Пол Боулз - Пустой Амулет

— Это всего-навсего кровь. Мне кажется, лучше вам здесь на время остаться.

— Нет, нет, нет, нет! — Она катается по полу в собственной рвоте.

— Нет, нет, нет! — Пытается вытереть с губ и лица кровь.

Вниз, вниз, вместе с кровью, рвотой и всем остальным, сквозь устеленный перьями пол. В душном кармане — лишь реповый смрад. Затем, задыхаясь, наполовину удавленная, она поднялась из-под низу и глубоко вдохнула свежий черный воздух, чувствуя дурноту после сна, не сомневаясь, что он повторится, и больше всего страшась мысли о том, что приказы, управляющие этим явлением, исходят извне — от другого разума. Это было невыносимо.

Том считал, что она рассуждает нелогично.

— Тебе приснился кошмар, и об этом, разумеется, нечего беспокоиться. Но навязчивая идея о том, что Секу или кто угодно управляет твоими снами, — чистая паранойя. Она совершенно ни на чем не основана. Неужели ты этого не понимаешь?

— Да, я понимаю, как это воспринимаешь ты.

— Я убежден, что теперь, когда ты все рассказала, это пройдет.

— А у меня такое чувство, что впредь я буду только об этом и думать.

Обратив внимание на керосиновую лампу, равномерно горевшую на полу между ними, Анита воскликнула:

— Она чересчур яркая, шумная и горячая.

— Не обращай внимания. Пустяки.

— Легко сказать.

— Ты же знаешь: если я убавлю свет, ничего не будет видно.

Через минуту она проговорила:

— Здешние овощи просто отвратительны. Не понимаю тебя. Ты рисуешь практически одну еду, но тебе все равно, что ты ешь.

— Что значит — все равно? Очень даже не все равно. Я не жалуюсь, если ты этого ожидаешь. Других овощей здесь нет — или тебе захотелось французских консервов? Зная тебя, сомневаюсь. Вообще удивительно, что им удается вырастить в песке хоть что-то.

Неожиданно в комнате появилась Джохара и объявила следующее блюдо.

— Я не слышал, как она поднялась, а ты?

Она фыркнула:

— Когда работает эта лампа, ты и слона бы не услышал.

— Да, но ты замечала, что даже без лампы в доме никогда не слышно шагов?

Она усмехнулась:

— Замечала — мягко сказано. И это меня тоже тревожит по ночам. Ночью я не слышу никаких звуков у себя в комнате. Там могла бы находиться куча народу, а я даже не знала бы.

Том промолчал, явно сосредоточившись на чем-то другом. Пару минут они посидели в тишине. Анита заговорила вновь задумчивым голосом:

— Том, ты когда-нибудь слышал о ржавом вязе?

Он выпрямился на стуле:

— Разумеется. Бабушка свято верила, что он помогает от горла. Его продавали в таблетках, вроде капель от кашля. Помню, как она расстроилась, когда их перестали выпускать. Сомневаюсь, что «Ржавый вяз» можно сегодня найти хоть в каком-нибудь виде.

Том украдкой взглянул на нее, заподозрив, что таким окольным путем она обдумывает содержание сна. Он помолчал.

Следующий ее вопрос показался ему комичным:

— Ведь заключенным добавляют в еду селитру?

— Раньше добавляли, но как сейчас — не знаю. Чем ты занимаешься — составляешь компендиум бесполезных знаний?

— Нет, просто интересуюсь.

Он разложил за спиной подушки и растянулся на них.

— Хочешь знать, кто, по моему мнению, Секу? — спросил он.

— Что значит — кто?

— Я имею в виду, кто он для тебя. Мне кажется, он — мама.

— Что?! — очень громко воскликнула она.

— Я серьезно. Я помню, как мама приходила и становилась в темноте у моей кровати — стояла, и все. А я всегда боялся, как бы она не догадалась, что я не сплю. Поэтому дышал ровно и лежал не шевелясь. Точно так же она стояла и у твоей кровати. Я слышал, как она заходит к тебе в комнату. Разве ты никогда не видела, что она неподвижно стоит у самой кровати?

— Не помню. Как такое вообще может прийти в голову — африканский негр в роли матери!

— Ты просто смотришь на это со стороны. Но я готов поспорить, что это сон о какой-то вине, а кто внушает нам чувство вины? Всегда и везде — мать.

— Я не фрейдистка, — сказала она. — Но если даже признать — хоть я не признаю этого ни на минуту, — что сон проистекает из чувства вины и что я помню маму с раннего детства, это абсолютно не объясняет, почему я так глубоко уверена, будто маму играет Секу. На этот счет у тебя нет теории?

— Есть, и весьма недурная. Просто между тем, что происходит во сне, и тем, что ты считаешь причиной этого сна, нет никакой связи. Когда будешь прокручивать сон в голове, попробуй вставить в него Секу, и посмотри на его реакцию.

— Я никогда не прокручиваю сон в голове. Мне и так тошно оттого, что он снится: не хватало еще анализировать его наяву.

— Что ж, я могу лишь сказать тебе, Нита, что он будет беспокоить тебя, пока ты не разберешь его по полочкам и внимательно не изучишь.

— Я извещу тебя, как только выясню, в чем виновата.

Все в городе знали мадам Массо. Они с мужем жили здесь еще при французах. Затем, после обретения независимости, когда мадам Массо не было и двадцати, ее муж умер, оставив ей фотостудию и практически больше ничего. В своей лаборатории она научилась проявлять и печатать фотографии. Монополия на подобные услуги оказалась не таким доходным делом, каким могла бы стать где-нибудь в другом месте, поскольку спрос был весьма невелик. Молодых людей с камерами в последнее время стало больше, и она не только проявляла и печатала, но и продавала пленку. Несколько молодых туземцев, живших в Европе, не раз пытались убедить ее торговать видеокассетами, но она объясняла, что у нее нет стартового капитала.

После смерти мсье Массо она недолго лелеяла мысль вернуться во Францию, но решила вскоре, что на самом деле этого не хочет. Жизнь в Монпелье была бы значительно дороже, да и нельзя поручиться, что она отыщет подходящее жилье с лишней комнатой, где можно устроить лабораторию.

Лишь горстка белых находила странным, что она решила остаться одна в городе чернокожих. Лично же ей, с первого дня прибытия сразу после свадьбы, негры показались симпатичными, любезными, великодушными и доброжелательными. Она не замечала в них никаких изъянов, если не считать небрежного отношения ко времени. Часто казалось, будто они не ведают, какой сейчас день и час. Молодежь знала, что европейцы считают это недостатком их земляков, и в общении с иностранцами изо всех сил старалась быть пунктуальной. Хотя мадам Массо поддерживала теплые отношения с другими французскими жителями, она завязала дружбу и с семьями туземной буржуазии. Она так и не выучила ни одного местного наречия, но эти люди сносно говорили по-французски, а их сыновья, как ни удивительно, владели ее родным языком в совершенстве. Желание побывать во Франции посещало ее редко и тут же исчезало. Здешний климат был приятен, если не обращать внимания на жару (а она не обращала), и просто идеален для ее астмы. Европейцы непрестанно поражали ее предположениями о том, что города здесь грязные и антисанитарные, и, скорее всего, она сама изумляла их, утверждая, что улицы тут чище, а неприятных запахов меньше, чем в любом европейском городе. Она умела жить в пустыне и ухитрялась сохранять весь год превосходное здоровье. Трудными месяцами были май и июнь, когда жара становилась невыносимой, и, стоило выйти из дома, как тебя засыпало песком; да еще — июль и август, когда лил дождь, воздух был влажным и она вспоминала, что в детстве страдала астмой.

Еще до приезда Аниты Том успел подружиться с мадам Массо: она проработала год в небольшой художественной галерее на рю де Виньон и, благодаря своей необычайной любознательности, приобрела за это время множество знаний о живописи, которые с тех пор не растеряла. С ней по-прежнему можно было поговорить о личной жизни нескольких художников, а также суммах, вырученных за их полотна, и Тома это умиляло. Мадам Массо провела год в Париже, и им хватало общих тем. Теперь он подумывал, не пригласить ли ее вновь на обед. Это всегда было рискованно, ведь она прекрасно готовила, особенно — местные блюда из здешних продуктов. В отличие от многих самоучек, она с радостью делилась своими открытиями с теми, кто питал такой же интерес к кулинарии. С ее помощью Том успешно научился готовить пару блюд.

— Я позову ее в понедельник на обед, — сказал он Аните. — И ты сделаешь мне еще одно огромное одолжение, если сходишь в магазин и пригласишь ее. Заодно купишь пленку. Дорогу ты теперь знаешь, так что обойдешься без провожатых. Ты не против? Если пойду я, то все утро насмарку.

— Я-то не против, но, по-моему, небольшой моцион тебе не повредил бы.

— Моцион я уже совершил: пробежал по берегу перед завтраком. Ты же знаешь. Большего мне и не надо. Так скажешь мадам Массо, что мы ждем ее в понедельник на обед? Она говорит по-английски.

— Ты забываешь, что моим первым иностранным был французский.

Ей вовсе не хотелось бродить по городу, но она встала и сказала: