Ирвин Уэлш - Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work)
Я старательно повторяю движения ветеринара, делаю все, как он говорил. Затем надеваю упряжь и вожу его по полю, оставив Лару с отцом на конюшне. Лара заливается – пронзительно и непрерывно, – демонстрирует, как ей понравилась очередная шутка, произнесенная голосом под Джеймса Бонда. Я глажу Миднайт подлинной, бархатно-гладкой морде; лошадиные ноздри раздуваются.
– Хорошо, что у меня есть ты, Миднайт, – шепчу.
3. Так играют только в Файфе
Вечером я опять в «Новом Готе», сижу себе, пивко попиваю. Братья-кельты за Ирландским морем говорят, что наше темное на вкус – как будто в нем стирали исподнее самой задроченной потаскухи из Лохгелли, но сейчас кружка «Гиннесса» – как раз то, что надо.
– У него совсем крышу сорвало. Гондон просто спятил, съехал с катушек. – Сосед бухтит о Монти. – Говорю вам, это бешеный пес.
Нет у меня сейчас никакого желания говорить об этом отморозке. К счастью, подворачивается Реджи Комортон, мистер Тень Славы собственной персоной, и давай базаритьо Моссмэне, ну, о том парне, с которым мне завтра играть за Кубок Шотландии. Встреваю в разговор:
– Да этот пиздкж не знает, что с игроками делать. У него руки-крюки, тычет, как лопало.
В своем замызганном плащике Комортон похож на Коломбо в исполнеии Питера Фалька. Так вот, он поворачивается ко мне и выдает:
– Узнаю стиль Файфа. Ты играешь по-старому, Джейсон.
А все давно уже изменилось на игровом поле.
– Ты о чем, Комортон?
– После Кубка мира две тысячи второго года игра «Настольный футбол» разошлась в Корее почти миллионным тиражом.
Думаешь, мы здесь долго будем свои правила устанавливать?
Поворачиваюсь к Соседу. Прозвучит ли поддержка этого буржуазно-ревизионистского наезда? Тот сидит с совершенно каменной рожей. А, плевать я хотел. Бабки на пиво кончились, утром серьезная игра, все, пора валить домой. А живу я здесь, за углом, рядом с железнодорожной станцией Файф-центральная. Да уж, центральная. Других-то и нет.
Поднимаюсь к себе, ставлю альбом Кэта Стивенса, спускаю штаны и дрочу, представляя Лару и ее пухленькую подружку Дженни. Их задницы в штанах для верховой езды подпрыгивают в седлах, потом лошади пускаются галопом, и вот уже две мокрощелки молотят что есть силы по лошадиному крупу… Черт, нехеровая у меня струя, да еще и без видео обошелся. Уф-ф, хорошо-то как. Кинг круче всех.
А что? Между прочим, многие из этих девиц-наездниц так и кончают. Сколько их лишилось целки на спине жеребца! Да нет, не то чтобы они за этим делом на лошадь лезли, а так, на тренировках. А сколько брачных контрактов расторгли из-за того, что на супружеском ложе в первую ночь жениху уже нечего было пробивать? Спортсменки-наездницы, скажу я вам, могут лишиться этой ценности, не ведая о потере ни сном ни духом. Забавно, как подумаешь, что тогда еще юной принцессе Ди пришлось пройти унизительную процедуру «проверки целки» перед женитьбой с принцем Чарльзом. Камилле-то уж точно не пришлось подвергать свою старую щель таким осмотрам. Вот те, бля, и прогресс. Феминизм пробивается в королевскую гинекологию. Но что касается кобыл и девчонок… Если они хоть раз почувствуют такую мощь между ног, требования меняют кардинально.
Лара девочка опрятная, но высокомерная – жуть. И тогда уже была высокомерной. Ей было четырнадцать, мне – двадцать один. Сомневаюсь я, чтобы ее папаша, доктор Грант, тот, что держит практику на Лохгелли-роуд, благословил наши отношения. В смысле, чтобы я ее трахал. Поэтому мы и расстались. Кто-то скажет, что она меня отшила, когда я вылетел из конюшни. Но, поверьте, это чистое совпадение. Думаю, она и сейчас меня ждет. Эх, да что говорить, при любом раскладе я ей теперь не ровня; ей подавай другого.
Ну а у меня расклад такой, что подавай только пиво, – уж пиву-то любой хер ровня. Я тут поговорил обо всем этом со своим стариком, так вот в их время все было по-другому. У ребят были подлиннее; если верить старикам, кончали они ядерными зарядами. Послушать моего папашу, так раньше Файф был просто секс-землей обетованной.
С Элиеон Брюн все сложилось попроще; во была девка, как раз для меня. Очень я хотел, чтобы она ко мне вернулась. Мой рост в пять футов и полдюйма ее не очень волновал, во всяком случае, она так говорила. А теперь она замужем и в Канаде. Говорят, трое детей и все такое прочее.
Слишком далеко, чтобы даже подумать о поездке к ней. Просто так, в гости. Поэтому достаю настольный футбол и тренируюсь – завтра игра. Только я собрался провести матч между Кауденбитом и Данфермлином, как зазвонил телефон. Старика в доме вроде и не слышно, наверное, читает свои социалистические трактаты в библиотеке. Спускаюсь вниз, поднимаю трубку.
– Ваше величество! Где вас носило? Дрочить изволили?
Верный дружбан Крейви, звонит из Испании.
– Тебя, как всегда, не проведешь, дружище. Да, погонял лысого по старым адресам.
– Что, все от своих наездниц торчишь? Сменил бы ты пластинку.
– Я так рассуждаю, брат: пока не поломаюсь – не лезь чинить.
– Извини, что сбиваю с ритма.
– А, ерунда, – говорю. И вдруг чувствую: телефон телефоном, сигнал везде одинаковый, но Крейви где-то здесь, поближе, чем в Испании. – Ты откуда звонишь?
– Вот только-только вошел в «Новый Гот» по адресу: Кауденбит, округ Файф, Шотландия. Откуда же еще мне звонить?
– Ну ты даешь! А как же Испания?
– Приехал к своей старой кляче. Представляешь, полетела с высоченной лестницы в «Майнерз Велфэр» – какая-то сволочь ее толкнула – и сломала бедро.
– Теперь он называется Бильярдный зал с баром и фонтаном!
Мы помолчали.
– Да, слышал, название поменяли. Вот и бедро моей кляче поменяли.
– Болезненная операция.
– Врачи сказали, что сустав все равно поражен артритом, и воткнули ей пластиковый. Ты как насчет пропустить по кружке?
А ведь завтра сражение с Моссмэном, «Мышиной Рожей».
– Знаешь, в карманах у меня сегодня негусто; получил пособие на прошлой неделе, да остались от него лишь ностальгические воспоминания.
– Я плачу. Бабла хватит скупить всю выпивку в городе.
Что ж, особого приглашения мне не требуется.
Тут, слышу, дверь открывается, и заходит мой старик; ба, да он затарившись!
– Как дела, приятель? – Сверху доносится Кэт Стивене, и отец ставит выпивку на стол, покачивая головой. – Даже в дни моей молодости никто не слушал Кэта Стивенса. Это считалось музыкой для придурков. «Фифти сентс», вот кого слушать надо.
Сам старик такое добро целыми днями не выключает.
– Отец, да как у тебя язык поворачивается? Ты ведь вырастил меня на Элдридже Кливере, Бобе Силе и Малькольме Эксе.
Негритос уже совсем не тот; ему только цацки подавай, и чтоб можно было баб потрахать да нагреть своих братьев по крови.
Короче, такой же, как мы здесь, в Файфе.
– В отличие от нас, шотландцев, этот черномазый еще способен на гнев, на сильные чувства!
– Ну, ты загнул. Только взгляни на местную шпану – эти психопаты оторвут башку и глазом не моргнут.
– Да что от них толку-то, с их ножичками? То ли дело штатовский негритос со стволом. Буржуев-правителей заточками не напугаешь.
Дело ясное, старикан мой надрался не по-детски, и, похоже, это только начало: достает из упаковки и открывает банку «Теннентса», а там еще пузырь «Джонни Уокера» выглядывает.
Он кивком головы приглашает меня, как будто мне нужна его выпивка. Вообще-то в другой раз, может, и нужна, но на сегодня у меня планы получше, и я не собираюсь выслушивать его бредни.
И вот я снова в «Готе», а вот и Элли Крейвиц, красавчик-мотоциклист. Этот детина много лет назад сбежал в Испанию, а теперь вернулся. Выглядит ништяк. Все та же жесткая щетка волос чернеет на голове; чистая и загорелая кожа. На вид – настоящий ромалэ, или, как сказали бы – да и говорят – парни погрубее, – цыган. Черт, до чего же я рад его видеть. Да, пусть в нашей дружбе не обошлось без предательства – а кто здесь ангел? Когда Крейви только купил байк, мы вдвоем собирались удрать в Испанию, подальше от всего этого. А потом на горизонте появилась Шона Кэмерон. Куда мне было с ней равняться! В общем, билет на мотоцикл в Испанию выиграла она, а я остался здесь, получать пособие в центре соцобеспечения и сливать его в «Готе».
Двенадцать лет прошло, и вот он вернулся.
– А как же скачки? – спрашивает.
– Не сложилось. А как там Испания?
– Брат мой, это земля обетованная. – Крейви жадно глотает сидр. – Там душа поет. Шона просто не въехала. В каждой земле звучат голоса, они поют на ветру. Но Шона так и не услышала голосов, понимаешь?
– Угу.
– С ней было сказочно, понимаешь? Ветер в ее волосах…
Но Шона не услышала песню ветра, понимаешь?
– Как не хер делать.
– Джейс, я знал, что ты-то меня поймешь, сразу поймешь.
Крейви только раз приезжал домой из Испании, на похороны своего отчима, Коко Форсайта. Личность настоящего отца Крейви, донора спермы и фамилии, покрыта ореолом загадки, – кроме, пожалуй, имени и национальности. Известно, что это русский; днем его корабль пришвартовался в Росите, а ночью он сам – к мамаше Крейви. А наутро поднял якоря и двинул обратно в Россию, освободив постель для Коко Форсайта и оставив тому захребетника. Бедняга Коко скопытился от сердечного приступа. Он не особо-то и пил, и наркотой не баловался, зато отправлял по пачке сливочного масла в глотку ежедневно. А в Файфе недостатка в этой дряни нет. Ну и выходит, что даже один мелкий грешок запросто сведет в могилу, когда увлекаешься им безмерно. Если повезет, можно протянуть свой век, лишь изредка получая предупреждения от судьи с косой. Если очень повезет, то он, может, еще к этому веку и время добавит. Но в наших краях таким овертаймом мало кто похвастать может.
