Чак Паланик - До самых кончиков
Ледяные пальцы сомкнулись вокруг щиколотки Пенни – Макс смотрел на нее умоляющими глазами. Его и без того бледная физиономия была обескровлена до бумажной белизны. Свободной рукой он залез в карман фрачного сюртука и выудил нечто вроде газетного обрывка.
– Тебе, – прошептал Макс, протягивая его Пенни.
Преклонив колено, она приняла дар. И впрямь вырезка из печатного издания. Ровнехонько тридцатилетней давности, день в день. Заметка из «Нэшнл инкуайрер», да еще с фотографией. Правда, черно-белой, зернистой и поблекшей за минувшие годы, но все равно казалось, будто смотришься в зеркало. Ее лицо, точно такая же вуаль и подвенечное платье. Светская хроника, извещение о свадьбе К. Линуса Максвелла и Фиби Брэдшоу. В комплекте с этой заметкой шла вторая, прикрепленная степлером: некролог, датированный 136 днями спустя. О безвременной кончине миссис Корни Максвелл вследствие аллергической реакции на моллюсков.
Страх распростер свою тень над сердцем Пенни. У нее самой такая же непереносимость. На первом совместном ужине в «Ше ромен» она едва не заказала суси из гребешков; хорошо еще, Макс вовремя остановил. Откуда-то он знал про ее аллергию…
– Моя жена, – пояснил он.
Там, где некогда болтались его тестикулы в компании с пенисом, Пенни видела лишь рваную рану, откуда била кровь. Та же рука, которая вручила таблоидные вырезки, сейчас протягивала вечную записную книжку. Раскрыв еженедельник на требуемой странице, Макс промолвил:
– «Подопытная номер 1148, Миртл Харриган, двадцать четвертое марта 19– года. Место: г. Шиппи, шт. Небраска…»
Мама Пенни тихонько всхлипывала, пока Максвелл зачитывал подробности их тайного свидания. Итак, однажды, а именно двадцать пять лет тому назад, уже замужняя Миртл принимала участие в благотворительной вечеринке, где торговали домашней выпечкой. Мероприятие состоялось в актовом зале местной фермерской ассоциации.
Непривычно галантным языком Максвелл зафиксировал: «Подопытная произвела удручающее впечатление, поставив меня в известность о собственной неспособности иметь детей. Как проезжий, я, по-видимому, представлял собою наиболее удобный и безопасный объект для облегчения сердца». Другими словами, одно поколение назад молодая жительница Небраски поплакалась Максу точно так же, как это сделала Пенни на их первом свидании в «Ше ромен». «Рост подопытной – сто шестьдесят восемь сантиметров, вес около пятидесяти четырех килограммов…»
В дюжине шагов от того места, где Макс сообщал обстоятельства давно минувших дней, рыдающая мама Пенни оторвала лицо от скомканных салфеток и внесла поправку:
– Нет уж, во мне было только пятьдесят один килограмм!
Умирая, Макс продолжал:
– «Я понял сердцем, что в моих силах сделать нечто большее для сей злосчастной, бесплодной женщины, нежели доставить невыносимый оргазм. Я мог дать ей ребенка, которого она столь страстно желала…»
Он сообщил, что вербальная фаза соблазнения состоялась за обсуждением тыквенного пирога. Что касается супруга означенной женщины, тот отбыл на еженедельный слет местного капитула держащих слово, и дабы убедить одинокую юную домохозяйку, не потребовалось особых усилий. Интимная часть знакомства имела место на заднем сиденье арендованного «форда», на котором и перемещался сам естествоиспытатель.
– «Когда ее кардиоритм достиг ста шестидесяти трех уд/м, – бесстрастно сообщил Макс, – я осуществил имплантирование клонозиготы в комплексе с новейшим поколением наноботов, призванных обеспечить выживание диплоида».
Всхлипывая, пеннина мама вновь настояла:
– И вообще, сто двадцать фунтов[15] я набрала только во время беременности!
Через девять месяцев родилась Пенни. Ну не чудо ли?
По страдальческому выражению лица папы она поняла, что тот ни сном ни духом. Оба родителя и понятия не имели, что сыграли определенную роль в планах Макса по репродуцированнию покойной супруги, простодушно предоставили самих себя в качестве площадки для дьявольского эксперимента. А ведь Макс мог имплантировать эмбрион в любую из женщин, с которыми имел отношения. И даже во всех без исключения.
Впрочем, Пенни больше волновала мысль, что она, оказывается, вовсе не она. Мало того, что последнее время ее напропалую обдавали волнами, от которых то включались, то выключались нейротумблеры центров удовольствия, так теперь выясняется, что и ДНК всучили бэушное. А все по милости чокнутого гения, которому взбрело в голову воссоединиться со своей ненаглядной. Оказывается, она, Пенни Харриган, не что иное, как генетически воскрешенная Фиби Максвелл.
Сей потрясающий, шокирующий, но вместе с тем тихий миг был нарушен одиноким возгласом. Это к Моник вернулось ее неустрашимое нахальство:
– Ну, Омаха, ты даешь!
Из глубины собора подхватила Эсперанса, как всегда по-детски непосредственная:
– Ай-яй-яй, карамба!
– За тобой всю жизнь присматривали мои агенты, – шептал Макс, истекая кровью. Церковь притихла так, что любой мог слышать его исповедь.
Пенни хватило одного взгляда на поблекший снимок, чтобы поверить в правдивость всех его слов. Стало быть, ее ангелы-хранители не были услужливыми сотрудниками нацбезопасности. Эти упакованные в костюмы и снабженные очками стражники защищали ее от имени Макса. Чтобы, значит, она созревала в целости и сохранности, пока не сможет заменить ему давно упокоившуюся жену.
– Ты и есть доказательство, что моя клонирующая технология будет работать, – продолжал Макс. – Я целую жизнь отдал делу проникновения во все без исключения матки цивилизованного мира.
Ах, до чего трогательный жест… С этим даже Пенни согласилась. Вот, оказывается, с какой силой Максвелл ее любил. Вплоть до принудительного воскрешения из мертвых.
Максвелл прохрипел:
– Ты, девочка моя славная, со своими образцовыми гениталиями и станешь моим подарком всем мужчинам!
Он до того близко лежал к Бабе, что его кровь омывала труп побежденной отшельницы. Рана перестала фонтанировать, и веки Макса трепетали, смыкаясь теснее с каждой секундой. Легкие расстались с последним выдохом.
– О-о, Фиби… Я так долго по тебе тосковал…
И его не стало.
Пребывая в уединении гималайской пещеры – в обнаженном, естественно, виде, – Пенни приправила специями булькающее варево из нашинкованных ящериц. Помешав в казанце, поднесла дымящуюся ложку к губам. Вкус тотчас же наполнил ее светлой ностальгической грустью по усопшей Бабе. И часа не минуло после смерти ламии и Макса на полу собора Святого Патрика, как Пенни оказалась на борту зафрахтованного реактивного самолета, чьи крылья донесли ее до Непала. Грозные кручи Эвереста она успешно одолела в подвенечном платье, хотя бы и рваном. О пункте своего назначения не сказала никому.
Итак, подытожим? Родители в безопасности. Моник благополучно избавлена от увлечения на батарейном питании, и, если верить эсэмэскам, которые та слала ежечасно, у них с Тэдом все на мази. Помолвка уже состоялась, а жить она и впредь намерена в особнячке в Верхнем Ист-Сайде на пару с восхищенным красавцем супругом.
Что касается самой Пенни, она полагала, что со временем к ней обязательно потянутся ученики, привлеченные древней легендой о мистической секс-колдунье, носительнице эротического наследия столетий. Физически совершенные объекты для интимно-полового обучения будут сами находить ее, умоляя позаниматься репетиторством. К Пенни совершенно законно перешла коллекция тантрических навыков всех времен и народов, разве не так? Она, Пенелопа Энн Харриган, принимает в свои руки факел, полученный от Бабы Седобородки, Беллы Абцуг и иже с ними. Она сбросит с женщин вековечное ярмо необходимости обращаться за удовлетворением к мужчинам. Вот в чем смысл ее жизни, давно отыскиваемый удел: в этом наследии – не в шмотках, побрякушках или адвокатских корочках. Ее власть незыблема, как и сама потребность в плотских удовольствиях. Ее царство куда обширнее сферы межличностных интриг.
Пенни усвоила, что всего важнее. Важна семья. Незаменима любовь.
Она неторопливо помешивала кипящее варево. В полном соответствии с любимым рецептом Бабы, супец был приправлен хлопьями пряного гуано. Устроившись на корточках подле казанца, Пенни поежилась от удовольствия: тепло, уютно, славно. Напоминая со стороны присевшего сумоиста, она рассеянно подбадривалась шишковатым предметом, походившим на мокрый сучок. Бабий перст, самый длинный. Тот, которым чудодейка некогда прозондировала все-все тайны Пенни. Как в свое время ветхая ламия отрубила палец родной матери, так и Пенни отсекла этот «мементо мори» у остывающего трупа наставницы. Впрочем, даже обильно смазанный припущенным табарганьим салом, этот сувенир не до конца рассеял меланхолию отшельницы.
В голове мелькнуло тревожное – «синдром пристрастия к возбудимости!» – но Пенни тут же прогнала мысль-паразитку.
