.
Туман, зримый образ тишины, поднимается к солнцу, Бежа спит на камне, положив руки под голову, раскинув ноги, тень пролетающей птицы на миг накрывает его лицо, Бежа видит над собой неподвижную голову, поджатые лапы, желтый клюв, влажные, вылезшие из орбит глаза, стекающие на черные перья, мертвое брюшко, отвердевшее горло, птица опускает развернутые, но жесткие крылья, ее контуры отпечатываются на небе, Бежа чувствует, как его член твердеет на солнце, голая пламенеющая женщина опускается на него, целует его губы, прижимается животом, коленями, вагиной, Бежа перекатывается на нее, ты мертвая? Он резко встает, кожа женщины отделяется от ее тела и прилипает к нему, потом она превращается в огненный порошок, на помощь, я горю, птица протыкает клювом шею Бежи, женщина с ободранной кожей плачет подле него, она обнимает его, пьет брызжущую из шеи кровь, всасывает ее губами из костей и мышц; перед тем, как умереть, Бежа кладет руку на ее вагину, разбухшую от ласк, в ладонь впивается кактус, он танцует с женщиной, ощущает своей грудью ее обнаженную грудь, живое сердце, бьющееся о пуговицу его гимнастерки. Между высоких влажных трав к площади на горе, уставленной палатками, мчится поезд, он подъезжает к перрону вокзала, вагоны покрыты грязью и червями, лица пассажиров за стеклами покрыты грязью и червями, к его губам прижата надушенная перчатка из черной кожи, его слезы текут на перчатку, солнце, пробив железный потолок, сверкает среди музыкантов, собака тычется мордой в золотые пуговицы на сапогах, в золотые шпоры. Бежа, Бежа, почему от тебя всегда так воняет, будто ты спишь с баранами? По красной плитке бежит таракан. Бежа, ты мог бы съесть таракана? Его ботинки у моих босых ног, моя рука на сырой соломе, обмотанной вокруг трубы, перед окошком раскачиваются листья, Бежа, ты мог бы съесть таракана? Их полно в унитазе, их привлекает запах, потом они поднимаются вверх, ты видишь их следы на стене? Ешь, по тополю скачет черная обезьяна, снаружи, в зеленых бликах, скребется мертвая кошка, я дам тебе денег, ешь, он звенит монетками в кармане, вот еще две, смотри, я кладу деньги на подоконник, это для тебя, если съешь, монеты блестят на пыльной известке, три штуки, зеркало для меня одного, я сажусь на корточки, Бежа, Бежа, мадам хочет тебя видеть, в ее спальне паук, бедняжка дрожит от страха, она зовет тебя, я кладу руку на кафель, таракан бежит к моей ступне, я ловлю его, поднимаюсь, таракан шевелится в моей руке, твердый, влажный, его лапки скребут по моей коже, я открываю рот, разжимаю ладонь, таракан в моих пальцах шевелится у моих губ, Тальбо отворачивается, зажав рот рукой, наклоняется над унитазом, я сжимаю таракана зубами, разгрызаю его пополам, горькая едкая жидкость разливается под моим языком, Тальбо внезапно блюет, опершись руками о стену, я глотаю две половинки таракана, сжав губы, я беру монетки, поднимаюсь на подоконник, спрыгиваю через окно в сад, убегаю, зажав монеты в кулаке, я лежу в пустом канале на сухом цементе, задвижка падает на мое горло, как нож гильотины, дымится кучка обезглавленных птиц, Тальбо блюет в кустах, Бежа, Бежа, большое белое перо падает мне на ляжку, под волосами ползают блохи, на равнине качаются, волнуются пальмы и проволочные заграждения, земля покрыта раздробленными корнями, летит большая птица, планирует на камни, Бежа дрыгает ногой, открывает глаза, видит солнце, блестящую паутину, вершины гор, он резко встает, бежит к часовому, кричит:
— Убей эту птицу, убей, мы зажарим ее вечером.
— Какую птицу, командир, какую птицу? Часовой смотрит на небо, на скалы:
— Какую птицу? Зажарим?
— Она улетела. Иди, скажи, чтобы тебя сменили. Солнце так печет.
Часовой отдает честь: небольшое стадо баранов выходит из пещеры, часовой, двумя руками сжав винтовку, расталкивает их прикладом, бараны, качая головами, взбираются на скалу; часовой бьет, ремень винтовки цепляется за рога баранов:
— Бей сильней, как тебя били!
— Почему бараны от нас разбегаются?
— Мы стали нечистыми.
Часовой загоняет баранов в пещеру; раненые, привязавшиеся к ягнятам, подходят погладить их, напуганные ягнята жмутся к животам маток; солдаты возвращаются на свои походные койки; бараны дрожат. Бежа склоняется над мертвым, встает на колени у его бедер, женщина сидит на корточках перед баранами, скрестив руки на окровавленной гимнастерке. Бежа взмахом ладони подзывает к себе двух вооруженных солдат:
— Возьмите Кобу и отнесите его на маленькое кладбище. Будьте осторожны, из-за тумана тропа скользкая.
Два солдата поднимают Кобу, кровь, запекшаяся в складках его гимнастерки, льется им на руки:
— У него была губная гармошка.
— Оставьте ее у него.
Днем Бежа не касается женщины; только по ночам он ползет к циновке, на которой она спит с горящим лицом, раскинув ноги; она ощущает на своем бедре патронташ и ножны кинжала, на своей обнаженной груди — горячее дыхание Бежи; ладони, липкие от грязи и ружейной смазки, мнут волосы на ее висках, большое, гибкое, тяжелое тело нависает, как звериная тень, над ее телом и покрывает ее; она видит через отверстие в скале звездное небо, где звезды перетекают с края на край, она слышит, как вдали, над морем, птицы и камни летят с утеса, а песчаный берег осыпается в промоины, в которых плещут одинокие рыбы. Бараны вздрагивают, когда его колено скребется о камень между бедер женщины, он стащил ее с циновки, их слюна, блестя, смешивается, одно мгновение она ощущает на лобке холод пуговицы, потом — тепло и ногти солдата на своем плече; бросив взгляд на вход в пещеру, она видит часового, шагающего взад — вперед под луной; ткань штанов между ног натянулась с глубокими складками.
В полночь из пещеры выходят парламентарии, они спускаются на равнину. Солдаты, взбунтовавшиеся против государства, ждут их в ущелье Тилисси. Во главе — молодой капитан с покрытыми шрамами лицом и шеей; все сидят на корточках в зарослях дрока у края дороги. Большинство из них — дети колонистов, родившиеся на Энаменасе; все молчат, они смотрят сквозь твердые колючие ветви дрока, как с горы, бесшумно прыгая по сырому песку, спускаются обутые в синие и черные сандалии повстанцы; они видят ножи, бьющие по их бедрам; они сжимают под мышками приклады винтовок, их руки дрожат на черных затворах, горла, покрытые паутиной, трепещут; мошки скользят по груди, бьются на губах, забираются в щели между кожей и ремешком на подбородке и на щеках, между лбом и каской, прилипают к потным корням волос и ушным раковинам, вьются перед глазами, над бровями; от песка, от дыхания солдат поднимаются облачка пара; солдаты лежат молча, на спинах — потные полосы; сквозь черные стебли, с которых сыпется пепел и личинки насекомых, видны пороги, на которых переливается белая блестящая вода, вспениваясь у берегов; москиты, мечущиеся над дорогой, между рекой и зарослями дрока, отбрасывают тени на песок и камни; в лунном свете сверкают верхушки кустов дрока.
