Дмитрий Калин - Книга россказней

Белый пил долго, остервенело, взахлеб, останавливаясь и очумело озирая нас черными булавочными глазками. Что творилось в его голове? О чем он думал, глядя на двух великовозрастных раздолбаев, сидящих за столом роденовскими истуканами? И видел ли вообще. У меня постоянно складывалось ощущение, что взгляд хомяка проскальзывает сквозь нас, словно мы призраки. Каждый раз, когда его поднимали, тискали или подсовывали под нос семечки, он искренне изумлялся. Мол, как это? Откуда? Что происходит? Точно так же люди недоумевают, когда судьба хватает их за загривок и вытворяет, что ей заблагорассудится.

Санька вычитал где-то в интернете, что у хомяков отвратительное зрение. Ну, и что ж с того? Мы также не все видим. В инфракрасных волнах, например. Может быть, мы такие же хомячки: едим, пьем, гадим, а на нас глядят и забавляются. Надо с Санькой потом эту тему обсудить. Главное, не забыть. Мы любим пофилософствовать…

– Вот, сука! – Санька прервал размышления.

Насытившись, Белый побежал по столу, виляя между объедками и оставляя капсулы помета.

– Да ладно тебе. Все равно убирать. Давай, допьем, что ли, и спать завалимся.

Граненые посредники приняли спиртное и, не мешкая, передали в пункт назначения. Кровати охнули, навьючивая тела. Зрачки сонно ощупывали прокуренный потолок, считая трещины. Один, два, три…Три. Всего три дня до экзамена.

– Какие три дня! – преподаватель бешено брызгал слюной. – Экзамен сегодня! Вы о чем думаете, Сергей! Быстрее собирайтесь и бегом в университет.

– Подождите! Как же так. Сегодня же еще только 18-е, – похолодело все внутри. – Я же еще не все выучил.

– Раньше надо было думать и меньше спать! Все царствие небесное про… спишь, что ли? – Приятель наклонился надо мной. – Я тебя зову, зову…

Ладонь прошлась по лбу, стирая липкость сновидений. Гул бьющегося сердца отдавался в ушах. Фу-у-у.

– Жениться тебе надо, барин, – торжественно объявил Санька. – Немедленно.

Я рывком оседлал ложе, чуть не въехав ему башкой в лоб.

– Чего?

– Жениться, – повторил приятель. – Не по-настоящему, а так, понарошку. На некоторое время, фиктивно.

– Ты чего мелешь?! Белочку словил, что ли?! – остатки сна смыло обыденной реальностью.

– Нет, смотри. Я все придумал. Ты приходишь на экзамен, тянешь билет, идешь готовиться. Ну, все, как всегда. И тут в аудиторию врывается дамочка с ребенком – типа это твоя жена с сыном или дочкой. В общем, неважно. Кричит, плачет, типа, несчастье случилось. Срочно операцию нужно, и все такое. Ты делаешь скорбную морду. Примерно такую, как сейчас. Препод в ахуе. Соболезнует и ставит трояк. Все довольны и счастливы. Хеппи энд. Ну, как?

– Я тоже.

– Что – тоже?

– В том же самом, что и препод. Если не сказать больше. Мало нам хомяка, так еще белочка поселилась. И тоже белая. Ты, часом, пока я кимарил, не жахнул еще?

– Есть немного. Но дело не в том. Ты сам посуди, чего тебе терять. А так, глядишь, и прокатит, – кипятился Санька. – Препод проверить никак не сможет. Не будет же паспорт смотреть. В деканате тоже сведений никаких нет. Если чего, скажешь, типа, недавно женился – взял девушку с ребенком.

– Я только одну девушку с ребенком знаю, – рука ткнула пальцем вверх.

– Не богохульствуй! Нет, ну ты сам подумай…

Когда Саньке Ухареву втемяшится в голову какая-нибудь идея, то спорить с ним бесполезно. Проще – молча кивать и соглашаться. Поостынет, поутихнет и сам обо всем забудет. А будешь возражать, наоборот, еще хуже сделаешь. Санька относится к категории людей, для которых чем больше препятствий, тем лучше. Они готовы героически, с риском для жизни, бросаться на баррикады, которые сами же и воздвигли, но не способны на рутинные ежедневные поступки. Скучно им, видите ли. Впрочем, и я из этой же породы, но только более сдержанный и спокойный, в отличие от друга. У Саньки же энергия хлещет через край. В какие только истории мы не вляпывались благодаря его неуемности. То на кладбище среди ночи попремся, то в день рождения дедушки Ленина в пионерских галстуках по улице пьяные шатаемся и речевки орем, то собаку в общагу протащим, то с похмелья чуть свет спортом решим заняться. Всех на уши поставит и за собой потащит. Не человек, а стихийное бедствие. Зато весело…

– Ну, я по глазам вижу, что ты согласен, – продолжал между тем Санька. Осталось только найти дев… женщину с ребенком. У тебя никого на примете нет? Ладно, это я беру на себя. Однокурсницы отпадают, родственники тоже… Остаются прекрасные незнакомки, а отыскать их в век высоких технологий проще…Проще…В общем, проще, чем в век низких технологий. Ты не помнишь, ноутбук где?

– Где, где – в ломбардЕ. Вчера сдали. Не помнишь что ли? – я вновь закурил. Пусть делает, что хочет. Мне сейчас вообще ни до чего.

– Ага… Стукни в стенку, чтоб Юрик зашел.

Я уже было поднял кулак, как ворох одежды в шкафу зашевелился, и из него на четвереньках выполз Юрик собственной персоной.

– Не надо никуда стучать, я здесь уже.

Кряхтя, он встал на затекшие ноги и, спотыкаясь и покачиваясь, проковылял к столу.

– Я к вам пришел навеки поселиться. Ничего не помню. Выпить есть?

– Поздняк метаться. Так. Вот тебе бабки – иди в магАзин. Купи пару пузырей и закусить чего-нибудь попроще. Ноут сначала принеси, – крикнул Санька ему вслед.

– Я не буду. Надо хотя бы пару билетов выучить, вдруг повезет, – отворачиваясь к стенке, промямлил я. – Вздремну только немного, а то голова чугунная.

– Повезет, брат. Обязательно повезет. Не волнуйся, все организую в лучшем виде. И учить ничего не придется.

Санька еще что-то говорил, но его слова сливались в монотонное бессмысленное тарахтение. Сонный взгляд, осторожно ступая, прошелся по рваным обоям, перевалил через оторванный клок и запутался в латинице: Ich bin krank gevesen. Стандартная фраза, которую я выдавал каждый раз на занятиях по немецкому после прогулов. Ich bin krank gevesen, ich bin krank gevesen, ich…

– Тяните билет, – преподаватель кивнул на стол. – Зря вы лекции прогуливали, иначе давно бы уже сдали предмет.

– Ich bin krank gevesen, mein her, – пролепетал, оправдываясь, пересохший язык. – Очень долго, krank.. bin… ich… her.

– Ладно, ладно. Сейчас не немецкий, а русская литература. Тяните, – повторил Сковородин и, хитро прищурясь за стеклами очков, улыбнулся, обнажив два передних длиннющих зуба.

«Как у Белого», – подумалось и сразу же забылось.

Рука скользнула по льду стола к выстроенным ровными рядами бумажкам и остановились в раздумье: какой? Темень влезла в зрачки, подстрекая фортуну к слепому вмешательству. Пальцы ткнулись во что-то мягкое и дернулись к распахнувшимся в испуге глазам. Предо мной, тараща черные бусины, висел хомяк, схваченный за шкирку.

– Ну, – нетерпеливо рявкнул преподаватель, и его улыбка, скатившись в угол лица, сползла на грязный паркет. – Какой билет? – растекаясь лужей среди бутылок и окурков, вопросила она.

Я растерянно перевернул зверька, и тот вмиг обернулся игральной картой. На атласной поверхности проступило изображение мадонны с ребенком.

– Тройка. В смысле третий билет. Пиковый. «Пиковая дама» Пушкина, – сообразил я.

– Отвечайте! – усмехнулся с пола преподаватель, испаряясь и возникая где-то совсем близко и одновременно невероятно далеко.

– Когда Пушкин был совсем маленький, с курчавой головой, то тоже бегал в валенках по гулкой мостовой. Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит. И говорит Герману графиня: «Где же кружка, выпьем, милая подружка, сразу станет веселей». Хотя на фоне самодержавия развитого коммунизма это высказывание казалось не совсем оправданно точным, но декабристы, будучи разбуженными в студеную зимнюю пору последователем поэта поэтом Некрасовым, восприняли его как призыв к свержению вышеупомянутого источника. «Пиковая дама» есть образчик высшей поэзии, посвященной «косому ангелу» Гончаровой, по выражению самого Пушкина в семейном кругу, написанной в добровольной ссылке в Болдино. Из чего можно сделать смелый вывод о сюжетном сходстве Маши Троекуровой с солнцем русской поэзии, где «История пугачевского бунта» тесно переплетается с фабулой старых устоев традиционных дворянских обществ. В частности, таких, как «Зеленая лампа» в Арзамасе, хотя и отнюдь не отрицая обратного…

«Что за белиберда?!» – хотел я остановиться, но недомысли, облачаясь в одеяния слов, сами собой вылетали и парили по аудитории, подозрительно похожей на комнату в общаге.

– Хорошо. Достаточно, – откуда-то сверху ощутился кивок профессора. – Следующий вопрос: «Ты будешь?»

– Буду. А что?

– Тогда давай, вставай.

Аудитория скомкала контуры, потрясла, перетасовала, как колоду карт, расправляя их в «двушку». Очертания обрели четкость, втискивая себя в прежнюю обстановку.

– Вставай давай, а то водка нагреется!

Санька с Юриком восседали за столом, уткнувшись в монитор. Не удосужившись прибраться, они сдвинули объедки в сторону, освободив место для ноутбука, выпивки и закуски. Трапеза состояла из пакета чипсов и бутылки водки. Надо предполагать, не единственной, зная нашу всеобщую страсть к истреблению символических пресмыкающихся. Логово частично переехавшего в граненый террариум змия было ополовинено. Жидкость в стакане чуть подрагивала от резких ударов по клавишам, пугавших и без того очумевшего Белого. Притаившись за пустой консервной банкой, он, вздрагивая, невидяще вглядывался в пространство.